Игорь Князький - Тиберий: третий Цезарь, второй Август…
Так описывает Веллей Патеркул поход Тиберия к берегам Альбиса в 8 г. до Р.Х. Тиберий закрепил успехи Друза, утвердив новую римскую границу. Перенос ее с берегов Рейна на берега Эльбы должен был превратить Германию в римскую провинцию подобно соседней зарейнской Галлии или придунайской Паннонии, самим же Тиберием только что завоеванной. Но не зря Патеркул употребляет осторожное «почти» там, где речь идет об обращении земель между Рейном и Эльбой в обычную римскую провинцию, покорно выплачивающую обычные подати в римскую казну. До успокоения непокорных варваров и превращения их в мирных римских подданных — путь неблизкий… Германцы — народы воинственные и до сих пор никаких завоевателей на своей земле не видывали, никакого внутреннего смирения перед римлянами не испытывали и всегда были готовы к возобновлению сопротивления.
Обратим внимание еще на одну немаловажную деталь, достойным образом характеризующую нашего героя: его главной заботой всегда было сбережение жизни вверенных его командованию солдат. Это замечательная черта настоящего полководца. Веллею Патеркулу самому пришлось сражаться под знаменами Тиберия, он видел его в деле и потому знал то, о чем писал.
Светоний, упоминая об этой войне Тиберия, пишет, что «он захватил сорок тысяч пленных, переселил их в Галлию и отвел им землю возле берега Рейна». За эти победы он удостоился уже полного триумфа и вступил в Рим на колеснице, «а еще до того, по сообщениям некоторых, был награжден триумфальными украшениями — наградой новой, не предоставлявшейся дотоле никому».{83}
Триумф Тиберия состоялся в 7 г. до Р.Х., а в следующем году Август предоставил Тиберию полномочия народного трибуна сроком на пять лет. Это было чрезвычайно важное назначение.
Трибунская должность в политической системе, созданной Августом, занимала особое, крайне немаловажное место. Она была, по его желанию, естественно, пожизненно предоставлена ему еще в 30 г. до Р.Х. сразу после окончания гражданской войны и фактически обеспечивала ему всю полноту власти.{84} Трибунская власть традиционно предполагала право накладывать вето на сенатские решения, право защиты римского гражданина от приговора, вынесенного ему магистратом, а также сакральную неприкосновенность личности трибуна.
Конечно, Август прекрасно знал трагическую историю трибуната в последний век Римской республики. Сакральная неприкосновенность не остановила убийц Тиберия Гракха и Ливия Друза. Да и иные трибуны, тот же Клодий, ранее Апулей Сатурнин были скорее отъявленными авантюристами, нежели защитниками прав простого народа. Но, как совершенно справедливо отмечал Г. С. Кнабе, «Потребность народа ощущать себя защищенным от произвола богачей и знати, почти не находя себе удовлетворения в практической жизни, оставалась тем не менее столь мощным регулятором общественного поведения, а отношение к трибунату — тем оселком, на котором проверялась верность правительства традиционным интересам народа, что Август, при всех своих магистратурах и всех своих легионах, не мог себе позволить хотя бы на год остаться без этой опоры».{85}
Сулла, став диктатором, свел на нет роль трибуната, запретив трибунам проводить в народном собрании законы без санкции сената и лишив лиц, побывавших на должности трибунов, занимать в дальнейшем любые другие государственные посты.{86} Но Сулла оставил по себе ужасную память, а его антитрибунские законы спустя несколько лет после его смерти были отменены. Гай Юлий Цезарь крепко не ладил с трибунами. Как-то один из них по имени Понтий Аквила не встал, когда Цезарь проезжал мимо трибунских мест в триумфальном шествии. Великий Юлий «пришел в такое негодование, что воскликнул: «Не вернуть ли тебе и республику, Аквила, народный трибун?» И еще много дней, давая кому-нибудь какое-нибудь обещание, он непременно оговаривал: «если Понтию Акви-ле это будет благоугодно».{87}
Август не желал ни повторять Суллу, ни иметь возможную оппозицию в лице трибунов. Став сам трибуном, он в глазах римского простого народа являлся единственным и главным его защитником. То, чего не желал видеть Луций Корнелий Сулла в своем патрицианском высокомерии, чего не сумел разглядеть в трибунате мечтавший о царской власти Гай Юлий Цезарь, увидел Октавиан. Вот потому-то и стала трибунская власть одной из главных основ, на которой держалась власть Августа.{88}
И вот Тиберий обретает трибунские полномочия… С одной стороны, он теперь становится действительно вторым человеком в Римской империи. Но, с другой стороны, полномочия его временные, пятью годами ограниченные… Главное же — наличие двух усыновленных молодых людей, уже носящих имя Цезаря, что предвещало им великое будущее. Тиберий не мог не оценить оказанную им Августом честь, но при этом он не мог и не осознать резкого усиления двусмысленности своего положения при Августе. Если два юных Цезаря мешают ему занять место преемника Августа и почти соправителя, то ведь и он для них очевидная помеха. А главное, Гай и Луций кровные внуки Августа, да еще и усыновленные. Тиберий же пасынок, усыновления не удостоившийся. Да и пятилетний трибунский срок выглядит как срок испытательный. Не продлит его Август пасынку — и где его высокое положение, его статус второго лица в империи?
