Ю Скуратов - Вариант дракона
В общем, работал я в ЦК в очень тяжелый период, но не перевертывался, не шарахался из угла в угол, проработал так до конца, до августа 1991 года. Все события той поры происходили у меня на глазах. Разные чувства обуревали тогда людей. Одни были настроены на то, чтобы все ломать, крушить, другие наоборот, сохранить то, что еще не сокрушено, третьим было все глубоко безразлично, четвертые просто шарили глазами вокруг, выбирая, что поценнее можно ухватить... Мир наш словно бы преобразился, он никогда не был таким незнакомым и жестоким, лица людей стали совершенно иными...
Несмотря на то что о периоде ГКЧП опубликовано много материалов, я нигде не встречал описания событий с точки зрения тогдашней Старой площади. А ведь сотрудники ЦК КПСС по-разному отнеслись к августу 1991 года. Одни поддерживали ГКЧП, другие, наоборот, отрицали; было и то, и другое.
Все понимали, что страна находится в тупике, что завел ее туда Горбачев, что надо выбираться на белый свет, а вот каким способом? ГКЧП, конечно же, не самый лучший из них.
Когда все случилось и над Москвой заклубился пороховой дым, мы с Павловым подготовили докладную записку для Бабичева, в которой постарались дать правовую оценку происходящему. Вообще Павлов - человек очень опытный, с аналитическим умом, немало повидавший - в самые первые часы деятельности ГКЧП, когда еще шла отчаянная борьба и не было понятно, что произойдет дальше, констатировал мрачно:
- Все это - несерьезно. Это - авантюра!
В Москву тем временем вступили танковые колонны. Демократы бросились к танкистам уговаривать, чтобы те не "лезли не в свои дела", судя по мирным лицам ребят, сидевших в танках, они и не собирались никуда "лезть". Они просто по приказу вышестоящих командиров прибыли в Москву.
Гэкачеписты впоследствии признали, что введение танковых колонн в столицу было большой ошибкой. Не надо было этого делать.
И трое погибших, на мой взгляд, скорее, жертвы. Они, набросив брезент на смотровую щель механика - водителя бронированной машины, сделали боевую машину неуправляемой. И вообще надо было поступать совсем по-иному. Более умно и более тонко.
Тысячи людей собрались тогда у Белого дома с одной целью: защитить демократию. А в самом Белом доме, где находился Ельцин, ниже цоколя были накрыты столы. Как свидетельствует Павел Вощанов, один из наиболее приближенных людей Бориса Николаевича, за столами Борис Николаевич с ближайшим окружением "расслаблялись", ожидая разрешения ситуации. Повальная пьянка верхушки, похоже, началась уже тогда.
Около здания ЦК собирались толпы враждебно настроенных людей. Геннадий Бурбулис написал Горбачеву записку о том, что у него есть сведения: в ЦК уничтожаются документы, в стенах этого дома вообще строятся разные козни и так далее, что единственный выход из создавшейся ситуации - партию распустить, а здание опечатать. И Горбачев пошел на это - подписал бумаги. Сдал и ЦК, и партию, и товарищей своих, многие из которых были ему действительно верны.
Я хорошо знаю людей, которые опечатывали ЦК. Наиболее активными были Шахновский Василий Савельевич и Савостьянов Евгений Вадимович. Шахновский потом работал управляющим делами Московской мэрии. Сейчас он вице-президент компании "Юкос". Как-то при встрече он признался мне:
- Я до сих пор не знаю, правильно ли мы поступили, развалив партию и опечатав здания на Старой площади.
А дело в те дни доходило до неприличия. Воинствующая толпа останавливала женщин - технических сотрудниц ЦК, улюлюкала, ощупывала их, заглядывала не только в сумки... Опечатывание шло два дня. Хотя одно место, где здание ЦК можно было покинуть без унижений, все-таки существовало - это выход в Ипатьевский переулок.
Комплекс зданий на Старой площади был большим, все сразу не познать, не разгадать, поэтому Ипатьевский переулок толпа выпустила из поля зрения, и многие уходили из ЦК через те двери.
В последний день я забрал книги, которые у меня были на работе, попрощался со своим кабинетом и двинулся к выходу на площадь. Но унизительному досмотру и освистанию я не подвергся. Передо мной выходили Купцов - секретарь ЦК и Прокофьев - первый секретарь МГК, все внимание толпы сосредоточилось на них, и я спокойно вышел из подъезда.
Вышел практически в новую жизнь, в новую страну.
