Наполеон Бонапарт - Максимы и мысли узника Святой Елены
Самая невыносимая из тираний — это тирания подчиненных.
CCCXVIВ результате термидорианской реакции правительство отстранило меня от командования. Но Обри посадил меня в тюрьму. Слуги, как известно, всегда ведут себя хуже господ [116].
CCCXVIIПосле своего падения я оставил Франции огромный долг, это правда, но остались и мои чрезвычайные доходы, что же, в конце концов, сделали с ними?
CCCXVIIIЧеловек, которому развлечения помогают забыть о причиненных неприятностях, недолго помнит о них: это — верное средство против мелких неурядиц.
CCCXIXЯ никогда ни в чем не отказывал императрице Жозефине, будучи уверенным в ее искренности и преданности мне.
CCCXXЯ стараюсь умалчивать о глупых поступках некоторых из европейских монархов подобно тому, как не принято говорить о благосклонности прежних своих любовниц.
CCCXXIПереход Груши от Намюра до Парижа — один из самых блистательных подвигов войны 1815 г. Я уже думал, что Груши с его сорока тысячами солдат потерян для меня и я не смогу вновь присоединить их к моей армии за Валансьеном и Бушеном, опираясь на северные крепости. Я мог организовать там систему обороны и отстаивать каждую пядь земли [117].
CCCXXIIНей и Лабедуайер [118], как малые дети, позволили себя расстрелять: к несчастию, им не дано было понять, что еще совсем недавно, во времена революции, те, кто выигрывал время, в конце концов оказывались правы.
CCCXXIIIИ четырех справедливых страниц не сыщется во всем том, что понапечатано за последние четыре года о моем царствовании и о деяниях моих современников. Среди сочинителей немало пасквилянтов, но нет ни одного Фукидида.
CCCXXIVЯ всегда считал преступлением призвание монархом иностранцев того ради, чтобы укрепить свою власть в собственной стране.
CCCXXVЯ отлично понимаю, что это Фуше составил проскрипционные списки, но имена лиц, коих я там нахожу, ничего мне не говорят [119].
CCCXXVIИспанцы не нашли ничего лучшего, как одобрить конституцию, которую я предлагал в Байонне, к несчастию, не все тогда готовы были принять ее (я здесь имею в виду народ) [120].
CCCXXVIIИдея объединить в четырех отделениях Института [121] внушающее почтение сообщество различных, талантов была прекрасна. Надобно же было совершенно не понимать суть дела, чтобы искалечить сей памятник национальной славы.
CCCXXVIIIЧеловеческий разум сделал возможным три важнейших завоевания: суд присяжных, равенство налогообложения и свободу совести; если только монархи не лишатся рассудка, они уже не станут нападать на эти три основы общественного договора.
CCCXXIXЧасто мне приходит на ум при чтении "Цензора", что он составляется Талейраном или Поццо ди Борго [122]. Эта книга — насквозь антифранцузская, ее сочинители — идеологи пустых мечтании: они делаются смешными, когда хотят управлять королями.
CCCXXXКогда народы перестают жаловаться, они перестают мыслить.
CCCXXXIЯ вел переговоры в Фонтенбло не ради себя: я действовал во имя нации и армии; если я сохранил за собой титул императора и прерогативы монарха, то это потому, что, отдавая себя на поношение врагам, я не хотел заставить краснеть храбрецов, кои служили мне.
CCCXXXIIСуществует род воров, которых законы не преследуют и которые крадут у людей то, что есть у них самого драгоценного, а именно время.
CCCXXXIIIВо Франции есть люди, которые вспоминают о Хартии, когда их охватывает страх, совсем как тот игрок, который возвращается к своей любовнице, когда проигрался.
CCCXXXIVМадам де Сталь написала о страстях как женщина, вполне освоившаяся с предметом, о котором пишет. Она часто принимает сущую галиматью за нечто возвышенное и более всего пуста в тех случаях, когда претендует на глубокомысленность [123].
CCCXXXVВремя республик прошло: скоро в Европе не останется ни одной из них.
CCCXXXVIЕсли в механике знаешь три величины, всегда найдешь и четвертую (конечно, если хорошо владеешь математикой).