Сомнения такого рода не могли не мучить Тиберия, а двусмысленность положения и раздражать. Ко всему этому добавилась еще и семейная драма.
В первые годы навязанного ему брака с Юлией он, несмотря на жестокую тоску по любимой Випсании Агриппине, пытался наладить семейную жизнь. «С Юлией он поначалу жил в ладу и отвечал ей любовью, но потом стал все больше от нее отстраняться; а после того, как не стало сына, который был залогом их союза, он даже спал отдельно. Сын этот родился в Аквилее и умер еще младенцем».{89}
Фактический распад семьи Тиберия и Юлии объясняется не только тем, что Тиберий не смог забыть прежнюю супругу и заставить себя полюбить новую, не только смертью в младенчестве общего с Юлией ребенка. Тиберий был жестоко унижен супружеской изменой Юлии. Изменой, не ставшей секретом для окружающих, ибо легкомысленная Юлия не очень-то и таилась.
Любовником Юлии был молодой человек с громко звучащим именем Тиберий Семпроний Гракх, потомок одного из знатнейших и знаменитейших аристократических родов Рима. Семпроний Гракхи, знать плебейского происхождения, породнились в свое время с Корнелиями, знатью патрицианской. В жилах возлюбленного Юлии текла кровь и рода знаменитых трибунов-реформаторов Гракхов, и их деда Сципиона Африканского, победителя Ганнибала. Потомок, однако, мало думал о славе великих предков, предпочитая жизненные удовольствия времени настоящего. Гракх выделялся живым умом, злоязычием и умел добиваться успехов в любых делах. Юлию он соблазнил еще тогда, когда она была замужем за Агриппой. Немолодой муж, молодой любовник — ситуация тривиальная. Только вот семья-то не простая — дочь императора и его вернейший соратник. Похоже, любовная отвага молодого Гракха не знала пределов. Его предки были беззаветно решительны в преобразованиях Римской республики, сам он, живя во времена, когда право на политическую инициативу осталась в Риме у одного лица, беззаветно посвятил себя любви. Любви к дочери того самого единовластного лица. Помыслы Гракха должно считать сугубо любовными. Ничего карьерного здесь быть не могло. Наоборот, не мог он не осознавать, что Август едва ли будет в восторге от амурных похождений своей замужней дочери. Да и за Агриппу, испытанного воина и вернейшего соратника, Август не мог не обидеться.
Агриппа умер, Юлия стала вдовой, Гракх оставался ее возлюбленным. «Но его любострастие не успокоилось и тогда, когда она была выдана замуж за Тиберия. Упорный любовник разжигал в ней своенравие и ненависть к мужу; и считали, что письмо с нападками на Тиберия, которое Юлия написала своему отцу Августу, было сочинено Гракхом».{90}
Письмо это не изменило отношения Августа к Тиберию, но и не подвигло его на согласие расторгнуть брак дочери и пасынка. Тиберий же оставался в явно нелепом и унизительном для себя положении. Уже прославленный полководец, покоритель Реции и Паннонии, утвердивший римскую границу по Альбису, консул, трибун… и униженный коварной супругой муж, над чем злоязычные римляне, конечно же, не могли не смеяться. Вот такая двойственность положения была совершенно невыносима. Поток военных и политических, пусть и не без оговорок, успехов разбился о личный семейный позор, усугубивший и без того несчастливую по милости Августа личную жизнь.
«Но среди потока этих успехов, в расцвете лет и сил он неожиданно решил отойти от дел и удалиться как можно дальше. Быть может, его толкнуло на это отвращение к жене, которую он не мог обвинить, ни отвергнуть, но не мог и больше терпеть; быть может — желание не возбуждать неприязни в Риме своей неблагополучностью и удалением укрепить, а то и увеличить свое влияние к тому времени, когда государству могли бы понадобиться его заслуги. А по мнению некоторых, он, видя подросших внуков Августа, добровольно уступил им место и положение второго человека в государстве, занимаемое им так долго: в этом он следовал примеру Марка Агриппы, который с приближением Марка Марцелла к государственным делам удалился в Митилену, чтобы присутствием своим не мешать его делам и не умалять его значения. Впоследствии Тиберий сам указывал на эту причину. Но тогда он просил отпустить его, ссылаясь лишь на усталость от государственных дел и на необходимость отдохновения от трудов. Ни просьбы матери, умолявшей его остаться, ни жалобы отчима сенату на то, что он его покидает, не поколебали его; а встретив еще более решительное сопротивление, он на четыре дня отказался от пищи».{91}
