Сергей Беляков - Гумилёв сын Гумилёва
Лев Николаевич пил водку и до войны, и на фронте, и по возвращении с фронта, и в молодости, и в старости. Гумилев усвоил советский (не русский, в дореволюционной России не было ничего подобного, а именно советский) обычай приходить в гости с бутылкой. С бутылкой монгольской водки он пришел к Аполлону Кузьмину, профессору МГУ, лидеру движения «Отечество». Когда Айдер Куркчи впервые пожаловал в московскую квартиру Гумилевых, Лев Николаевич спросил его, «решительно и резко»:
— А, случайно, чекушку вы не захватили?
— Конечно, захватил.
— Ну вот и хорошо, — засмеялся он.
Наконец, сам Лев Николаевич с удовольствием рассказывал историю о том, как он придумал понятие «Серебряный век», а мама в благодарность дала ему денег на чекушку. На самом деле понятие «Серебряный век» появилось значительно раньше. Гумилев создавал собственный миф.
Разумеется, Гумилев не был пьяницей, не уходил в запои, не напивался до бесчувствия. Ни друзья, ни враги не могут найти в его долгой жизни ничего подобного. Более того, любой нормальный человек на месте Гумилева наверняка бы спился. Большинству хватило бы и половины испытаний, выпавших на жизнь ученого. И можно только позавидовать крепости нервов, психическому здоровью, психологической стойкости, природному оптимизму.
«Лев Николаевич, хотя и прошел лагеря, — не походил на сломленного человека. Общался непринужденно – с юмором. Не унывал. Я бы сказал, что это был матерый и даже хитрый исследователь с гибким, проницательным умом», — вспоминает Петр Старостин.
Гумилев не топил горе в литрах спиртного. Очевидно, он легко переносил алкоголь, так что водка и вино для него были всего лишь маленьким удовольствием. А такой жизнелюбивый человек, как Лев Гумилев, и не собирался себе в чем-то отказывать. «Водка – понятие психологическое», — говорил он.
Часть XVII
МАРКСИСТСКАЯ МЫСЛЬ
Несоветскую и немарксистскую сущность теории этногенеза, как мы помним, первым «изобличил» Виктор Козлов в 1974 году. В 1982-м Гумилеву пришлось пережить новую, несравненно более сильную идеологическую атаку. Ее нечаянно спровоцировал кандидат философских наук Юрий Мефодиевич Бородай.
Бородай первым отрецензировал «Этногенез и биосферу» в научном журнале. Рецензия вышла в четвертом номере «Природы» за 1981 год и осталась незамеченной. Скандал случился после небольшой статьи Бородая «Этнические контакты и окружающая среда», посвященной химерам и антисистемам. «Природа» напечатала ее в сентябре 1981-го.
У этих публикаций Бородая есть одно несомненное достоинство – смелость рецензента. Во-первых, хвалить теорию Гумилева мало кто решался. Это в конце восьмидесятых и начале девяностых вступительные статьи к сочинениям Гумилева будут писать академики – Панченко и Лихачев. А в начале восьмидесятых положение Гумилева в академическом мире было шатким, и светила науки не спешили ему помочь.
Во-вторых, «Этногенез» рецензировать очень трудно. Надо знать историю Рима и древнего Китая, разбираться в исторической географии и медиевистике, философии экзистенциализма и мутагенезе. Наконец, рецензент обязан сопоставить сочинение Гумилева с работами предшественников, поместить книгу в научный, историкокультурный и философский контекст.
Но Бородай ограничился простым пересказом Гумилева.
Статья Бородая вызвала бурю в Академии наук, 12 ноября 1981 года ее даже обсуждали на заседании Президиума Академии и вынесли постановление: осудили публикацию Бородая и признали «вредность распространения среди широких кругов читателей методологически не продуманных, не обоснованных и не состоятельных идей». Разъяснить тем самым «широким кругам» читателей несостоятельность и вредоносность идей Гумилева – Бородая должна была разгромная статья, подписанная академиком Кедровым, членкором Академии наук Григуле вичем и доктором философских наук Крывелевым. «Природа» напечатала ее в марте 1982 года.
На этот раз против Гумилева выступили светила марксистской мысли. Самым ярким и самым уважаемым из них был, несомненно, Бонифатий Михайлович Кедров – один из создателей журнала «Вопросы философии» и его первый главный редактор, трижды кавалер ордена Ленина, автор более тысячи научных трудов не только по философии, но и по химии. Два года он возглавлял академический Институт философии.
Алексей Федорович Лосев считал академика Кедрова человеком умным и честным. Биография Бонифатия Михайловича слова Лосева подтверждает. Поздней осенью 1941-го, когда научные работники спешно собирали чемоданы и отправлялись в Ташкент или Ашхабад, Кедров сражался в ополчении, командовал расчетом орудия.
