Сборник Сборник - Беломорско-Балтийский канал имени Сталина
Глава тринадцатая
Имени Сталина
Первый пароход
Канал готовЗа все это время ни одна звезда не зажглась на небе. Был день, сплошной день. Туго шла весна, еще не распустились березы, медленно набухали почки.
Был холодный карельский май с белыми ночами. На южном участке оттаяли реки, но еще не было весенней воды.
Из Ленинграда вышел караван судов во главе с землечерпалкой. Карауля грядущую воду, стоял у входа серый «Чекист». Канал был готов к пуску, но его еще объезжали посуху, по Мурманской железной дороге, в поездах и на дрезине. Мчались машины из Медвежьей горы на Повенец. Катили из Медвежки автобусы. Из Надвоиц в Шавань ехали в телегах и бричках.
Кончались дни доделок. Отдельные участки канала еще перегораживали перемычки. Их собирались взрывать. На берегах шлюзов целый день играли оркестры. Каналоармейцы в плотных шинелях заглядывали в ноты и трубили марши. Внизу стлали доски, подшивали их, подметали сухие донья, выносили мусор, смолили деревянные клетки. Дамбы укладывали камнем. Нарядный диабаз ложился поверх длинных насыпей, делая дамбы похожими на усовершенствованные городские мостовые.
Все сооружения готовы и сданы в эксплоатацию. Вдоль шлюзов ходили часовые. Знаменитую водосливную плотину в Шавани еще не покрыла вода. Там, где сейчас бушуют реки, было сухо. Торчали камни и обломки скал.
То были последние дни на канале. Стены бараков и телеграфные столбы были заклеены приказами о льготах.
— Еще не поздно…
Не заслужившие льгот могут их еще заслужить. Всюду, на улицах и в бараках, можно было услышать такие разговоры:
— Ну, куда поедешь отсюда?
— В Донбасс, что ли. Я полагаю, что там слесарю работа найдется.
— С твоей специальностью не пропадешь!
— Эх, Москва, красная столица, хороший городок, — вздыхает кто-то на своей убранной елочками койке.
— Держи карман, — отвечает другой, — в Москву не пустят.
— Пустят.
Сегодня на строительстве — день отдыха. В дальнем углу барака шаваньского трудколлектива тридцатипятников стоит покоробленное и расстроенное пианино. Георгий Пешаков низко склонился над клавиатурой. Он играет одним пальцем, обходя черные клавиши.
— А что, — откликается кто-то с соседней койки, — очень в Москву захотелось?
— Так точно, — отвечает первый.
— А мне на Москву наплевать. Я туда по доброй воле не поеду. Опять зашьешься, к Вулю попадешь…
— Значит, в Кривой Рог.
— Именно. В Москве урки зашевелятся, вот, скажут, приехал на нашу голову, лягавый.
Укладывались последние мосты, строились арки. Люди готовились к возвращению на родину. Каждый день на участки подавались списки. То были перечни лучших. Каналоармейцы-художники рисовали портреты героев-строителей, каналоармейцы-актеры готовили праздничные выступления. Всюду — ив Медвежьей горе, и в Повенце, и в Шавани, и в Сегеже, и в Шижне, и в Сороке — всюду было ощущение праздника. У каналоармейцев появилось великое любопытство к тому, что писали о канале газеты. Иногда они скептически качали головами.
— Не так написано…
Но даже этот скептицизм был своеобразным оттенком строительной гордости. И стоит отметить еще то чувство справедливого раздражения, которое испытывали каналоармейцы, когда в эти дни сюда попадал чужой человек. Первое: приезжий не видел того, что здесь было. Мог ли он как следует представить себе те чудеса, что натворили строители? Второе: он еще не видел канала в движении. Приезжие были похожи на гостей, пришедших раньше времени: хотя ужин уже готов, но не постлана скатерть и не расставлены горшки с цветами.
Удивительно заботливо каналоармейцы убирали канал. Знает ли этот коренастый каналоармеец в серо-зеленой телогрейке, что окном в Европу у нас называли Петербург и что автором этой фразы является граф Альгаротти? Нет, не знает. Но ему явно нравятся слова, которые он выкладывает дерном на берегу канала: «Окно в мир». Огромные саженные буквы видны далеко.
Итак, прорублено окно в мир. Флаг судоходства поднят над Карелией. Вода наполнила бьефы. Вода пущена в первые семь шлюзов. «Чекист» миновал первый маяк, вступил в канал, и перед ним открылись тысячепудовые ворота первого шлюза.
