Елена Никулина - Повседневная жизнь тайной канцелярии XVIII века
Разрубленные на части тела обоих казненных оставались выставленными на колесах в четырех районах города двое суток, а 12 января была совершена публичная «кремация» этих частей вместе с колесами, эшафотом и санями, на которых осужденных привезли к месту казни.
В галантном XVIII веке казни были захватывающим зрелищем; учтивый кавалер мог занять для своей дамы удобное место на балконе, давая ей пояснения по ходу процедуры – какие части тела и в каком порядке будут рубить у преступника, а после завершения экзекуции предложить романтическую вечернюю поездку для осмотра выставленных на колесе тел или отрубленных голов, развешенных в «удобных местах» для обозрения публики.
Особо провинившихся «воров» ждала самая мучительная, «квалифицированная» процедура казни. В 1724 году она выпала денежному мастеру Алешке Кошке – за фальшивомонетничество его приговорили к «профессиональной» казни: «залить горло» расплавленным свинцом. Но «на площади у казни» Кошка с отчаяния заорал «слово и дело». В Преображенском приказе он рассказал, что десятью годами ранее он уже был взят в Приказ Большой казны по оговору в выделке «воровских денег», откуда, не признав вины, вместе с показавшим на него колодником Фадеевым попал в Преображенский приказ, «и в розыску в том он винился, и после того он, Алексей и Фадеев из Преображенского приказу отосланы в Приказ Большия казны, и в Приказе Большия казны ему, Алексею, за дело воровских денег учинено наказанье, бит кнутом и свобожен был с роспискою». В следующий раз мастеровой вновь угодил под следствие в Приказ Большой казны по доносу родного племянника, был жестоко бит «палкой» подьячим Иваном Максимовым и, не вытерпев побоев, «винился напрасно». Тогда он сумел сбежать, но после четырехлетнего житья в бегах неосторожно вернулся в Москву и был тут же схвачен. На новом следствии умудренный опытом Кошка выдержал три пытки, «зжен огнем», но «ни в чем не винился», однако был приговорен к жестокой казни и должен «безвинно» идти на смерть, ибо за одно преступление вышел дважды виновным, поскольку подьячие приказа подняли его прежнее дело, а в нем «того наказанья и свободы не подписано».
Раз «слова и дела» не было, то колодник должен был вернуться из Преображенского приказа в «свое» ведомство; но можно было подержать его у себя: навести справки, поднять документы. Руководитель приказа князь Иван Ромодановский не поверил мастеру, явно нечистому перед законом; сначала приказал бить кнутом нещадно, а затем отослал «к учинению указа по-прежнему» – на казнь.[731]
Страшной была смерть бывшего баловня судьбы – фаворита Петра II, обер-камергера и майора гвардии Ивана Алексеевича Долгорукова. Во время болезни императора в январе 1730 года именно он подделал царскую подпись на составленном отцом и дядьями подложном завещании государя. С воцарением Анны Иоанновны Иван был сослан в сибирский Березов. Тобольский подьячий Осип Тишин донес (и получил в награду 600 рублей!) о «непорядочных» поступках Долгоруковых: якобы несдержанный на язык Иван и другие сосланные члены его семьи «говорили важные злодейственные непристойные слова» об императрице Анне Иоанновне и Бироне. На следствии под пытками Иван поведал о роли своих родственников в составлении подложного завещания. Казнь последовала 8 ноября 1739 года под Новгородом. Иван Долгоруков был колесован. Процедура колесования предусматривала раздробление костей рук и ног смертника путем переезда тяжелым колесом или разбивания дубиной, после чего у преступника отрубали голову или укладывали еще живого на колесо, которое поднималось на врытый на месте казни столб. Иван, по семейному преданию, на этот раз проявил самообладание и читал молитву, не позволив себе даже крика; хотя, возможно, его стоическое поведение приукрасили потомки рода Долгоруковых.[732] Мучения на колесе истекавших кровью людей иногда растягивались на сутки и более, но младший Долгоруков страдал недолго – ему отрубили голову. Следом за ним были обезглавлены его дядья Сергей и Иван Григорьевичи и бывший член Верховного тайного совета Василий Лукич Долгоруков.
