Ирина Карацуба - Выбирая свою историю. «Развилки» на пути России: от рюриковичей до олигархов
Курс на «стабилизацию», получивший официальное закрепление в решениях партийных съездов, означал не только «резервирование мест» за номенклатурными работниками, но и консервацию существующих порядков. Это вело к безнаказанности руководителей любого ранга, расцвету коррупции, злоупотреблений служебным положением, фантастическому разрыву между словом и делом. Брежнев стал наиболее последовательным выразителем интересов партийно-государственной номенклатуры, а его правление стало для нее буквально «золотым веком».
Для идеологического обоснования курса на свертывание демократических импульсов 1953–1964 годов окружение Брежнева использовало вначале кампанию борьбы с «субъективизмом и волюнтаризмом» Хрущева, а затем и концепцию «развитого социализма». В основе ее лежала идея «однородности» советского общества, якобы отсутствия внутри него каких-либо реальных противоречий, бесконфликтного развития. Это, в свою очередь, вело к формированию у руководства КПСС и советского государства крайне самодовольного и близорукого восприятия окружающей действительности. Идея «развитого социализма» опиралась на вполне реальный факт создания индустриального общества в СССР, но оптимистически предполагала «развитие социализма на его собственной основе», не создавая тому никаких материальных стимулов.
Вскоре после снятия Хрущева началась полоса негласной реабилитации Сталина. Все чаще не только его имя, но и образ не только присутствует, но и даже становится центральным в художественных произведениях, кинофильмах, мемуарах, периодике. Перед XXIII съездом КПСС в 1966 году академики Петр Капица и Игорь Тамм, писатели Константин Паустовский и Корней Чуковский, актеры Олег Ефремов и Иннокентий Смоктуновский, режиссеры Георгий Товстоногов и Михаил Ромм и другие представители советской интеллигенции обратились к Брежневу с письмом, в котором выражали беспокойство по поводу наметившейся «частичной или косвенной реабилитации Сталина». Как своеобразный ответ на это письмо прозвучало выступление на съезде первого секретаря московского горкома КПСС Николая Егорычева, который заявил: «В последнее время стало модным… выискивать в политической жизни страны какие-то элементы так называемого „сталинизма“, как жупелом, пугать им общественность, особенно интеллигенцию. Мы говорим им: „Не выйдет, господа!“» Характерно, что противники ползучей ресталинизации названы «господами» — так в СССР было принято обращаться только к идейно и социально чуждым.
В 1970 году эта кампания привела к снятию Твардовского с поста главного редактора «Нового мира». Именно он добился в 1962 году публикации рассказа Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича», впервые сказавшего художественно необычайно сильно и страшно правду о лагерях. Журналу предъявили обвинения в «очернительстве» советского прошлого. Создавший знаменитый образ народного героя Великой Отечественной Василия Теркина, Твардовский в 1963-м добивается публикации страшноватой и едкой сатирической поэмы «Теркин на том свете», написанной в пятидесятые годы, в которой советская бюрократическая система изображена как царство мертвецов и мертвечины. В это время он пишет поэму «По праву памяти», в которой точно фиксирует стремление властей вернуться к казенному единомыслию и поставить крест на достижениях 60-х: «Какой, в порядок не внесенный, / Решил за нас особый съезд: / На этой памяти бессонной, / на ней как раз поставить крест».
Консервативные идеологические установки и довольно радикальная экономическая реформа 1965 года были плохо совместимы, и такое положение долго сохраняться не могло. К концу 60-х годов началось свертывание экономической реформы и окончательное оформление консервативного курса как определяющего. Происходило это в то время, когда отставание СССР от Запада в научно-техническом и социальном планах становилось стадиальным. Это, кстати, прекрасно понимали даже рядовые советские граждане, среди которых был популярен анекдот: «Западный мир стоит на краю пропасти и смотрит вниз, что это мы там делаем». После смещения Хрущева произошел своего рода откат к сталинизму, к сталинской модели развития, но без равной Сталину фигуры харизматического вождя и без массовых репрессий. Власть, казалось, и не собиралась учитывать изменения, происходившие в обществе. А они были разительны.