За «Чекистом» пошел караван. Землечерпалка, протянув в небо длинный, железный хобот, отправлялась углублять фарватер. За ней плыло несколько барж.
На борту парохода стоит главный инженер Хрусталев. Впечатления привычно складываются в его уме фразами технического отчета.
«Стены тех конструкций, которые у нас применены, — ряжевые, вдвое выше обычных… Шлюзы стоят на мягких грунтах…»
Рядом с Хрусталевым взволнованный и сосредоточенный режиссер повенецкой агитбригады. Он сочиняет стихи. Стихи должны быть готовы к вечеру. Начало уже есть:
Сегодня
в ночь
на 28-е
«Чекист»
разрежет
первую страницу
Белморстроя.
Пущена вода. Пароход всходил, как на дрожжах. На глазах у всего южного лагеря пароход поднимался.
От пены стало светло в шлюзе.
— Волнения в камере шлюза не замечается, — продолжает мысленно отчитываться Хрусталев. — Напряжение на тросах меньше, чем предполагалось по расчету.
Поэт стоит, ища слов, подбирая стихи:
Вот и пароход
подошел к причалу,
и за ним
тенью ворот
закрылся
первый вход
Беломорско-онежского канала.
Вокруг —
просмоленное театральное зало,
ряжевые стены
стоят
крепко,
ровно,
лакированно…
Цилиндры стали на удар
Водонапорной массы,
И вот уже летит вода
С «Чекистом» подниматься.
— Цилиндрические деревянные затворы, — формулирует про себя Хрусталев, — работают отлично.
Уже кончилось шлюзование в первом шлюзе, пароход вступил во вторую ступень Повенчанской лестницы.
Пароход подымается.
Хрусталев внимательно смотрит на ряжевые стены камер.
Поразительно, до чего все закрылось. Этот старый деляга Будасси показал, что, несмотря на свою жестокую кубатурность, при которой легко проглядеть качество, он был чуток более всех во врубках и понимал, где могли быть шероховатости. Еще раньше чем бьио дано распоряжение законопатить, он сам все проделал.
Все хорошо, но в верхней камере плавает маленькая дощечка. В наших водопроводных галлереях и затворах гидравлические колебательные явления оказались на деле большими по масштабам, чем показали исследования в ЦАГИ. Вода — непонятная вещь. Динамика воды сложна. Статистические упрощенные методы не дают еще той картины явлений, которая получается в натуре. Получаются вибрации и вихри, которые мы изучали только на модели…
— Константин Андреевич, — позвал Вержбицкого Хрусталев.
Вержбицкий подошел. Хрусталев показал ему на дощечку.
— Исправим, — ответил тот.
Ворота действовали великолепно. Каналоармейцы с увлечением крутили ручки механизмов. Военизированная охрана из специальных войск ничего не могла сделать с толпами прибежавших каналоармейцев.
— Не жмись на край, не мешай! — ворчала охрана.
Когда прошли дальше по каналу, Хрусталев покосился на деревянное водосбросное сооружение. Сооружение это его постоянно тревожило. А вдруг где-нибудь просачивается вода?
Самым тяжелым шлюзом был третий. Он стоял на плывуне. Тут долго мудрили и тяжело мучились. Это единственное место на всем канале, где применили цельную голову, похожую на опрокинутую букву П. То была конструкция чрезвычайной тяжести. В нее заложили массу рельсов, очень тяжелые соединения. Хотя расчет совершенно успокаивал Хрусталева, но ему всегда хотелось посмотреть — нет ли где-нибудь трещин. Он знал. что их не может быть, а все-таки искал, жадно всматриваясь в сооружение.
Вода придет, как на праздник
Нижняя камера была выстроена по эстакадному типу. Во всех случаях строили цельные ряжи высотой в десять — двенадцать метров. Известно, что ряж — это конструкция из отдельных деревянных колодцев разнообразной высоты, сдвинутых вместе в своеобразные соты. Для Карелии, богатой лесом, такая конструкция вполне целесообразна. Здесь, на плывуне, применить ее полностью нельзя было: тяжела. Поэтому только нижняя часть была сделана как ряж. На ряже была построена деревянная ферма, обшитая со стороны камеры шлюза досками. Все это возбуждало сомнение. Расчет — расчетом, а что будет с судами?
Однако суда причалили, и никакой дрожи не было.
