А. Гаврюшкин - Граф Никита Панин. Из истории русской дипломатии XVIII века.
Но в 1762 году москвичи еще не дошли до такой жизни. Прежняя столица во многом сохраняла свои древние обычаи и свое особое московское очарование. Кремль, не испрокаженный еще позднейшими архитектурными упражнениями, представал во всем своем суровом величии. Московская знать, конечно, тоже не чуралась плодов европейской цивилизации. В Благородном клубе, предшественнике Благородного собрания, изъяснялись по-французски, кушали устриц, "гомаров" и руанские "конфекты". В доме князя Долгорукова на Тверской был открыт первый кофейный дом. И все же в Москве жили и думали иначе, чем в Петербурге.
В первопрестольной обосновалось родовитое дворянство, не умевшее или не желавшее служить при дворе. Всякое правительственное нововведение оно воспринимало скептически и крепко держалось старины. Даже приобщаясь к европейской кухне, москвичи не забывали о своей. В знатных домах непременно держали поваров, умевших по старинным рецептам готовить уставные блюда боярских пиров - кулебяки, пироги колобовые и подовые, сборные щи, лапшу, свинину во всевозможных видах и т. д.
В Петербурге был свой центр образованности - Академия наук. В Москве эту роль, даже после открытия университета, долгое время играла Славяно-греко-латинская академия. Знание философии, древних языков и, конечно же, русского языка здесь давалось несравненно более глубокое, чем в университете. Из стен этого учебного заведения вышло немало талантливых деятелей, причем не только церковных. Один из современников утверждал даже, что в России, вплоть до Карамзина, языковые и литературные традиции поддерживали именно Славяно-греко-латинская академия и другие духовные училища.
Московский университет, содержавшийся в то время на доходы от продажи водки, был плоть от плоти Академии наук, но во многих отношениях от нее отличался. Петербургская академия целиком находилась в руках иностранцев, и только Ломоносов пытался противостоять засилью таубергов и шумахеров. В университете тоже было много шумахеров, но вели они себя тише и не дерзали, например, осуществлять цензуру печати. Поэтому в Москве литераторам писалось легче и жилось вольготнее. В университете зарождалось будущее русской литературы, здесь в то время учились Державин, Карамзин, Богданович, Фонвизин. Вообще Москва по сравнению с холодным, казенным Петербургом была яркой, многоликой, самобытной и упорно сопротивлялась всем попыткам правительства переделать ее по иноземным образцам. Может быть, поэтому Екатерина и не любила этот город.
В Москву Никита Иванович вместе со своим воспитанником отправился 27 августа. Ехали не торопясь - дорога была плоха, непрерывно лили дожди, к тому же и поезд цесаревича был велик - 27 экипажей да под них 257 лошадей. В дороге великий князь неожиданно заболел, начался лихорадочный припадок. Пришлось остановиться. Боялись опоздать к торжественному въезду императрицы в город, но, слава богу, поспели вовремя.
Москва давно готовилась к прибытию двора. Улицы богато украшены зелеными ветками, балконы увешаны яркими разноцветными тканями. Екатерина въехала в город в открытой карете в сопровождении свиты и конвоя конной гвардии. Принаряженные москвичи сбегались поглазеть на шествие императорского кортежа. Громко и торжественно гудели, перекликаясь, колокола, заглушаемые лишь грохотом пушечных салютов. Екатерина осталась довольна приемом.
Вся следующая неделя была занята приготовлениями к коронации. Панин в общей суете участия не принимал, он безвыходно оставался в Кремле при цесаревиче. Мальчик не оправился до конца от болезни и был довольно слаб. О том, что происходит при дворе, Панин узнавал в основном по слухам. Рассказывали, например, что за четыре дня до коронации граф Бестужев предложил Сенату просить Екатерину принять титул "матери отечества". Императрица эту честь отклонила.