«Кто ответит мне — что за дом такой…»В 60–70-е годы изменилась демографическая ситуация в стране: в результате «второго эха» войны рождаемость снизилась на 25 %, смертность увеличилась на 15 %. Рост населения наблюдался лишь в Средней Азии и Закавказье. Завершение индустриализации означало и усиление процессов урбанизации. За 25 лет (1960–1985) в город переехало свыше 35 млн сельских жителей. Число городов с населением свыше миллиона человек выросло с 3 до 23. 70 % городского населения было занято в промышленности, строительстве и на транспорте.
Значительно вырос и образовательный уровень народа. В 60–70-е годы был осуществлен переход ко всеобщему среднему образованию. В результате к концу 70-х годов среднее и высшее образование имели более 64 % населения страны (в 1959-м — 17 %). В сравнении с полуголодными 30–40-ми годами, в 60–70-е значительно улучшилось материальное положение людей: росла заработная плата, действовала всеобщая система пенсионного обеспечения, преобладающим типом городского жилища стали отдельные квартиры, в повседневную жизнь вошли телевизоры, холодильники, радиоприемники, улучшилась структура питания. В 1970 г. первую партию легковых автомобилей выпустил завод в Тольятти, сооружение которого началось лишь тремя годами ранее.
Немалую роль в этих достижениях, однако, сыграла не интенсификация производства, а экспорт в колоссальных количествах нефти и газа на Запад. За 1970–1985 годы страна получила порядка 170 млрд долларов от продажи энергоносителей (так называемые нефтедоллары). Однако истрачены они были в основном на закупки продовольствия и одежды, бытовых предметов. В принятии политических решений, связанных с производством и распределением национального дохода, не участвовали те структуры политической системы, которые должны были по своему статусу бороться за «интересы трудящихся»: профсоюзы, молодежные организации и др. Традиционные же структуры власти по-прежнему исходили из приоритета обороны и развития тяжелой промышленности. Становилось очевидным, что без реального демократического преобразования управления народным хозяйством добиться перемен к лучшему невозможно. В отсутствие же таких перемен доля потребления в национальном доходе СССР, по некоторым данным, составляла не более 35–38 % (по официальной статистике — 70–75 %), в то время как в развитых западных государствах — от 65 до 82 %. Даже в тех странах социалистического лагеря, где хоть частично действовали элементы рынка и остатки демократических традиций, уровень жизни был намного выше, чем в СССР.
Одним из «факторов торможения» в эти годы стал глубокий нравственный кризис. Сохранение псевдодемократической системы под лозунгами социалистической демократии и гуманизма по мере углубления разрыва между декларациями и реалиями жизни вели общество к духовному кризису. Главным противоречием между властью и обществом, сложившимся в эти годы, стало противоречие между существующей политической системой и новыми потребностями и запросами стремительно выросшего в интеллектуальном и культурном отношении населения страны. Реализовать эти объективные запросы и качественно новые условия жизни власть не могла. Но если в прежние годы от выступлений против режима уберегала карательная машина ОГПУ — НКВД — КГБ, то в новых условиях страх перед карательными органами стал намного меньше, хотя репрессии сохранились, утратив лишь массовый характер и наиболее откровенные формы.
По мере свертывания процессов десталинизации в обществе возникали ростки оппозиционной «антисистемы». В 60-е годы в советском обществе возникла новая форма духовной оппозиции — диссидентство. По словам одного из его лидеров Андрея Синявского, «советское диссидентство — это интеллектуальное, духовное и нравственное сопротивление». «Спрашивается теперь: сопротивление чему? Не просто ведь советскому строю вообще. Но — сопротивление унификации мысли и ее омертвению в советском обществе». Инакомыслие и действие на основе его — вот главное в движении. Как пишет современный исследователь: «Идея, что можно действовать не против власти и не за нее, а независимо от нее, что культурная и гражданская инициатива может просто игнорировать негласные запреты, не имеющие никакого законного обоснования, была, конечно, абсолютно нова для советского человека. Но она была и привлекательна — тем, что позволяла проявлять себя открыто, не прячась, не уходя в подполье. Ключевым для нового типа социального поведения стало слово „независимость“».
