Михаил Сарбучев - Никакого Рюрика не было?! Удар Сокола
Стоит поднять вопрос этногенеза, как тут же возникает огромное количество спекуляций. Приняв к сведению все сказанное выше, мы приходим к мысли, что русский народ формировался на стыке двух цивилизаций — славянской и германо-скандинавской. «Если пшеничное зерно, падши на землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода» (Деян. 17, 19–28; Ин. 12, 19–36). Упав на славянскую почву, варяжское зерно умерло, но «принесло много плода». Это, опять же, гипотеза, но есть лишь один способ проверить ее истинность — эксперимент.
Сегодня существует целый класс систем безопасности, работающих с большими объемами данных. Принцип их действия следующий: в базу заносится фото разыскиваемого человека; программа, считывая в реальном времени данные с десятков камер, установленных на вокзалах, в аэропортах, на улицах, и ежеминутно сканируя тысячи лиц, находит то самое, «единственное и неповторимое». Системы так называемого 3D-сканирования позволяют снимать данные с такой точностью и так быстро их анализировать, что если вдруг «террорист» наклеит себе, скажем, усы или бороду, наденет темные очки, вылепит из гумуса гигантский нос — программа без труда его идентифицирует. Она оценивает огромное количество суммарных параметров: расстояние от скулы до глаза, от носа до подбородка и т. д. — у каждого человека они уникальны. Но подобную программу можно заставить работать и «наоборот» — суммировать данные, считанные с камер, и распределять их по какому-нибудь заданному признаку. Восстановите облик ладожских скандинавов (по Герасимову), введите в компьютер, а затем сличите с данными камер, повешенными, например, на центральной площади Новгорода. Пусть компьютер определит, насколько сильно изменился портрет среднего новгородца за последние 1000 лет, — и мы избавимся от многочисленных спекуляций. Если вы уверены, что «русских нет!», так проверьте: может, и действительно нет. Тогда любые выступления националистов окажутся бессмысленными и вопрос раз и навсегда будет закрыт. Тишь да гладь — «всех, кто гадил, наказали». Либо наоборот: «Русские есть!» Тогда уж, извините, соблюдайте устав ООН, признайте право на самоопределение и прекратите этноцид народа, существование которого доказано математически.
Вот до чего мы докопались в ладожских курганах. Хотя все начиналось серо и непривлекательно, и казалось, кому нужны «…дела давно минувших дней, преданья старины глубокой»?
Мюллер против Ломоносова
Невежество некоторых слушателей никоим образом не может быть поставлено в упрек мне.
Г. Ф. Мюллер[36]Плох тот антинорманист, который не апеллирует к Михайле Васильевичу Ломоносову. Тут, казалось бы, все прозрачно: Мюллер, или Миллер (английская огласовка имени Gerhard Friedrich Müller), — норманист, «плохой парень», почти фашист; Ломоносов — солнечный гений и патриот. Но все много сложнее, чем принято считать. Во-первых, уровень полемики Мюллер — Ломоносов гораздо выше, чем пытается уверить нас позднейший сталинский «лубок». А во-вторых, в ней нет явного фаворита. Есть пункты, по которым Ломоносов кладет Мюллера на лопатки, но есть и моменты, где Мюллер успешно защищается и отнюдь не выглядит «жалким дураком». Чтобы в этом убедиться, достаточно почитать протоколы заседаний диссертационной комиссии. Они опубликованы и не представляют секрета. Секрет в другом: почему из обширного массива совсем не однозначных текстов современные «специалисты» выбирают лишь те, что противоречат гипотезе происхождения русов от варягов.
Чтобы понять, о чем спорили ученые без малого 250 лет назад, надо углубиться в контекст эпохи. Как бы мы ни относились к личности Ломоносова, следует признать, что основные его заслуги не в области исторической науки, а в популяризации и систематизации естественно-научного знания. Выдающийся химик, физик, филолог и астроном, Ломоносов не был этнографом, а его исторические изыскания не шли дальше восхищения Татищевым, которого тот, впрочем, вполне заслуживал. Интерес Ломоносова к истории был тесно увязан с задачами пропаганды. Он очень хорошо понимал, что означает позитивная мифология для дела национального строительства. Характер его правок «Истории Российской империи при Петре Великом» Вольтера 1757 г. как раз демонстрирует это: «2. Гл. 1, стр. 3. Таких царей, как Петр Великий. Лучше бы было: таких императоров. 3. Гл. та ж, стран. 4. Москва нарочитый город. Москва великий город, первого рангу во всей Европе»[37] и т. п. И для того времени это было объяснимо.