Сожжением на костре 15 июля 1738 года завершились жизни отставного капитан-поручика морского флота Александра Возницына за отпадение в еврейскую веру и Бороха Лейбова за «совращение его». Офицерская жена подала на супруга донос в Московскую канцелярию Синода: «Оставя святую православную веру, имеет веру жидовскую и субботствует, и никаких праздников не почитает ‹…›, молитву имеет по жидовскому закону, оборотясь к стене ‹…›, а дружбу он имел с жидом Борох Лейбовым». По решению императрицы дело рассматривалось не в Синоде, а в Тайной канцелярии; купца-откупщика Лейбова допрашивали без пыток, а Возницына подвергли истязаниям. Сенат вынес решение о казни, и Анна Иоанновна его утвердила: «Понеже оные, Возницын в принятии жидовской веры, а жид Борух Лейбов в превращении его через приметные свои увещания в жидовство сами повинились; и для того больше ими не разыскивать ни в чем, дабы далее сие богопротивное дело не продолжалось и такие богохульник Возницын и превратитель в жидовство жид Борух других прельщать не дерзали: того ради за такие их богопротивные вины ‹…› обоих казнить смертию, сжечь».
Начиная с петровских времен, пойманных разбойников, виновных в убийствах и пытках жертв, вешали за ребро: заостренный медный крюк вбивался деревянным молотком под ребра живому человеку. Смерть растягивалась на несколько часов и наступала не от повреждения тканей, а от медленного удушения: напряжение мышц груди приводило к постепенной остановке дыхания. Так окончил свою жизнь бесстрашный «питерский» бандит Гаврила Никонов, из которого умельцы Тайной канцелярии не смогли выбить признание даже после шести пыток.
Утром 27 июня 1740 года, в годовщину полтавской победы, состоялась казнь обер-егермейстера и кабинет-министра Артемия Волынского. Ему заранее в тюрьме Петропавловской крепости вырезали язык и с завязанным ртом привезли на Сытный рынок. На эшафоте «в присутствии генерал-майора А. И. Ушакова и тайного советника И. И. Неплюева, при обыкновенной публике» секретарь Тайной канцелярии Хрущов прочел приговор: посажение на кол государыня милостиво заменила отсечением головы. По прочтении высочайшего указа бывшему министру отрубили правую руку и голову, а его товарищам (архитектору Петру Еропкину и советнику адмиралтейской конторы Андрею Хрущову) – только головы. Труп казненного бывшего кабинет-министра в течение часа оставался на эшафоте «для зрелища всему народу»; затем «его мертвое тело отвезли на Выборгскую сторону и по отправлении над оным надлежащего священнослужения погребли при церкви преподобного Сампсона Странноприимца».
Самозванец Иван Миницкий и его сподвижники высочайшей милости не дождались – именной указ от 11 сентября 1738 года гласил: Миницкого и «роспопу Гаврила посадить живых на колья, солдата Стрелкова и наказного сотника Полозка четвертовать, у Павла Малмеги сперва отсечь ногу, а потом голову; и те головы, руки и ноги взоткнуть на колья, а тела их положить на колеса».
Подобные показательные жестокости составили недобрую славу царствования Анны Иоанновны, об ужасах которого спустя полвека в просвещенном дворянском обществе ходили легенды. Одну из них в 1787 году услышал от петербургских знакомых заезжий латиноамериканец, испанский «государственный преступник» Франсиско де Миранда: «Ужинали с господином Бецким, и он, помимо прочего, рассказал, что в крепости, находившейся прямо перед нами, во времена императрицы Анны по приказу Бирона казнили более 30 тысяч человек, что подтвердил мне и граф Миних, человек разумный и наблюдательный».[733]
Но такие наказания не использовались в Тайной канцелярии повседневно. Например, в 1732 году к казни были приговорены только трое ее «клиентов». Однако случались и более «урожайные» времена. Летом 1737 года в Петербурге страшный пожар обратил в пепелище более тысячи домов, погибло несколько сотен человек; позднее в том же году горели дома Адмиралтейского острова с другой стороны от Невского проспекта до Крюкова канала. Пожары возникли в результате поджога – в одном из домов на чердаке был найден горшок с зажигательной смесью. В результате прочесывания всего города войсками удалось обнаружить пришлых людей, которые на допросах сознались в поджогах. Последовал указ императрицы о «немедленном наижесточайшем наказании» виновных: 8 августа 1737 года крестьянин Владимир Перфильев был «кажнен смертью, созжен»; солдатская жена Степанида Козмина «кажнена смертью, отсечена голова»; гулящий человек Петр Петров «кажнен смертью, созжен». Спустя несколько дней огородник Антип Афонасьев «кажнен смертью, повешен за шею»; бурлаки Егор Герасимов, Федор Гусев повешены за ребра; Александр Козмин, колодник Иван Арбацкой колесованы и обезглавлены; Андрей Парыгин «повешен за шею», Карп Наумов колесован и обезглавлен. В ноябре Дмитрий Михайлов и Арина Никитина «кажнены смертью, залиты горла оловом», а Егору Климову отрубили голову.[734]
