Андреас Дорпален - Германия на заре фашизма
Учитывая очевидное безразличие маршала к преследованиям, которым подвергались его былые сторонники, Гитлер усилил кампанию против правых. Лидеров Немецкой национальной партии арестовывали и избивали, других увольняли с государственных должностей, митинги подвергались нападениям штурмовиков. Все чаще раздавались требования, явно направляемые централизованно, уволить Гугенберга из правительства. Когда к Гитлеру явилась группа депутатов – националистов с протестами против такого обращения, он пригрозил, что, если протесты не прекратятся, он отдаст Берлин на три дня и три ночи отрядам СА.
В начале июня маршал отбыл в Нойдек, предоставив Немецкую национальную партию своей судьбе. Во второй половине месяца занимаемые партией штаб – квартиры и залы для митингов были закрыты полицией. При этом не обошлось без избиений и массовых арестов. Письменные протесты, направленные Гинденбургу, остались без ответа. В качестве последнего средства Гугенберг направил в Нойдек своего товарища по партии Хергта. Он должен был удостовериться, есть ли смысл рассчитывать на какую – либо поддержку президента. Гугенберг также испытывал много трудностей в правительстве, и ему, как никогда, была необходима помощь президента, чтобы остаться в кабинете. Президент не принял Хергта. Тот имел двухчасовую беседу с Оскаром фон Гинденбургом, в ходе которой, пожаловавшись на пассивность Гинденбурга, попросил его вмешательства и поддержки Гугенберга, который, как он подчеркнул, являлся представителем старых приверженцев маршала в правительстве рейха. Учитывая отношение Гугенберга к президенту в течение последних нескольких лет, это вряд ли был убедительный аргумент. Хергт не нашел особенного сочувствия к положению Гугенберга. Полковник фон Гинденбург, судя по всему, был вполне доволен деяниями нацистов и предположил, что президент одобрит, если Гугенберг сам приспособится к курсу правительства.
Совершенно очевидно, рассчитывать на помощь Гинденбурга не приходилось. Через два дня Гугенберг подал в отставку, и в тот же день лидеры Немецкой национальной партии приняли решение о ее роспуске. Социал – демократическая партия была подавлена неделей раньше. Государственная партия, Немецкая народная партия, христианские социалисты, Баварская народная партия и «Центр» расформировались в течение следующей недели.
Пассивность Гинденбурга в этом и других случаях часто объясняется ограниченностью и/или нацистскими симпатиями его сына. Существующие свидетельства не подтверждают это предположение. Все, что делал Оскар фон Гинденбург, было или приказано отцом, или строго соответствовало его взглядам и пожеланиям. Фрау Мейснер в то время пожаловалась британскому послу, что, когда бы она или ее муж ни пытались указать президенту на весьма мрачные стороны гитлеровского режима, тот неизменно советовал им заниматься своими делами и сохранять спокойствие. Когда через несколько дней после отставки Гугенберга и роспуска Немецкой национальной партии британский посол посетил президента, у него создалось впечатление, что Гинденбурга совершенно не тронули эти события. В редких случаях президент все же высказывал возражения – если чувствовал себя совершенно уверенным. Он задержал назначение нацистского гаулейтера Мекленбурга советником и настоял на проведении расследования: этот человек обвинялся в убийстве соперника – командира штурмовиков. Он выразил протест против отказа правительства, по техническим причинам, подтвердить избрание заслуженного, но известного своей независимостью суждений пастора Фридриха фон Бодельшвинга епископом лютеранской церкви рейха. Также Гинденбург запретил использование берлинского замка для церемонии открытия вновь назначенного прусского государственного совета на том основании, что император может воспринять это как оскорбление. Но даже в этих случаях он довольствовался минимальными уступками. Он все же назначил мекленбургского гаулейтера советником, хотя расследование не очистило того от подозрений. Он не смог добиться официального введения в должность Бодельшвинга и согласился на незначительные изменения политики нацистов по отношению к церкви. Несмотря на многочисленные протесты, он так и не пресек вмешательство нацистов в новые церковные выборы. Президент промолчал и когда Геринг собрал государственный совет в одном из замков Гогенцоллернов в Потсдаме.
Как много сделал Гинденбург для того, чтобы сдержать Гитлера, можно только предполагать. Очевидно одно: Гитлер, то ли из почтения к маршалу, то ли из опасения политических последствий, не игнорировал его возражений, если, конечно, они выдвигались достаточно энергично. Однако, как зачастую и раньше, Гинденбург отказывался вмешиваться в чреватые беспокойством споры, а быстро ухудшающееся здоровье лишь усиливало обычную депрессию. Поэтому он не стал возражать против замены почетного караула «Стального шлема» в Нойдеке подразделением штурмовиков и смирился с проверкой своих визитеров, что позволило назвать Нойдек самым маленьким концентрационным лагерем Германии. Граф Брюннек, иногда навещавший старого маршала, чувствовал, что старик очень хочет установить гармоничные отношения с Гитлером и пытается убедить самого себя, что фюрер испытывает аналогичные желания и скрупулезно выполняет все свои обещания. Даже Брюнинг был вынужден признать, что нет смысла ожидать открытого противостояния президента Гитлеру. Старый маршал никогда не призовет рейхсвер положить конец нацистскому террору.
