Евгений Анисимов - Толпа героев XVIII века
И дело не в жестокости Шереметева. Как часто бывает с подобными достойными, но очень богатыми людьми, Шереметев жил в своем мире. Крепостное право было для него естественным, мирообразующим элементом. Некоторым он казался «избалованным и своенравным деспотом, незлым от природы, но глубоко испорченным счастием», которое он получил от рождения. Но кажется главным, что ему было непонятно значение свободы для других людей. Вообще в то время были, наверное, только двое, кто понимал это: императрица Екатерина II да сосланный ею же в Сибирь Александр Радищев. Екатерина, вспоминая Москву 1750-х годов, писала в мемуарах: «Предрасположение к деспотизму выращивается там лучше, чем в каком-либо другом обитаемом месте на земле; оно прививается с самого раннего возраста к детям, которые видят, с какой жестокостью их родители обращаются со своими слугами; ведь нет дома, в котором не было бы железных ошейников, цепей и разных других инструментов для пытки при малейшей провинности тех, кого природа поместила в этот несчастный класс, которому нельзя разбить цепи без преступления… Мало людей в России даже подозревали, что для слуг существовало другое состояние, кроме рабства». И далее она пишет как будто о Николае Петровиче Шереметеве: «Когда посмеешь сказать, что они такие же люди, как мы, и даже когда я сама говорю, я рискую тем, что в меня станут бросать каменьями… разве мы не видели, как даже граф Александр Сергеевич Строганов, человек самый мягкий и в сущности самый гуманный, у которого доброта сердца граничит со слабостью, как даже этот человек с негодованием и страстью защищал дело рабства, которое бы должен был изобличать весь склад его души».
Как-то раз крепостной архитектор Шереметева Миронов попросился на свободу, и Николай Петрович пришел в несвойственный его гуманной натуре гнев. Он потребовал от приказчика «вразумить его [Миронова], что таким наглым и безумным способом от господина просить ничего не дозволено», да еще приказал (все-таки гуманизм есть гуманизм!) «покричать на него, но не наказывать телесно». А ведь мог бы, как граф Каменский, собственноручно высечь своего Палладио. Забегая вперед, отметим, что по завещанию Шереметева (а он умер в 1809 году) из 123 тысяч крепостных вольную получили только двадцать два человека. Среди вольноотпущенников не было ни одного актера. Когда же в 1800 году Шереметев решил распустить театр и переехать в Петербург, в тот самый знаменитый Фонтанный дом, всех актеров по его воле «распределили»: мужчины были определены в швейцары, лакеи, конторщики, а девушки-актрисы были срочно выданы замуж за простых крестьян… Никто из всего блистательного театра Шереметева не получил вольную и не продолжил актерскую карьеру.
Долгие годы Параша жила в общем для всех трехсот актеров флигеле, примыкавшем к барским хоромам. В каждой комнате было по четыре кровати. За всеми девушками был строгий надзор специально назначенных надзирательниц, которые «неусыпно смотрели, дабы здоровье и честь сохранены были». Особенно пеклись, чтобы мужчины «случайно» не попадали в женские комнаты, чтобы девушки содержались в чистоте, «то есть всякое утро умывать лицо, перед обедом и перед ужином, в всякую неделю водить в баню и смотреть, чтобы ни у кого шелудей не было, платье чтобы было чисто». Им покупали дорогие вещи, заказывали у известных портных платья, шляпки, шубы. Кормили их также хорошо, разнообразно, особенно это касалось примадонн. Актеры рангом пониже получали похлебку дворовых. Иногда под присмотром надзирательниц девушкам разрешали прогуляться по улицам города. Мужчин за провинности и дерзости секли розгами, женщин сажали в карцер на хлеб и воду, а тогдашних «звезд» лишали чая и сахара (а давали на день немало – чая черного по 1,5 золотника да сахару по 12 золотников!). Что это не наказание, а благо для блюдущих фигуру танцовщиц, люди поняли позже. Зорко смотрели надзирательницы, чтобы бойкие зрители не лезли за кулисы и не заводили шашни с актрисами, «не портили» помещичью собственность. Особенно опасны были для актрис неотразимые усатые гвардейцы и гусары, которые неистовствовали в ложах и партере и были готовы штурмом брать театральные кулисы. Когда же самому господину была нужна Параша, ее вызывали в барские покои. Что это: тюрьма, закрытый пансион, гарем? Нет, это – русский крепостной театр. Впрочем, театр Шереметева был первым в России крепостным театром, в котором актерам платили деньги за работу на сцене. Параша начала с 300 рублей, а в 1800 году получала 1500 рублей. Но она была гений и фаворитка, другие же актеры получали значительно меньше: оперный певец – 1 рубль в месяц, просто актеры – 60 копеек. В других театрах вообще не давали ни гроша!В 1790 году Шереметев наконец-то решил построить новый дом и поселиться в нем с Парашей. Там она впервые стала жить как жена состоятельного человека. Но то, что она была по-прежнему метрессой, угнетало ее: Параше был закрыт доступ в общество, в котором вращался Шереметев, отвергнута она была и миром, из которого она вышла, – сплетни, намеки, смех за спиной на деревенской улице и в приходской церкви были ее уделом.