CCCXXXVIIВ массе своей испанский народ дик, невежествен и жесток: в то время как я приказывал обращаться с пленниками в лагерях Лиможа, Перигюе и Мулэна по-человечески, моих солдат убивали, обрекали на пытки и мученическую смерть. Условия капитуляции генерала Дюпона в Байлене были столь постыдно нарушены, что едва ли тому отыщется подобный пример в истории [124].
CCCXXXVIIIПрощая тех, кто меня поносит, я всегда могу поставить себя выше их.
CCCXXXIXВсякое партийное сборище состоит из глупцов и негодяев.
CCCXLПосле моей высадки в Каннах парижские газеты запестрели заголовками: Мятеж Бонапарта; через пять дней: Генерал Бонапарт вступил в Гренобль; одиннадцать дней спустя: Наполеон вступил в Лион; двадцать дней спустя: Император прибыл в Тюильри; ищите после этого в газетах общественное мнение!
CCCXLIПосле того как в моем распоряжении были, казалось, все сокровища Европы, я покинул ее; имея в кармане только двести тысяч франков. Но англичане не усомнились, что это соответствует моему достоинству; купец, который сжег пачку долговых обязательств Карла Пятого на пятьдесят тысяч дукатов, выказал себя душевно более щедрым, нежели сей император [125].
CCCXLIIНи в арифметике, ни в геометрии нет никаких тайн. Из всех наук эти две более всего служат к изощрению ума.
СССXLIIIПосле моего падения фразеры, которые ранее были у меня на жалованье, не переставали называть меня узурпатором: им не дано понять, что еще сегодня я мог стоять во главе всех остальных монархов Европы. Во Франции способны сочинять одну лишь романическую чепуху.
CCCXLIVМакиавелли учит, как успешно вести войны. Мне же известно лишь одно средство для сего — быть сильнейшим. Этот флорентийский секретарь — не более как профан в политике.
CCCXLVГосударь утрачивает расположение народа как из-за ошибки, не стоящей внимания, так и вследствие государственного переворота. Когда же вполне осваиваются с искусством править, то рисковать своей репутацией следует с большой осторожностью.
CCCXLVIЯ не брал на себя труд вести переговоры с государями Германии, напротив, я увлек их за собою после победы при Аустерлице, и они сделали на меня ставку, поскольку я был победителем [126]. Александр также сможет сделать это, когда разобьет пруссаков и австрийцев.
CCCXLVIIИстинный монарх, желая войны, не избегает ее; когда же его вынуждают к ней, он должен, отнюдь не медля, первым обнажить шпагу, быстро и энергично осуществить вторжение, иначе все преимущества будут у нападающей стороны.
СССXLVIIIЛокк — великий объяснителъ и плохой логик [127].
CCCXLIXЕжели бы в империи Тиберия [128] были якобинцы и роялисты, то уж он не терял бы времени попусту, проводя оное в оргиях.
CCCLОбщие места богословских споров вышли из моды, их заменили общие места в политике.
CCCLIЯ восстановил отличия таковыми, как я их понимаю, то есть основанными на титулах и трофеях; мое дворянство не было феодальным старьем: в бароны я жаловал из капралов.
CCCLIIЯ не из тех слабоумных государей, которые позволяют все делать другим и не делают ничего сами, иначе я мог бы выговорить себе что-то вроде королевства, например за Луарой [129].
CCCLIIIЯ не думаю, что Франция когда-либо знала лучший порядок, нежели тот, каковой был при мне.
CCCIVГосударь, совершенный во всех отношениях, должен был бы поступать, как Цезарь, нравами походить на Юлиана, а добродетелями — на Марка Аврелия [130].
CCCLVНадобно править людьми, пользуясь упряжью, которая надета на них сейчас, а не той, что была в прежние времена.
CCCLVIСпрашивать, до каких пор религия необходима политической власти, все равно что спрашивать, до каких пор можно делать прокол больному водянкой: все зависит от благоразумия врача.
CCCLVIIВысокопарный Тацит говорит, что опасно оставлять жизнь тем, у кого отняли все; я убедился в справедливости этого!
CCCLVIIIПосле московской катастрофы меня уже сочли было политическим трупом, но все еще оставались я сам и мое имя, и вот уже через три месяца я вновь явился во главе двухсот тысяч моих солдат.
CCCLIXМое восемнадцатое брюмера было значительным по своим последствиям: ведь именно с этого момента началось восстановление общественного порядка во Франции [131].