Коронация произошла 22 сентября, в воскресенье. Екатерина в императорской мантии, поддерживаемой шестью камергерами, под звон колоколов Ивана Великого проследовала в Успенский собор. Начался древний, величественный обряд венчания на царство. Старинные одеяния архиереев, сверкающие золотым и серебряным шитьем наряды вельмож соперничали яркостью и великолепием с убранством главного кремлевского собора. Граф К. Г. Разумовский и генерал-адмирал князь А.М. Голицын поднесли императрице золотую подушечку, на которой покоилась усыпанная бриллиантами корона, и Екатерина под гром пушек возложила ее на себя. Потом новгородским митрополит Димитрий говорил речь. Был он уже в преклонных летах, но голос его звучал уверенно и твердо: "Красуйся, царствующий град, и удивляйся, глаголя: откуда мне сие, яко прииде мати отечества ко мне?" Вечером того же дня в Кремле был устроен торжественный обед, на который были приглашены и иностранные министры.
Из донесения графа Мерси д'Аржанто государственному канцлеру графу Кауницу
(Шифровано). Прежде всего мне надлежит упомянуть о недавно совершившемся здесь торжественном акте коронования, как о предмете, который русский народ считает священнейшим и непоколебимейшим подтверждением высочайшего значения и верховной власти своих государей, и посредством которого ныне царствующая Государыня, вместе со своими министрами, постаралась немедля утвердить престол, на который недавно вступила... Со времени первых проявлений неудовольствия, высказанных вскоре по кончине прежнего царя, в Петербурге, посреди гвардейских полков, беспокойное настроение не только беспрерывно продолжалось, но и распространилось до здешней древней столицы России. Большая часть нации казалась раз навсегда нерасположенною к иностранному происхождению новой Государыни. Русский народ при въезде упомянутой Государыни выразил лишь общее любопытство, обыкновенно вызываемое каждым новым общественным зрелищем. Вне сего не было никакой возможности побудить публику к выражению малейшей радости или удовольствия, и радостные восклицания некоторого числа деньгами подкупленных людей дали мне тем яснее понять, что недовольные действительно составляют большинство. Между этими последними даже находилось несколько таких, возгласы которых были направлены на молодого великого князя, и они называли его своим императором.
Что бы ни думали иностранные дипломаты, Екатерина была польщена приемом. Сразу после коронации начались торжества. 23 сентября были устроены народные гулянья. На Ивановской площади под окнами Грановитой палаты били фонтаны красного и белого вина, всем желающим раздавали жареное мясо и прочую снедь. Императрица собственноручно бросала из окна золотые и серебряные монеты. Следующий день был посвящен представлению дворянства. Балы, маскарады, обеды, куртаги, фейерверки и театральные представления следовали один за другим. Екатерина не скупилась, великолепие и многолюдство придворных маскарадов поражало воображение даже видавших виды москвичей. Торжества растянулись на всю осень и начало зимы. Так подошел к концу богатый событиями 1762 год.
4. Король, которого мы делали
Весной 1763 года придворная борьба приняла новый неожиданный оборот. Бестужев и Орловы придумали простой и надежный способ надолго оттеснить от трона любых соперников, в первую очередь Панина. Для этого Екатерине надо было выйти замуж за Григория Орлова. Бестужеву удалось уговорить на эту авантюру императрицу и для облегчения дела даже выхлопотать у австрийского посланника для Григория Орлова титул князя Священной Римской империи.
Проект вызвал сильную оппозицию. Стремительным возвышением Орловых многие и без того были недовольны. Бестужев хотел заручиться помощью старика Алексея Григорьевича Разумовского. Ходили слухи, что граф Алексей Григорьевич в свое время тайно вступил в морганатический брак с императрицей Елизаветой Петровной. Если бы удалось найти документ, удостоверяющий это событие, на него можно было бы сослаться как на прецедент. За документом пошли к самому Разумовскому. Он выслушал просьбу, достал из шкатулки какую-то бумагу, со слезами на глазах бросил ее в огонь и заявил, что такого документа никогда не существовало.
Канцлер Воронцов, когда его попросили поддержать бестужевский проект, немедленно отправился к императрице и попытался объяснить ей всю пагубность задуманного шага. Панин, узнав о проекте, говорят, произнес такую фразу: "Императрица может делать все, что захочет, но госпожа Орлова не может быть императрицей". Слухи о предстоящем замужестве Екатерины распространялись, вызывая все большее недовольство. Начались волнения в гвардии. По подозрению в заговоре был арестован камер-юнкер ф. Хитрово. При расследовании дела выяснилось, что некоторые офицеры намеревались, в случае развития брачного предприятия, свергнуть с престола невесту и убить жениха. Дело дошло до того, что иностранные дипломаты в Петербурге со дня на день ждали государственного переворота.
