Вильям Похлёбкин - Великий псевдоним
Сталин, разумеется, и не мог в то время мечтать войти тесно в эту когорту, но сознавать себя разбирающимся в «заграничных проблемах» он все же после посещения Кракова и Вены в конце 1912 г. уже мог. Он стал усиленно изучать немецкий язык, не надеясь суметь говорить на нем, но по крайней мере, начав довольно сносно читать и понимать немецкую политическую литературу.
8. На пути к выбору нового партийного псевдонима
Все это вместе взятое и предопределило еще ранее намеченную смену партийного и писательского псевдонима. Ни в партии русского пролетариата, ни тем более перед лицом международного рабочего движения, Иосиф Джугашвили, как член руководства большевиков, не мог уже оставаться Кобой.
Этот псевдоним, ранее не нуждавшийся в пояснении в кавказских условиях, и полный исторического и психологического смысла, теперь, переставал «работать», попав в русскую среду, т.е. уже не выполнял свою функцию.
Более того: он становился совершенно непонятным на фоне другой языковой среды, и даже превращался во что-то несерьезное, чуть комичное. А старый семинарист Иосиф Джугашвили, прилежно штудировавший древне-греческую философию, прекрасно знал классический философский постулат Аристотеля о том, что смешное есть главное отражение несовершенного, и поэтому смешное – самое неприемлемое в политике.
Юмор, смешочки, смешки да хаханьки – были всегда связаны с представлением о паясничанье, скоморошестве также и в среде простого русского народа, который рассматривал таких «юмористов», как юродивых, а потому и относился к ним в массе своей не только не серьезно, но и ощущал, как и образованные люди, в действиях юродствующих нечто несолидное, неприятное, шокирующее[13].
Смех, комичное, если и возникали в народной среде, то всегда были связаны с пошлостью, с дефектом, с чем-то ущербным, недоразвитым. И то, что Ленин не терпел «юмора» в партии, не любил и не принимал его, особенно импонировало Сталину. Именно поэтому он видел в Ленине, несмотря на всю скромность Ильича, крупнейшего вождя партии, еще в ранней молодости выделив Ленина из прочих «вождей» именно по этой его черте.
Революционеру приличествует гневная, бичуюшая, уничтожающая сатира, а не пошлое и хлипкое интеллигентское хихиканье. Этого мнения придерживались и вожди и все члены большевистской партии, считавшие себя твердыми, несгибаемыми большевиками. Вот почему и позднее, уже после революции Ленин и Сталин бичевали всякие попытки заменить или подменить разящую, уничтожающую на повал сатиру, – хихикающим, меленьким, пошленьким «юмором». Этот вид «деятельности» не нужен был ни русскому народу, ни его пролетарской, серьезной, а не марионеточной партии. И именно на этой почве неоднократно происходили стычки и расхождения с меньшевиками. «Юмористов» было особенно много среди бундовцев и троцкистов, которые были склонны в силу психологии своего национального характера, даже и в политических спорах, не столько спорить по существу, сколько стараться «поддевать» разными «остроумными», но поверхностными замечаниями своих большевистских оппонентов, пытаясь уйти от сути проблемы и прибегнуть к какому-нибудь эффектному софизму. Эти «приемчики» нередко производили обескураживающее впечатление на простых рабочих, рядовых членов партии, и поэтому Ленин, а вслед за ним и Сталин, считали совершенно недопустимым такое поведение, когда дело касалось важнейших политических проблем.
Партии не нужны были люди, способные хихикать по поводу общественных явлений и привлекать симпатии масс дешевой, «развлекательной» популярностью. Русскому народу нужны были серьезные, строгие, солидные вожди, – не бросающие слов на ветер. В этом. вопросе Ленин и Сталин были всегда едины. И именно это обстоятельство чрезвычайно важно подчеркнуть, так как оно имело непосредственное отношение к выбору нового псевдонима Кобой в конце 1912 г. Его псевдоним отныне должен был быть:
во-первых, звучащим по-русски и русским по конструкции,
во-вторых, чрезвычайно серьезным, значительным, внушительным по содержанию, не допускающим никаких интерпретаций и кривотолков,
в-третьих, он должен был обладать глубоким смыслом, и в то же время не особенно бросаться в глаза, не бить на эффект, быть спокойным,
в-четвертых, этот псевдоним должен быть легко произносимым на любом языке и фонетически быть близким к ленинскому псевдониму, но так, чтобы сходство также не ощущалось «в лоб».
Ко всем этим выводам Сталин пришел, как мы видели выше, постепенно, если проанализировать его работу над его 22 псевдонимами за … 17 лет (1895-1912 гг.). И всем этим условиям отвечал псевдоним – Сталин.
