Тобайас Смоллет - Приключения Перигрина Пикля
Но счастье мое обычно бывало непродолжительным. В эту блаженную пору жизни меня постигло большое горе - смерть моей бедной дорогой малютки, к которой я питала такую нежность, какую, пожалуй, никогда не могла бы питать к плоду законного брака; ибо обстоятельства, сопровождавшие ее рождение, создали бы для нее непреодолимые трудности на протяжении всей жизни и поставили бы ее в полную зависимость от моей любви и защиты.
В то время как я оплакивала безвременную гибель этого прекрасного цветочка, приехал мой муж и потребовал меня как свою жену. Но процесс, который я тогда начала против него, лишал его в то время прав мужа; поэтому герцог отказался отдать меня ему.
Через полгода он повторил свой визит и свое требование. Мы заключили договор, по которому я соглашалась жить с ним в одном доме на том условии, что он никогда не пожелает спать со мной или прибегать к другим средствам для нарушения моего покоя; в противном случае я получаю свободу, могу его снова покинуть и имею право на особое содержание. По совету моих адвокатов я согласилась на эти пункты договора с целью получить карманные деньги, которые ни разу мне не выплачивались с того момента, как я с ним рассталась; я вынуждена была продавать свои драгоценности, - их было очень много, отданные мне в полную мою собственность. Что касается моего возлюбленного, то он не имел средств меня содержать; по этой причине я была очень осмотрительна и старалась не увеличивать его расходов.
Три года наслаждались мы обществом друг друга, и в течение этих лет наша взаимная страсть не ослабевала, а моего счастья не отравляло ничто, если не считать удара судьбы, о котором я упоминала, и размышлений о том, какое огорчение я причинила моему дорогому и горячо любимому отцу; обидеть его заставила меня более могущественная страсть, одержавшая победу над всеми другими соображениями. Если теперь я была вынуждена порвать эту пленительную связь, то едва ли можно сомневаться в том, что разлука принесла нам великое горе и отчаяние. Однако другого выхода не было. Я вырвалась из его объятий, выразила свою благодарность герцогу и, попрощавшись с его семейством, отправилась в назначенное место, где была встречена мужем; его сопровождал дворецкий, недавно им нанятый, который впоследствии явился главным виновником наших размолвок. Мой муж, покинув свой городской дом, отвел меня на свою квартиру на Пел-Мел и в первую же ночь стал настаивать, чтобы я с ним спала, но я отказала ему на основании нашего соглашения.
Пререкания перешли в ссору, вследствие чего я сделала попытку покинуть дом. Он попробовал воспрепятствовать мне, но я заперла его на замок, сбежала вниз и, наняв карету, поехала к отцу, где и провела ночь; семья отца была в городе, а сам он находился в поместье. Я немедленно ему написала и, когда он приехал в Лондон, объявила о своем желании жить отдельно от мужа. Убедившись в моей решимости и упорстве, он в конце концов согласился на раздельное жительство, и это согласие я почитала в то время окончательным и нерушимым.
Я приютилась под крылышком снисходительного отца, который вернул мне расположение, предполагая, что моя связь с мистером С. скоро порвется. Хотя по всем признакам мы разошлись навсегда, но предварительно мы условились поддерживать отношения тайно, чтобы не привлекать внимания света, с мнением которого я снова вынуждена была считаться.
Наши чувства, когда я прощалась с ним в поместье герцога К., были искренни и непритворны, и я жила в сладостной надежде снова увидеть его любящим и пылким по-прежнему; но однажды вечером, когда я ложилась спать, мой адвокат, получавший мои письма, принес мне записочку. Увидев почерк мистера С., я распечатала ее с нетерпением, свойственным женщине, разлученной с возлюбленным.
Как описать изумление и ужас, охватившие меня, когда я пробежала ее содержание! Нежных клятв и уверений не было, это роковое послание начиналось так: "Сударыня, лучшее, что вы могли бы сделать, - это возвратиться к своему отцу", или нечто в этом роде - нечто холодное и убийственное.
Земля и небо! Что я должна была почувствовать, читая эти страшные слова! В глазах у меня потемнело, я покрылась холодным потом и была столь ошеломлена удивлением и горем, что присутствующим показалось, будто я умираю от сильнейшего потрясения. Желая мне помочь, они предложили крепкие спиртные напитки, которые не возымели никакого действия, хотя я в течение целых восьми лет не пила ничего кроме воды. И я в самом деле погибла бы от первых приступов скорби, если бы она не разрешилась слезами и воплями, не смолкавшими всю ночь, к изумлению семьи, которую мой припадок встревожил и пробудил от сна. Отец был единственным, кто догадывался о причине моих страданий; он заявил о своей уверенности в том, что мне было нанесено оскорбление - либо в письме, либо через посланца - этим негодяем С., так он назвал его в озлоблении своем.
