О Рогова - Богдан Хмельницкий
- В последний раз я с тобою говорю, хочешь ли ты или нет меня слушаться? Отступись от своего казака. Замани его сюда, а здесь я с ним сам расправлюсь.
Девушка только сверкнула на него очами и в этом взоре он увидел всю ненависть ее к нему. Он невольно смутился и опустил глаза, но потом тотчас же оправился и резко проговорил:
- Хочешь или нет?
- Что ты пытаешь меня? - с горечью проговорила девушка. - Убей, казни, я смерти не боюсь, а любимого человека в руки твои не предам.
- Казнить тебя? - насмешливо повторил Чаплинский. - Ну, нет, это слишком много было бы для тебя чести. А ты знай, что, если не послушаешь меня, то я тебя отдам в татарскую неволю, и не после, не когда-нибудь, а теперь, сию минуту! - грозно прокричал он и, хлопнув в ладоши, приказал вошедшему слуге:
- Позвать сюда татарина!
Катря вздрогнула и широко открыла глаза.
- Пан Чаплинский шутит? - проговорила она, стараясь преодолеть смущение. - Он не может меня, вольную шляхтянку, отдать в рабство. На это есть законы, права.
- Законы, права? - со смехом повторил подстароста. - Я не так глуп, чтобы дать тебе возможность пользоваться этими правами. Сегодня же ты вместе со своей мамкою очутишься в руках татарина, которого я отпускаю на волю. А там в степи ищи прав и законов в татарском ауле.
В эту минуту вошел Ахмет.
- Смотри, Ахмет, вот твоя будущая пленница. Хороша ли?
- Хорош, урус, ой, хорош! Большой деньга дадут, - проговорил татарин.
При виде татарина, его зверского, дерзкого лица, Катря не выдержала, силы ее оставили, и она, как сноп, упала на пол.
- Теперь, Ахмет, - по-татарски сказал Чаплинский, - забирай обеих пленниц, другую, старуху, тебе выведут, приторочь их покрепче, коней я тебе даю, и удирай подальше, чтобы о тебе не слуху, ни духу не было.
Татарин схватил полумертвую Катрю и вышел на крыльцо, где уже стояло двое коней и два хлопа держали вырывавшуюся из их рук Олешку. Ахмет, не торопясь, с полным знанием дела, вытащил из-за пояса длинную веревку, разрезал ее надвое, связал сначала бесчувственную Катрю и перебросил ее к себе на седло. Затем принялся за старуху, которая всячески бранила его по-татарски и вопила на целый дом. Ахмет вынул из-за пазухи пестрый платок, хладнокровно свернул его, заткнул старухе рот, связал ей руки и приторочил ее к седлу другой лошади. Потом быстрым привычным вскочил в седло, поправился, взял повода обоих коней, выехал за ворота, гикнул и помчался по дороге в лес.
7. НАЕЗД
Глянь обернися, стань задивися который маешь много
Же ровний будешь тому в которого не маешь ничого
Бо той справует, шчо всiм керует; сам Бог
милостиве
Всi наши справи на своей шалi важить справедливе.
На другой день в большой столовой Суботовского хутора сидели Марина, а напротив нее, за кружкою меда, ксендз Хотинский. Он был иезуит в полном смысле слова: худощавый, с желтым морщинистым лицом, с беспокойно бегавшими хитрыми глазками, с двумя резко обозначившимися складками у рта, придававшими ему хищный вид, с кошачьими манерами и вкрадчивым голосом. Он считался давнишним другом Чаплинского и помогал ему во многих его делах. Новое поручение его патрона казалось ему труднее всякого другого. Это была уже не первая попытка и Хотинский знал, что имеет дело с ловкой изворотливой шляхтянкой, католичкою только по названию, постоянно жившей между православными и свыкшеюся с вольным казацким духом.
- Пани Марина, - вкрадчиво возобновил он прерванный разговор, должна выслушать меня хоть раз без шуток, дело серьезное, шуткам нет места.
- Слушаю пана ксендза, - полупрезрительно, полунасмешливо отвечала Марина.
- Знает ли пани, что затевает казак, ее будущий муж? Он затевает хлопское восстание, он мутит и регистровых казаков, и запорожцев, а за такие проделки ему не сносить головы на плечах. Неужели пани хочет быть женою преступника? Ведь его ждет казнь на плахе...
- Пан ксендз забывает, ответила Марина решительно, - что пан Зиновий еще не преступник. Преступники те, кто хотят лишить его прав и состояния. Но, ведь, есть же и законы... Он поехал к пану старосте и будет просить его заступничества.
- Он опоздал, - не без ехидства заметил ксендз, - пан староста для него ничего не сделает.
Марина пытливо посмотрела на Хотинского.
- Почему пан ксендз это думает? - спросила она.
