Пантелеймон Кулиш - Повесть о Борисе Годунове и Димитрии Самозванце
С юга государство Борисово было спокойно. Крымцы не смели прервать заключенный с ним мир. Их удерживали от набегов и новые крепости на границах, и нападения донцов, не дававших им покою. Татаре, со времен Годунова, стали нестрашны для России.
В заключение обзора политики Годунова с народами неевропейскими, скажем, что, дорожа больше всего миром, он до самой грузинской катастрофы продолжал вести дружеские переговоры с шахом персидским, а турецкого султана уверял в добром расположении, не смотря на его враждебные действия. Годунов тем более желал казаться туркам соседом незлопамятным и дружелюбным, что надеялся поднять на них грозу со стороны Европы, в добавок к Персии, которую постоянно побуждал к войне с султаном.
В Европе не было почти государства, с которым бы не имел он дела: угождал императору, чтоб подвинуть его на турков; у герцога флорентийского просил искусных художников; с ганзейскими городами договаривался о торговле; с Елизаветою английскою вел дружескую переписку и за её лесть позволял англичанам выгодно торговать в России: с Даниею сближало Бориса двойное сватовство; Польша и Швеция, враждуя между собой, искали обе дружбы царя московского, и Борис, грозя то полякам, то шведам заступничеством за противников, надеялся выманить Ливонию у одних, или Эстонию у других; между тем держал их в равновесии, потому что решительное торжество той, или другой стороны соединило бы Швецию и Польшу под одну власть, а это было бы опасно для России. Главной чертою внешней политики Бориса было желание мира со всеми державами. Это было нужно ему и для утверждения его царственности в умах народа, и для приведения государства в лучшее устройство — укреплением границ новыми городами, распространением торговых сообщений, учреждением горных промыслов, заведением в России школ для народного образования вообще.
Строение городов и распоряжения по торговле шли у него успешно, но введение иностранной образованности в России встретило препятствие со стороны духовенства, которое боялось, чтобы вместе с иностранною образованностью не явились новые толкователи веры. На предложение царя патриарх и митрополиты объявили, что в обширном русском государстве доселе господствовало единоверие и единонравие, а как настанет разноязычие, то все это разрушится. Борис дорожил духовенством, не хотел раздражать его, отложил намерение вызвать в Россию просвещенных людей из Германии, Италии, Франции, Англии, ограничился только приглашением к себе на службу искусных рудокопов, суконщиков и других мастеров из Любека; а чтоб иметь образованных людей, для необходимых надобностей государственных, отправил за границу 18 молодых дворян. Ни один из них однакож, по окончании срока учения, не возвратился в отечество: так был страшен для них царь, видевший везде против себя злые умыслы и внимавший самому низкому доносчику, — так мало ожидали они приязни от земляков, предубежденных противу всякой иноземной мудрости. К тому же молодые люди оставили Русь среди ужасов разврата народного, порожденного повсеместным голодом, — разврата, из которого, казалось, ничто ее не поднимет.
С весны 1601 года десять недель шли беспрерывные дожди, а в половине августа сильный мороз побил неснятый с поля хлеб и все незрелые плоды. Новые посевы не взошли вовсе: так тощи и гнилы были зерна. Цены на хлеб возвысились до неслыханной дороговизны: четверть ржи, стоившую прежде от 12 до 15 денег, стали продавать по три рубля (15 нынешних рублей серебром). Бедные люди умирали с голоду. Борис в этом случае употребил все зависящие от него средства, чтоб остановить страшное бедствие: убедил духовенство и богатых землевладельцев продавать запасы по умеренной цене; из царских житниц в Москве и в других городах также велел продавать хлеб дешево. Но это распоряжение, принеся временную пользу, дало повод к ужасному злоупотреблению: люди денежные, предвидя, до чего еще дойдет голод, скупили по частям большие запасы хлеба и затаились с ними до удобной к обогащению поры. Между тем царь устроил вокруг кремлевской стены четыре казначейства для ежедневной раздачи бедным денег. Уже и прежде он приучил народ к царским подаяниям. [33] Бояре подражали в этом царю, равно как и все богатые москвитяне. Москва была оттого полна праздношатающихся; легкое добывание пищи влекло их сюда из деревень и отучало от работы. Этот сброд тунеядцев каждое утро обступал царских милостынераздавателей. К ним присоединились