При упоминании этого имени мои муки достигли такой степени, что все присутствующие плакали, видя мое жалкое состояние. Бедный отец пролил потоки слез и заклинал меня открыть ему причину моего волнения; тогда, желая скрыть истину, я умерила его беспокойство, притворившись, будто мой возлюбленный болен. Мои родные пробыли у меня, пока я не успокоилась, а затем оставили на попечение горничной, которая уложила меня в постель около шести часов утра; но сон бежал от меня. Я снова и снова обдумывала каждый свой шаг, пытаясь открыть причину этой роковой перемены в расположении мистера С., но не могла вспомнить ничего, что могло бы его оскорбить, и решила, что злонамеренные люди нашептали ему что-то мне во вред.
С этими мыслями я проснулась и послала к нему своего адвоката с письмом, в котором настаивала на встрече с ним, чтобы я могла себя оправдать - задача, которую легко было выполнить, поскольку не было на мне греха, кроме чрезмерной любви к нему. С великим нетерпением я ждала возвращения своего посланца, который принес мне ответ, составленный в самых холодных и учтивых выражениях, какие могло продиктовать только равнодушие; он оповещал, что ни в чем не может меня обвинить, но что для блага нас обоих необходимо расстаться. Об этом он должен был подумать раньше, чем я принесла в жертву все ради любви к нему! Я чуть с ума не сошла, получив это подтверждение его непостоянства. И по сей день я удивляюсь, как я от отчаяния не лишилась рассудка! Горе заставило меня забыть о приличиях и сдержанности. Отцу я сказала, что С. умирает, и я должна немедленно его навестить. Удивленный таким намерением, заботливый отец стал говорить мне о роковых последствиях столь опрометчивого шага, напомнил о том, сколь трудно ему было убедить мою мать и дядю, чтобы они простили мое неблагоразумное поведение, и сообщил о своем решении увезти меня на следующий день в поместье, где я могла бы прийти в себя; теперь же я рискую лишить себя всех прав на их уважение и совершить новую роковую ошибку, которую исправить нельзя; как бы ни было ему больно, но при таких обстоятельствах он вынужден будет прогнать меня навсегда.
Когда он произносил эти слова, слезы струились у него по щекам, и, казалось, он был вне себя от горя и ужаса; легко себе представить мое отчаяние, которое усилилось еще более, когда я увидела скорбь любимого отца, сознавая, что явилась причиной его печали. Я онемела от тоски и угрызений совести. Обретя дар речи, я сказала, как благодарна за его доброту, и призналась, сколь мало я заслужила его расположение и любовь, а также упомянула о том, что сознание недостойного поведения является одной из причин моего горя. Ибо такова моя судьба, что я должна либо увидеть С., либо умереть. Хотя я и не жду от отца прощения, но, сказала я, заслуживаю родительского сострадания; только непреодолимая страсть заставила меня изменить долгу и вызвать его недовольство; эта роковая любовь еще имеет надо мной власть и, по всем видимостям, будет длиться до могилы, которая является единственным убежищем, где я надеюсь обрести покой.
Пока я изливала свои чувства, мой добрый отец плакал от сострадания и, сказав, что я могу поступать, как мне угодно, так как он не станет вмешиваться в мои дела, покинул комнату, оставив меня жертвой жестоких страданий, разрывавших мне сердце, укорявшее меня в поступке, которого я не могла не совершить.
Я немедленно наняла карету, запряженную шестеркой лошадей, и поехала бы одна, если бы отец, любви которого не убили мои проступки, не обеспечил меня провожатым. Он видел, что я была в исступлении и отчаянии, и попросил одного моего родственника меня сопровождать и заботиться обо мне во время этого безрассудного путешествия.
В течение двух дней, пока продолжалась эта поездка, волнение и мучения мои не только не ослабели, но сделались еще нестерпимее. Наконец, мы прибыли в маленький домик, прозванный "Хижиной" на Солсберийской равнине, где я в безумном волнении написала письмо С., изображая жалкое состояние, в какое повергла меня его жестокость, выражая желание его видеть и обращаясь к нему со страстными мольбами.
