Лев Рубинштейн - Повести
— Честь и слава, — сказал Киприанов, проводя рукой по своему гладко выбритому подбородку, — однако и мы ландкарты и таблицы неплохо делаем в нашей новой типографии, и притом бороды не носим — мешает… Вспомни, как его царское величество повелел: Ефремова, словолитца, перевесть в новую гражданскую типографию, что под смотрением господина генерала Брюса… А ты где? Что тебе возле попов-то на старом Печатном дворе околачиваться?
Ефремов с отчаянием замахал теперь уже обеими руками.
— Поликарпов не отпустит! Об этом ему и слова не молвить! Затопчет ногами и прогонит. Он с норовом…
— Вот и выходит не по царской воле, — заметил Киприанов.
— Я человек мастеровой. Поликарпов — мой начальник. Велено мне оставаться на Печатном дворе, а к вам с Брюсом под начало не идти. Да и дело у меня нынче великое. Не время место менять.
— Азбука?
— Она.
— Покажи!
— Не велено показывать.
— Нашёл кого бояться! Я всё и так знаю. Я сам типографщик да ещё и библиотекарь. Сии литеры сочинял сам его величество. А привёз их из военного походу племянник твой поручик Павел Ефремов в сумке под царскою печатью.
— Верно, так, — смущённо сказал словолитец, — и мальчишку заодно… — Он кивнул головой в сторону Алеся. — Племянник мой хотел было определить его в навигацкую школу…
— Взяли?
— Не взяли. Поликарпов говорит: «Навигацкая школа не есть для детей крестьянских». Да и в грамоте малый плох, хотя четыре буквы и выучил.
— Эй, послушай, — сказал Киприанов, как бы осенённый внезапной мыслью, — отдай парнишку монахам!
— Зачем? — сердито спросил Ефремов.
— Ты стар и вдов. Куда тебе с детьми возиться?
— Не пойду в монахи, — неожиданно сказал мальчик.
Оба собеседника посмотрели на него с удивлением.
— Кто тебя спрашивает? — сказал Киприанов. — Ты кто?
— Государева Преображенского полка поручика Павла Ефремова слуга.
— Не по годам боек, — проговорил озадаченный Киприанов.
Словолитец улыбнулся.
— И разумом горазд, — добавил он. — Что бы из него печатника сделать?
Киприанов захохотал.
Алесь вздрогнул. Так точно смеялся Тимоха, подручный поручика Ефремова, когда Алесь попросился в Москву.
— Печатника! Ты у Поликарпова спроси. Он ногами затопает!
— И спрошу, — сердито отвечал Ефремов.
— Да грамоте его обучи. Ещё как сказать, научится ли…
— Может статься, и научится, — сказал Ефремов, — я уже давно учеников ищу.
Киприанов достал из-за обшлага своего кафтана клетчатый платок и тщательно вытер лицо.
— Развеселил ты меня, Михаила Ефремыч, — проговорил он, — но не во гнев тебе будь сказано: грамота есть наука, она не для крестьянских сынов сотворена.
— И мы с тобой не боярские сыны, — отвечал Ефремов, — я из московских посадских, а ты из тяглых людей Кадашевской сотни. Однако книги строим и азбуки льём.
Аицо Киприанова сразу стало серьёзным.
— Так что же, покажешь новую азбуку-то?
Ефремов направился к бочке и тщательно вымыл руки. Потом подошёл к шкафчику, отпер его, перекрестился и обеими руками вынул лист.
На этом листе столбиком были изображены буквы — чёрные, жирные, узорные, с завитушками, похожие на вышивку.
— Уставные буквы знаешь, — сказал Ефремов, — а гляди рядом. Рядом были изображены другие буквы — тонкие, ясные, стройные.
— Новая российская азбука, — торжественно произнёс словолитец. Киприанов просиял. Как-никак, а был он типографщик, и книжник, и великий знаток своего дела.
Он вытащил из внутреннего кармана увеличительное стекло в роговой оправе и стал изучать буквы.
— «Аз» хорош, — бормотал он, — «буки» хорош… «Покой» толстоват… «Рцы» недовольно хорош, узок…
— Ты без стекла смотри, — сказал Ефремов. — Они для того и сделаны, чтоб разом видно было всякому зрячему человеку.
— Хороши! — вздохнул Киприанов. — Что бы ко мне, в типографию…
— Тебе зачем? Ты таблицы делаешь.
— Ох нет, — тихо сказал Киприанов, — не таблицы… Календарь!
— Какой календарь?
— «Календарь повсемественный, под смотрением его превосходительства господина генерал-лейтенанта Якова Вилимовича Брюса… — проговорил Киприанов, произнося слова нараспев, — изобретением от библиотекаря Василья Киприанова…» Первый календарь российский для всех грамотных людей!