- Не думаю, а знаю из верного источника, что пан Конецпольский и спит, и видит как бы отделаться от беспокойной головы. Пани должна поверить моему слову. Хмельницкому больше не видеть Суботова. А пани Марине не лучше ли остаться здесь полною хозяйкою, сделаться настоящей пани, чем держать сторону бунтовщиков? Рано или поздно их постигнет кара Божья! - проговорил он, возвышая голос. - Опомнись, пока есть время, и не губи души своей, дочь моя!
Марина молча слушала; по лицу ее пробегали какие-то неуловимые тени. В душе она никогда не была казачкой; но она искренно любила Богдана, верила в его ум и энергию. Она питала надежду, что когда-нибудь он возвысится, и они заживут настоящими панами. За последнее время вера ее в Богдана сильно пошатнулась. Она не одобряла дружбы его с хлопами и не предвидела ничего хорошего. Сколько было вождей казацких до него, и все они кончали жизнь на колу или под топором палача, паны же живут себе да живут и давят хлопов по-прежнему. "Лучше повелевать хлопами, заключала она и жить по-пански, чем ждать, чтобы вместе с хлопами вздернули на виселицу". Все эти соображения быстро промелькнули у нее в голове, и она внимательнее обыкновенного прислушивалась к словам ксендза.
- Пан ксендз, - спросила она наконец, - наверное знает, что пан Чаплинский хочет завладеет Суботовым и что пан староста за это с него не взыщет?
- Наверное, - подтвердил ксендз.
- Пан Зиновий обратиться тогда в суд.
- На суде он и подавно ничего не выиграет, так как у него нет письменных доказательств на владение.
- Но, ведь это ужасно! - с истинным отчаянием в голосе сказала Марина, - куда же мы денемся?
- Куда он денется? Это уж его дело, - ответил ксендз, - может идти к своим запорожцам. Что же касается до пани Марины, то ей никуда и деваться не нужно: она знает, что пан подстароста готов положить все к ногам ее.
Марина встала и в сильном волнении подошла к окну. Вдруг вдали по направлению к богатым пажитям, у гумен, там, где стояла мельница, вспыхнул один огненный язык, за ним другой, третий... К небу взвились снопы яркого света и, точно ракеты, рассыпались по темному своду.
- Иезус, Мария! Что это? - воскликнула Марина, - никак пожар на гумне?
Она хотела выбежать во двор. Но в тот же момент отовсюду поднялись крики, целые толпы людей бежали от села к усадьбе, а вдали слышались конский топот и ржанье, точно неслись всадники.
Ивашко Довгун быстро вошел в комнату бледный, расстроенный.
- Пани Марина, - поспешно проговорил он, - сюда несется отряд человек в тысячу, если не более; мельница зажжена, на гумне горит хлеб; крестьяне бегут из хат в усадьбу.
- Берите оружие, раздавайте людям, попробуем защищаться, хладнокровно сказала Марина и, обратившись к Хотинскому, прибавила:
Пану ксендзу лучше бы убраться отсюда, пока есть время.
- Я предпочитаю остаться здесь, пани Марина, - упорно ответил Хотинский.
Марина промолчала и вышла с Довгуном на двор. Там уже толпилось множество крестьян с женщинами и детьми. Бабы голосили, дети кричали, мужчины торопливо разбирали оружие, выносимое хлопами. Наскоро устроили вал у ворот и калитки, снеся сюда всякий скарб. За этим валом поместились те, у кого было оружие.
Марина вместе с Довгуном деятельно распоряжалась обороной, раздавала порох и пули, размещала людей, успокаивала женщин. Довгун принял на себя команду, велел всем сидеть тихо и стрелять тогда, когда он даст знать.
Отряд Чаплинского быстро приближался; впереди ехал пан подстароста с зятем. По-видимому, они не рассчитывали на какое-либо сопротивление, так как наверно знали, что Богдана нет дома. Но подъехав ближе, Комаровский заметил засаду и торчавшие дула ружей и передал об этом Чаплинскому. Они приостановились, чтобы посоветоваться, как начать атаку. Отряд разделился, одна часть двинулась к воротам, а другая отправилась в объезд вокруг ограды. Осажденные дали залп, но среди них было мало искусных стрелков, и залп этот почти не причинил никакого вреда отряду подстаросты. Всадники быстрым натиском выломали ворота, сломили засаду и началась рукопашная схватка, схватка ужасная, где каждый из осажденных сознавал, что он бьется за свой кров, за семью, за свободу: попасть в руки пана Чаплинского значило стать рабом.
Чаплинский, увидав Довгуна, бросился к нему и хотел свалить его с ног ударом сабли.
- Не уйдешь от меня, висельник! - кричал он.
Довгун, отразив удар, в свою очередь собирался напасть на врага. В эту минуту Комаровский, подскочив сзади, хватил его саблей по голове. Довгун зашатался и упал замертво, даже не крикнув.