Трудно сказать теперь, когда не осталось никого в живых из старой ленинской партии большевиков, как был тогда воспринят новый сталинский псевдоним. Можно предположить, что его все же заметили, но отнеслись спокойно: очень много тогда было в партии псевдонимов. Но в 1935 г. Анри Барбюс не скрывая восхищения писал: «Это – железный человек. Фамилия дает нам его образ: Сталин – сталь. Он несгибаем и гибок, как сталь»[14].
По-видимому, Барбюс, ухватил главную мысль Сталина, которая руководила им при выборе нового псевдонима: на смену многосмысловому и целиком окрашенному мистическими восточными персидско-грузинскими мотивами Кобе, – псевдониму логичному для молодого, романтически настроенного революционера, владеющего знанием древней истории своей родины и думающего посвятить себя только ей и своему народу, – приходит в 1912 г. – псевдоним руководителя революционным движением в огромной многоликой империи, задача которого состоит в том, чтобы выковать крепкую, стальную, железную партию, готовую к предстоящим боям. Здесь нет места для сложных исторических реминисценций. Мысль предельно проста, как и задача – она односложна, единственна и не терпит усложнения и распыления. Сталь имеет один смысл – это ясно каждому: крепкая, жесткая, неотвратимая, непреоборимая. Железо не только мягче стали, железо «мягче» фонетически. Сталь же имеет только два слога – и даже, если подумать – один. Быть собранным в кулак, не растекаться, поступать жестко, жестче, еще жестче! – вот тот смысл, который нес этот псевдоним. Сложность и романтизм Кобы отбрасывались как не отвечающие новым национальным и историческим условиям. Должны были присутствовать лишь ясность, единство смысла, не терпящие интерпретации.
И.В.Джугашвили стал подписываться новым псевдонимом «К.Сталин», начиная с 1913 г., точнее – с января 1913 г. Так была подписана первая серьезная крупная теоретическая работа «Марксизм и национальный вопрос»[15].
От старого, знакомого друзьям псевдонима «Коба» Сталин позволил себе сохранить только один инициал "К". Он служил и «связывающим звеном» с предыдущим периодом деятельности, и «сигналом» друзьям и просто «памятным знаком» для самого себя, воспоминанием, что пройден один этап в жизни.
Теперь же, после 1912 г. наступал новый исторический этап в жизни партии и в жизни И.В.Джугашвили. И он вступал в этот период совершенно в «новой шкуре», в новом обличье, под новым псевдонимом. Это было партийное имя, которому еще надлежало завоевать авторитет в партии, и Сталин был серьезно и решительно настроен осуществить это «завоевание» под совершенно новым «флагом».
Выбор первой даты опубликования нового псевдонима не был случайностью: новое имя должно было начаться с нового года, а никак не иначе, хотя само имя, сам новый псевдоним был у Сталина готов раньше января 1913 г., заготовлен заблаговременно, до того, как ему исполнилось 21 декабря 1912 г. 33 года. Об этом говорит то обстоятельство, что «негласную обкатку» нового псевдонима Сталин осуществил уже в октябре 1912 г. Но так, что она осталась никем не замеченной, не бросилась никому в глаза. Небольшие заметки в «Правде» №147 от 19 октября 1912 г. и №151 и 152 от 24 и 25 октября того же года, посвященные выборам в Думу в Петербурге подписаны К.Ст. То, что за этим сокращением скрывается уже новый сталинский псевдоним, а не какая-либо его старая модификация (например, К.Ст[ефин]) доказывается не только хронологически[16] (псевдоним К.Стефин применялся только в 1909-10 гг.), но и тем, что в «Социал-Демократе» №30 от 12(25) января 1913 г. под статьей «На пути к национализму» также стоит подпись К.Ст., а ведь эта статья была опубликована уже тогда, когда Сталин окончил рукопись своей работы «Марксизм и национальный вопрос», на которой стоит помета: «Вена, 1913 г. январь» и рядом ясная, столь знакомая нам теперь подпись: К.Сталин. С этих пор все статьи, и все документы подписывались Иосифом Джугашвили только этой фамилией.
9. Литературные интересы юного Сосо
Уже после революции, в начале 20-х годов в партийной среде и особенно среди интеллигенции было распространено мнение, что «Сталин» это простой перевод на русский язык грузинского корня его фамилии – «Джуга», что якобы означает «сталь». Такое мнение бытовало все советское время и было многократно упомянуто в литературе о Сталине. Вот почему вопрос о происхождении псевдонима «Сталин» был как бы автоматически «снят» заранее, поскольку считалось, что происхождение это известно, и что оно – кроме того – вполне стандартно, тривиально.