В середине 1790-х годов Шереметев охладел к Кускову. Он стал чаще уезжать с Парашей в Петербург и поспешно строил новую усадьбу и театр в Останкине. И тут Параша сверкала в опере на актуальную тогда тему «Взятие Измаила». Весной 1797 года ее слушал новый император Павел Петрович. Он восхищался гением Параши и знал, что это не просто крепостная девушка, а давняя возлюбленная хозяина дворца и театра. И в этот момент, как считают некоторые наблюдатели, Шереметев струсил, не рискнул заговорить с царем о легализации его отношений с Парашей. Наверняка растроганный государь пошел бы навстречу просьбе своего подданного, и Параша стала бы графиней, законной женой.
В останкинском театре начался закат Параши как актрисы, точнее, как певицы. По-видимому, она стала терять голос, и это решило судьбу театра. В 1800 году Шереметев закрыл театр, который без Параши ему был не нужен. Он дал Параше вольную, а осенью 1801 года тайно обвенчался с ней, «девицей Прасковьей Ивановной Ковалевской», в Москве, в церкви Симеона Столпника, в присутствии только нескольких свидетелей – близких людей. Кажется, эта церковь до сих пор сохранилась – многие помнят это скромное, чудом уцелевшее здание с зелеными куполами на Новом Арбате. А потом супруги переехали в Петербург.
Была ли счастлива тогда Параша как законная супруга? Думаю, что не особенно. Сам Шереметев писал, что основа их семьи – «двадцатилетняя привычка друг к другу». Брак был законным, но оставался тайным до самого конца, и Параша так никогда и не вышла к гостям в роли графини Шереметевой, полноправной хозяйки Фонтанного дома или Останкина. При этом она знала, что у нее много недоброжелателей – как среди света (еще бы: кто против сожительства господина с рабыней, но брак такого человека с холопкой – страшный мезальянс!), так и в среде родственников Шереметева, которым было обидно терять надежду на получение невероятно богатого наследства. Поэтому, когда Параша забеременела и родила мальчика, то она опасалась, как бы чего с ее ребенком не случилось.
Рождение сына Дмитрия совпало, а может быть, обострило давнюю болезнь Параши. В то время ее называли чахоткой. Видя, как истаивает его жена, Николай Петрович решил действовать. Он обратился к государю (тогда на престоле был уже император Александр I) с прошением, в котором сообщал о том, что было известно всему свету и Александру: он законно женат на Прасковье Ковалевской; она родила от него сына Дмитрия; сама же она умирает. Зачем было нужно это послание? Дело в том, что люди такого масштаба, особенно с придворными чинами, были обязаны испросить у государя разрешения на брак. Этого Шереметев, венчаясь в Москве осенью 1801 года, не сделал. Поэтому ответ государя, переданный через одного из придворных, был равнодушно-примиряюще холоден: «Граф Шереметев властен жениться когда угодно и на ком угодно». Явно, что государь был обижен, но, по свойственной ему гуманности, не возражал против признания брака законным, а главное – тем самым он косвенно признавал Дмитрия законным сыном и наследником графа Шереметева, а не бастардом. Это была победа. Неизвестно, узнала ли об этом Прасковья Ивановна. Она умерла 23 февраля 1803 года и, может быть, до последней минуты жизни боялась, как бы ее сына не похитили и не отдали в дворовые в дальние деревни…
Император Павел I: судьба русского Гамлета
Во время посещения Вены наследником русского престола цесаревичем Павлом Петровичем в 1781 году было решено устроить парадный спектакль в честь русского принца. Был выбран «Гамлет» Шекспира, однако актер отказался играть главную роль: «Вы с ума сошли! В театре будет два Гамлета: один на сцене, другой в императорской ложе!»
Действительно, сюжет пьесы Шекспира очень напоминал историю Павла: отец, Петр III, убит матерью, Екатериной II, рядом с ней всесильный временщик, Потемкин. А принц, отстраненный от власти, сослан, как Гамлет, путешествовать за границу…