Спокойствие и леность летних дней были прерваны лишь однажды. 27 августа, в годовщину сражения при Танненберге, маршал посетил церемонию у мемориала Танненберга, где получил два существенных подарка. Один из них некогда был частью фамильного имения Гинденбургов, другой – Пройсенвальд. Точно так же Бисмарк в 1871 году, в признание его величайших достижений, получил в подарок Заксенвальд. Вначале Гинденбург отнесся к дарам без должного восторга и в своей ответной речи не отдал, как это уже стало привычным, дань новому духу и свершениям гитлеровского режима. Казалось, таким образом он хотел подчеркнуть, что его поддержку нельзя купить. Вспомнив о тех, кто сложил голову при Танненберге, он выразил свое «уважение, преданность и благодарность моему императору, королю и господину, чье доверие и руководство когда – то привели меня сюда». Завершил свою речь маршал старым боевым солдатским кличем, некогда звучавшим на этом поле: «Германия, ура, ура, ура!»[73]
В связи с ухудшением состояния здоровья Гинденбург тем летом оставался в Нойдеке дольше, чем обычно. Вернувшись в середине октября в Берлин, он снова на короткое время появился на политической арене. Франция, встревоженная быстрым возрождением Германии, захотела отложить выполнение достигнутого накануне, в декабре, соглашения о военном равенстве Германии в вооружении. Гитлер, давно стремившийся прервать переговоры, решил выйти из Лиги Наций и Женевской конференции по разоружению. Для таких серьезных шагов он счел желательным привлечь авторитет президента. Канцлер также пожелал распустить рейхстаг и устроить плебисцит по двум инициативам, чтобы продемонстрировать, что его политика пользуется поддержкой нации. А для роспуска рейхстага ему была необходима подпись Гинденбурга на декрете. Взяв с собой Папена и Нейрата, Гитлер объяснил свои планы президенту. По словам Мейснера, Гинденбург усомнился в разумности решения о выходе из Лиги. Гитлер ответил, что это необходимо для утверждения полного равенства Германии. Более того, согласно Уставу Лиги, выход войдет в силу только по истечении двух лет, поэтому у других стран будет достаточно времени, чтобы пересмотреть свои позиции и, пойдя на соответствующие уступки, позволить Германии остаться в Лиге. Папен и Нейрат выразили свое одобрение, и Гинденбург дал согласие. Когда был собран кабинет, чтобы объявить о принятом решении, Гитлер имел возможность сообщить, что президент рейха с ним полностью согласен.
Гитлеру даже удалось заручиться помощью Гинденбурга в кампании по проведению плебисцита. Накануне плебисцита и выборов в рейхстаг, 11 ноября, президент обратился к нации по радио. Поставив себе в заслугу все принятые решения, он, в частности, сказал:
«<Я и правительство рейха, объединившись в желании вывести Германию из беспорядков и бессилия послевоенных лет, призываем немецкий народ решить для себя и объявить миру, хочет ли он одобрить и присоединиться к принятой нами политической линии. <…> Благодаря смелому, упорному и целеустремленному лидерству канцлера Гитлера и его помощников, назначенных мною 30 января, Германия снова обрела себя и набрала силу, чтобы идти по пути, который подсказали ей национальная гордость и ее будущее».
Вся речь продолжалась в том же ключе. Президент заверял и Германию, и весь остальной мир, что выход из Лиги Наций вовсе не имеет целью помешать достижению мира и разоружения. Он должен показать, что истинное понимание может быть достигнуто только на основе полного равенства. Речь завершалась призывом к «соотечественникам» (это было излюбленное обращение нацистов, которое президент никогда раньше не использовал) показать завтра «<вашу национальную гордость и ваше одобрение правительства рейха. Выступите вместе со мной и канцлером за принцип равенства и за мир с честью и покажите миру, что мы восстановили единую Германию и с Божьей помощью сохраним ее». Когда плебисцит показал, что 95,1 % населения одобряют политику правительства, а на выборах в рейхстаг 92,2 % голосов было подано за нацистскую партию (единственную, участвовавшую в выборах), Гинденбург, согласно официальному коммюнике, «передал свою глубочайшую благодарность канцлеру, который сумел достичь политического единства немецкого народа». Он также выразил надежду, что на этой основе будет продолжена работа – и внутри страны, и на международной арене – на благо отечества и немецкого народа. Все это говорилось не только для публики. Совершенно очевидно, что именно такими были истинные чувства маршала. Все, кому довелось в это время видеть президента и канцлера вместе, отмечали, что Гинденбург относился к Гитлеру с особой благосклонностью.