люди, обедневшие во время голода. Сумма раздаваемых денег ежедневно возрастала. Слух о царской щедрости скоро разнесся во все концы государства; он был, как водится, преувеличен до того, что все бедняки, находившие дома скудные средства питаться, бросили свои работы и пустились с семействами к Москве. Столица полнела голодными толпами, царская милостыня, раздаваемая каждому, недостаточна была для суточного прокормления при дороговизне съестных припасов, а между тем итоги ежедневной раздачи возросли до 30 тысяч талеров. Видя, что государству угрожает запустение, столице наплыв опасного многолюдства, а казне бесполезное истощение, Борис прекратил раздачу денег. [34] Тогда-то начались бедствия, приводившие в ужас современных повествователей. Летом на улицах в Москве видели людей, валяющихся от изнеможения и щиплющих траву; зимою несчастные ели сено; у мертвых находили во рту вместе с навозом всякую, самую отвратительную нечистоту. Жители отдаленных стран, еще не зная о прекращении царской милостыни, влеклись по снежным пустыням к столице, бледные, изнуренные, и встречали на дорогах целые купы мертвецов, сраженных голодом и морозом. От живых узнавали они повесть о путешествии в Москву, о скудном прокормлении там царскою милостынею, о безнадежном возврате на родину, и в отчаяньи не боялись проклинать Бориса, обманувшего их своим милосердием. В то бедственное время казалось делом обыкновенным, если отец бросал семейство, мать отрекалась от детей своих, если на улицах убивали друг друга за ломоть хлеба. Путешественники боялись останавливаться на постоялых дворах; хозяева резали и варили своих гостей; мясо человеческое, мелко изрубленное, продавалось на рынках в пирогах. «Я сам видел ужасное дело», говорит Маржерет, служивший тогда в царской гвардии: «четыре женщины, мои соседки, оставленные мужьями, решились на следующий поступок: одна пошла в рынок и, сторговавши воз дров, зазвала крестьянина на свой двор для расплаты; но лишь только он сложил дрова и явился в избу, женщины удавили его и спрятали тело в погреб, чтоб не повредилось: сперва хотели они съесть лошадь убитого, а потом приняться за труп. Когда же преступление обнаружилось, они признались, что умерщвленный крестьянин был уже третьей жертвою!» Правительство употребляло всевозможные меры наказаний для прекращения ужасных злодейств, совершающихся повсюду, где были сильный и слабый; но что оно могло сделать, когда в сердцах умолк голос человечества и люди унизились до степени диких животных? Страшно вымолвить, что не только человек пожирал человека, но даже родители душили, резали и ели своих детей, а дети родителей. Продать родное дитя за ничтожную цену считалось тогда честною сделкою. Петрей, шведский посланник, видел однажды в Москве истомленную голодом женщину, которая, проходя по улице, схватила зубами собственное дитя, бывшее у неё в руках, оторвала из ручонки два куска, села на дороге и начала жрать их; народ едва мог силою отнять у нее несчастного малютку.
Множество гниющих трупов, разбросанных без погребения по лесам, селам и даже по дорогам, неестественная пища, изнурение физических сил в народе и безнадежное уныние произвели заразительную болезнь, холеру. Люди умирали повсеместно в страшном количестве. В одной Москве погибло от голода и заразы более 500 тысяч человек. Борис, боясь распространения морового поветрия, велел подбирать трупы, завертывать на счет казны в белые саваны, обувать в красные башмаки и хоронить за городом. А чтоб доставить бедным людям средства к пропитанию, заложил огромные постройки. Кроме того, волею и неволею скуплены от казны во всем государстве по низкой цене хлебные запасы у богатых помещиков и монастырей, отысканы в отдаленных местах огромные, поросшие кустарником, скирды ржи и смолочены немедленно; все это доставлялось в столицу и в другие города и раздавалось народу за умеренную цену, а вдовам, сиротам и немцам безденежно. Деятельная заботливость правительства прекратила наконец бедствия голода, но следствия его были пагубны для царя и царства.
Во-первых, он заметно уменьшил народонаселение России. Многие деревни остались совершенно пусты: одна часть жителей вымерла на месте, другая ушла за царскою милостынею и не возвратилась; остальные разбрелись по казацким станицам, по разбойничьим притонам, пошли слоняться вечными бобылями из двора в двор по зажиточным людям. Вместе с тем значительно уменьшились доходы и силы государственные; многие богатые дома обеднели; торговля сильно упала.