— Да что в нём?
— Всё! На каждый месяц таблица: таблица стояний луны, таблица затмений, а под нею вирши…
— Какие такие вирши?
Егда бо луна под солнце подходяше.
Тогда же убо свет весь помрачаше,
А солнце же бо затмение творяше…
— Мудрено, — сказал Ефремов.
— Подумай и поймёшь! А про весну красную, лето любезное и осень блаженную и всякая девка поймёт.
Киприанов даже раскраснелся от волнения. На его лысоватом лбу выступили капли пота.
— А ты не хочешь ко мне в типографию идти, — прибавил он и снова полез за платком.
— Да разве моя воля? — отозвался Ефремов.
— Ежели меня к царю позовут, я скажу на Фёдора Поликарпова, — прорвался Киприанов, — что царского указа не исполнил и словолитца Ефремова не отдал. На том прости. Мне пора в типографию… — Он посмотрел на мальчика. — Небось беглый? От помещика?
— Беглый, — отвечал Ефремов.
— Я-то не скажу, а кто другой на него скажет — и заберут у тебя мальчишку. В монастырь! Попомни!
Киприанов решительно надел треуголку.
— И ещё я тебе скажу, друг любезный: дошло до меня, что азбука сия послана была в голландский город Амстердам…
— Зачем?
— Затем, чтоб сделать по ней буквы. И по первопутку зимой в Москву привезть. А приедут с азбукой голландские мастера первостатейные. И будут тою азбукой печатать книги и ведомости.
Ефремов пожал плечами.
— Мы бы и сами обошлись, — сказал он.
— Они латынщики и грамотеи. На всяком языке печатают. Теперь по-русски будут, на вашем Печатном дворе. То ли дело моя, гражданская типография — кого хочу, того беру! Сам себе хозяин! Ну, будь здоров!
Киприанов вышел на двор и глубоко вдохнул в себя воздух.
— Календарь, — бурчал он под нос, — он же месяцеслов… Изрядно! Да ещё и лавку завести бы, продавать бы книги… Ефремова всё же переманим, а мальчишку бродячего — в монастырь. Отменно хорошо!
И он запрыгал по лужам, помогая себе палкой.
БУКВЫ И ЛЮДИ
— Смотри хорошенько! Сие какая буква? В букваре было пропечатано:
— «Буки», — отвечал Алесь.
— А сия?
В букваре стояло:
— «Аз».
— А вместе?
— «Буки, аз» — ба!
Уже второй месяц Ефремов учил Алеся грамоте. Старые, жёлтые страницы букваря переворачивались одна за другой. Алесь привык к букварю. На каждую букву в нём была нарисована картинка. Например, на букву «Б» была изображена избушка, из двери которой валил дым. Внизу было подписано: «Баня».
На букву «П» рисунок изображал двух танцующих мужиков в высоких шапках. Подпись была: «Пляс сельской».
Буквы были узорные, с завитушками и украшениями. Над строчками, словно птички, летели чёрные значки.
— Что это, Михаила Ефремыч?
— Это титлы, чтоб слова покороче писать. В старину, братец Алесь, бумага дорога была. Писцы старались поменьше места занимать. Вот гляди — что это?
Ефремов изобразил на бумаге:
— Не знаю.
— «День»!
— Больно мудрено, — сказал Алесь.
Ефремов засмеялся. Его и без того широкий рот расплылся до ушей.
— Так ведь сие, друг Алесь, не для всякого прохожего сочинено, а для книжных людей. Погляди вот и скажи — красиво?
— Красиво, — отвечал Алесь, — на мамкин рушник похоже.
— А что значит?
— Ой, не знаю…
— Значит: «От Иоанна святое благовествование»…
Алесь долго смотрел и вздохнул.
— Я этого век не выучу, — сказал он горько.
— И не надобно, дружок, — сказал Ефремов, — повезло тебе в новый век родиться. Теперь другая азбука будет — простая. Вот такая!
Ефремов бережно развернул перед мальчиком лист, на котором выстроились новые буквы:
— Сию азбуку будем лить в словолитне. А потом новыми буквами книги печатать будем — новый букварь. И ежели мне жизни на это не хватит, будешь печатать ты.
Алесь посмотрел на смуглое суровое лицо Ефремова — лицо, словно прокопчённое вечным дымом и жаром словолитни.
— Дедушка Ефремов, не помирай!
— Я и не собираюсь, — сердито сказал Ефремов, — а ты, ежели хочешь стать печатником, учи буквы! К троицыну дню чтоб всю азбуку знал!
— И тогда стану печатником?
— Нет, друг любезный, тому ещё учиться надо. После троицы пойду к нашему управителю Поликарпову. Буду просить, чтоб тебя взяли на Печатный двор.