На момент защиты диссертации Мюллера еще не изгладились воспоминания о многолетнем противостоянии со Швецией. В обществе, еще не вполне принявшем петровские реформы, возникла реакция. Перекосы в правлении жалких наследников Петра I привели к тому, что Россия стала не равноправным партнером Запада, а фактическим его полуколониальным придатком. Совсем недавно закончилось чудовищное десятилетие, получившее у историографов название «бироновщины». Его реалии едва ли позволяли ассоциировать Россию с великой просвещенной державой, на роль которой она претендовала. Ко времени рассматриваемого спора бироновщина была изжита не до конца, во множестве оставались чиновные ничтожества, которых в Россию привлекла жажда легких денег и протекция. В этих условиях националистическая риторика Ломоносова не выглядела неуместной. Фактически он оказался единственным интеллектуалом, который поднял голос против статуса «варваров и почти зверей». И что характерно, передовые европейские умы услышали его. В частности, Готфрид Вильгельм Лейбниц не считал наскоро подготовленные возражения Ломоносова бредом, хотя следует признать, что борьба Михайлы Васильевича за русскую историю зачастую делала акцент на первый компонент этого словосочетания. Она была куда больше русской, чем наукой.
Ситуация сильно напоминала ту, что сложилась в СССР после 1945 года. С одной стороны, налицо несомненная военная победа и завоеванный кровью статус Великой Державы. С другой — война продемонстрировала серьезное отставание в технологиях, которое, несмотря на попытки сталинских «эффективных менеджеров» выжать из советских мозгов все до последней капли, было очевидным. Если в области танкостроения, авиации, стрелкового оружия СССР и Германия шли более или менее вровень, то по реактивным технологиям, радиотехнике, кораблестроению страна побежденного национального социализма опережала страну победившего интернационального социализма на круг, а где и на два. Нет ничего постыдного или недостойного в использовании военных трофеев. Но «судьбоносных» трофеев оказалось слишком уж много, и перед пропагандистами Берии встала задача (чисто националистическая по сути) доказать, что русские в науке самодостаточны и всегда были впереди планеты всей. Истинную картину раскрывать было очень неудобно, поскольку пришлось бы объяснять, почему такие выдающиеся технические умы, как Сикорский, Зворыкин, Луцкий, не нашли общего языка с советской властью и почему большинство ученых было «неправильного» социального происхождения. На это авторы концепции о «государствообразующем народе — победителе» никак пойти не могли, и потому часть истории русской науки просто выдумали. Так появился мифический подьячий Крякутный[38] — первый русский воздухоплаватель. Так основатель Московского университета стал бить рыла «поганой немчуре»[39], благо в 1945–1953 годах целевая аудитория для подобных «экзерсисов» была прекрасно подготовлена. «Пипл», как говорится, «хавал». Ломоносов — ну просто идеальная фигура для спекуляций: реально существовавший ученый родом из крестьян, имеющий реальные научные заслуги, цитируемый на Западе, не лизоблюд. Но самое главное — давно умер, а значит, возразить сталинским агитаторам уже не сможет[40].
А ведь Михайло Васильевич мог бы возразить, поскольку пропаганда пропагандой, но тонкую грань, где кончается «акцентуация» и начинаются ложь и маразм, он знал и никогда не переступал. Среди правок к работе Вольтера наряду с тенденциозными есть и немало точных, верных, продиктованных не «политической целесообразностью» и «престижем страны», а требованиями научной корректности. Ломоносов явно не тот человек, который поступился бы убеждениями ради чинов и денег. Если он заблуждался, а для ученого это не грех, то заблуждался искренне, со всем пылом и яростью, на которые был способен. Он не боялся гнева ни сановных вельмож, ни церковных иерархов. Вспомним хотя бы его ёрнический «Гимн бороде» (1757), с которым стоит ознакомиться нашим современным «брадолюбцам».
…О коль в свете ты блаженна,
Борода, глазам замена!
Люди обще говорят
И по правде то твердят:
Дураки, врали, проказы
Были бы без ней безглазы,
Им в глаза плевал бы всяк:
Ею цел и здрав их зрак.
<…>
Если кто невзрачен телом
Или в разуме незрелом,
Если в скудости рожден
Либо чином не почтен, —
Будет взрачен и рассуден,
Знатен чином и не скуден
Для великой бороды:
Таковы ее плоды!
Этот труд великого реформатора русского языка не прошел мимо чиновников из Синода, которые незамедлительно отправили императрице гневное донесение о крамольном «Гимне…». Они требовали, чтобы стихотворение «было сожжено через палача под виселицею», а его автора «для надлежащего в том увещания и исправления в Синод отослать». Обычно как доказательство тотальной неготовности русских к восприятию демократических ценностей приводят дату отмены крепостного права. И тут можно многое возразить. Напомню, что в США равные права для всех граждан стали реальностью лишь столетие спустя. Крепостное право в России не было повсеместным: из него выпадали целые губернии; наряду с крепостными существовали и государственные крестьяне, казаки, свободные хуторяне, общины старообрядцев. Но вот что действительно должно вызывать жгучий стыд, так это то, что в России до начала XX века фактически действовала инквизиция. Церковная цензура была ничуть не слабее государственной. За «кощунственное» «Облако в штанах» Владимиру Маяковскому в 1916 году мог грозить тюремный срок, который он, несомненно, получил бы, издай свою поэму без купюр. Что говорить о временах Ломоносова! Угроза была вполне ощутимой. Неизвестно почему, но данная жалоба не имела последствий, если не считать еще одной сатиры того же автора «Гимн бороде за суд». Каяться и посыпать голову пеплом строптивый академик точно не собирался.