При всем при том Кедров был убежденным коммунистом, а его научная карьера стояла на прочном марксистско-ленинском фундаменте. В партию он вступил в 1918-м, семнадцати лет от роду. Работал в «Правде» под началом Марии Ильиничны Ульяновой, а затем перешел в ЧК. Учился в Институте красной профессуры. Даже в химической науке он, как и положено истинному философумарксисту, находил борьбу материализма с идеализмом, механицизмом и агностицизмом.
Соавторы Кедрова были, с марксистской точки зрения, еще колоритнее.
Иосиф Аронович Крывелев в молодые годы подвизался научным сотрудником Центрального совета Союза воинствующих безбожников. Он занимался марксистской критикой Библии, историей иудаизма и христианства. Крывелев доказывал неисторичность не только Иисуса Христа, но даже апостолов Петра и Павла.
Иосиф Ромуальдович Григулевич, выпускник Высшей школы социальных наук при университете Сорбонны, занялся наукой, только оставив основную работу. Лучшую часть своей жизни он провел в Испании, Аргентине, Мексике, Уругвае, Бразилии, Италии. Профессиональный разведчик, работавший под началом легендарного советского резидента в Испании А.М.Орлова, организатор похищения каталонского троцкиста Андреу Нина и покушения (неудачного) на Троцкого, резидент в Аргентине и создатель агентурной сети в Южной Америке. Позднее он станет одним из создателей Института Латинской Америки, защитит две диссертации и будет писать книги о Сикейросе (своем боевом товарище), Сальвадоре Альенде, Че Геваре. Вероятно, кругозор Иосифа Ромуальдовича был широким, но в своих книгах и статьях он, разумеется, держался исторического материализма.
Вот с такими людьми пришлось столкнуться Гумилеву и Бородаю в начале восьмидесятых.
Гумилеву часто приходилось встречаться с критикой востоковедов (Васильев, Кляшторный), историков (Лурье, Рыбаков), этнографов (Бромлей, Козлов), но критика философов-марксистов была чем-то совершенно особым.
Лукавый Валентин Катаев сказал как-то о памятном для матери Льва Николаевича постановлении Жданова: «Оно наполнило нашу жизнь новым воздухом». Полагаю, что слова Валентина Петровича в этом случае столь же уместны. Вчитаемся же в текст, который появился во времена уже вполне вегетарианские.
Вот философы, пересказав взгляды Гумилева и Бородая на этнические химеры и смешение народов, тут же прибегли к универсальному в СССР оружию:
«Такие утверждения неверны и прямо и непосредственно противостоят линии нашей партии и социалистического государства на всемерное сближение наций и на перспективу (хотя и отдаленную) их слияния в едином социалистическом человечестве. Наукообразные словечки, обильно и непрестанно повторяемые Ю.М.Бородаем, призваны лишь замаскировать антинаучную, антисоциальную направленность всей его (Гумилева. – С.Б.) концепции. <…> Вызываемая пассионарностью этническая агрессивность оценивается Ю.М.Бородаем как положительное явление, ведущее к благодетельным для судеб народов последствиям. <…> Как с этой точки зрения должна рассматриваться борьба за мир? Как антипассионарное движение?
<…> Публикацию такого материала, дающего неправильное антинаучное освещение ряда важнейших проблем, следует решительно признать ошибочной».
После этой статьи сотрудничество журнала «Природа» с Гумилевым прекратилось навсегда. У Льва Николаевича начались неприятности. Ему даже рекомендовали прекратить чтение лекций в обществе «Знание». Гумилев разорвал отношения с Бородаем.
Почему же? Ведь Бородай не придумал ничего нового, а только изложил идеи Гумилева своими словами? В томто и дело, что своими. В статье Бородая не было изящества, не было гумилевского стиля. Даже читатели с ученой степенью подпадали под очарование этого стиля и прощали автору самые рискованные идеи. Бородай к тому же несколько упростил взгляды Гумилева, сделал их удобной мишенью для критики. Этого ему, очевидно, и не простил Гумилев.
РУССКАЯ ПАРТИЯ
Недолгая дружба Гумилева с Бородаем была, вероятно, связана не только с увлечением философа пассионарной теорией. Бородай был патриотом-почвенником, как и почти всё окружение Гумилева, исключая, пожалуй, Марину Козыреву. А быть почвенником в восьмидесятые годы значило быть изгоем. Жолковский упоминает о «репутации шовиниста-этногенетика» Гумилева, что «набирала силу» уже в семидесятые годы. Гумилев, правда, оказался счастливым исключением. Несмотря на «дурную» репутацию, его любили, охотно читали и слушали.