Ситуация, в которой я очутился, была незавидной. О карьере я, конечно, уже не думал, но у меня была семья, которую нужно было кормить, поить, обувать, одевать, детям дать образование, - мне было страшно за семью, за детей. Страшно было за страну - а с ней-то что будет? Понятно было, что она раскалывается: сейчас разрушили партию, а потом разрушат и страну. Все к этому, увы, шло.
Позже, много позже, когда на меня стали лить грязь, я чувствовал себя очень устойчиво, - ведь все это я уже пережил. Пережил наветы, когда о партии, о тех, кто находился у власти сочиняли разные небылицы, пережил унижения, пережил страхи за свою семью. Все это было, было, было! Чего только не говорили тогда, в августе и сентябре 1991 года! То, что группа руководящих коммунистов сбежала в Китай, что за рубеж ушли большие деньги так называемые деньги партии, и так далее. Какой только чуши не плавало тогда в воздухе, что только не плели.
Кстати, я смотрел дело о деньгах партии - закрытое, кстати, дело, его списали в архив за отсутствием состава преступления. Единственное, к чему можно было придраться, - к тому, что аппарат ЦК использовал для своих нужд не только партийные деньги, а и деньги государственные. Конечно, это неправильно, хотя ЦК выполнял и многие государственные функции, хищений же - в том смысле, что кто-то залез в партийную кассу и положил к себе в карман толстую пачку денег либо открыл счет на ошеломляющую сумму в заграничном банке, не было. Если честно, надо было возбуждать другие уголовные дела - в дни, когда в зданиях на Старой площади царила неразбериха, из кабинетов исчезло много ценной техники - компьютеры, факсы, телефонные аппараты, исчезли ковры и ковровые дорожки - это поработали мародеры. Вот кого надо было бы привлекать к суду, кого надо было обсуждать - так этих, нечистых на руку, прикрывшихся демократическими лозунгами.
К слову, много ходило тогда разговоров о "цэковских" привилегиях Борис Николаевич на этом построил едва ли не свою карьеру, и в ЦК деятельность свою начинал на волне "борьбы с привилегиями".
Ну что, например, имел я - заместитель заведующего отделом ЦК КПСС? Должность, замечу, была немалая. По негласной "табели о рангах" приравнивалась к должности союзного министра, а в чем-то была даже и выше. Персональной служебной машины у меня не было, была только машина по вызову - как правило, дежурная, - часто я ездил на метро. "Роскошная" дача, которую я имел, - это была обычная трехкомнатная квартира в восьмиквартирном доме, единственное что - в сельской местности, в Усово. Конечно, по тем временам это было немало, но по сравнению с тем, что имеют нынешние чиновники, - это мелочь. А Борис Николаевич, видимо, забыл о своей борьбе с привилегиями.
Зато очень много дала мне работа в ЦК по части контактов и знакомств. Владимир Андреевич Житенев, Виктор Васильевич Илюшин, Владимир Владимирович Андрианов, Станислав Владимирович Захаров - заведующий лекторской группой, Василий Иванович Тимошенко - его заместитель. В этой группе работали восемь человек, семь из них были докторами наук.
Анатолий Валентинович Петров, Игорь Борисович Нахутин, Борис Андреевич Столбов, Вячеслав Алексеевич Никонов - внук Молотова, Николай Иванович Шаклеин, Валентин Александрович Купцов, Егор Семенович Строев, Александр Сергеевич Дзасохов.
Их очень много, этих светлых людей. Всех не перечислить. Получится толстая "телефонная книга".
Но вернемся в 1991 год.
Несколько недель я находился в неком оцепенении. В ЦК была создана комиссия по трудоустройству сотрудников, возглавлял ее Петр Кириллович Лучинский - нынешний президент Молдовы, но я в комиссию эту не пошел, хотя она, говорят, очень многим помогла.
В то тяжелейшее время я отправился к двум руководителям, которых я хорошо знал, - к Кутафину Олегу Емельяновичу - ректору Московской юридической академии и Топорнину Борису Николаевичу - директору Института государства и права Академии наук СССР, - отправился с одним лишь вопросом: возьмут ли они меня на работу?
А в воздухе клубилась, буквально зримо ощутимая, некая опасность: будет ли охота на ведьм - прежних цековских работников - или не будет? Призывы к этому звучали очень громко. Особенно старалась покойная Галина Васильевна Старовойтова. Но надо отдать должное и Борису Николаевичу Ельцину, и - впоследствии - Виктору Степановичу Черномырдину: никакой охоты не было. Наверное, прежде всего потому, что сами они были партийными выходцами.
Деньги у меня еще оставались, правда, они кончались - еще мог прожить немного, а потом... потом, как говорится, не до супа с котом. Что скажут Кутафин с Топорниным? Вдруг откажут?
