Сергей Соловьев - Император Александр I. Политика, дипломатия
Но Филипп II принадлежал уже другому времени — тому времени, когда крайности и рознь в протестантизме оттолкнули от него религиозных людей, заставили их искать более твердой почвы, чрез что была вызвана католическая реакция: представителем этой реакции и был Филипп II. Притом по природе и воспитанию своему Филипп был соотечественник Лойолы, был цельный испанец. Зная предшествовавшую историю Испании; зная, какое значение имела здесь религия, церковь, — мы поймем, почему Испания должна была играть главную роль при католической реакции, почему она выставила Лойолу и Филиппа II. И тот, и другой в разных положениях задали себе одну задачу: восстановить господство единой Римской церкви, уничтожить ересь. Филипп не разъезжал по Европе, подобно отцу своему, не предпринимал и походов в Африку: он вел неподвижную жизнь в Испании; от этого горизонт его необходимо суживался; вокруг — однообразие и мертвая тишина, и тем сильнее и сильнее овладевает королем одна мысль, не допускающая ни малейшего уклонения, никакой сделки. Филипп не чувствует разнообразия, он не поймет, не признает никогда прав его. Филипп неподвижен в своем кабинете, но тем сильнее работает голова человека с энергической природой; он хочет все знать, всем управлять. Борясь неуклонно, неутомимо с ересью за единство церкви, Филипп продолжает народную религиозную борьбу, которой знаменуется история Испании, народ видит в нем своего. Филипп II уничтожил начатки протестантизма, показавшиеся было в Испании; запылали костры, и «лютеранская язва» исчезла из католической страны.
Отличаясь особенной ревностью в истреблении «лютеранской язвы» и в борьбе с мусульманами в Северной Африке и на Средиземном море, испанцы, понятно, не могли уживаться в ладу с маврами, остававшимися среди них по уничтожении мусульманского государства на юге Испании. Кроме вражды религиозной испанцы считали мавров своими заклятыми врагами, врагами домашними и тем более опасными, особенно опасными в то время, когда турецкое могущество висело грозной тучей над Европой. Испания не могла переварить этого отдельного и враждебного народа среди своего народа, «народа в народе», — и мавры были изгнаны. Испания покончила с маврами у себя; в Европе она являлась первенствующей державой; глаза всех католиков были постоянно обращены на нее как на главную защитницу Церкви; протестанты боялись Испании больше всего, и нельзя было не бояться первого по своей храбрости и искусству войска в Европе, которым постоянно предводительствовали знаменитейшие полководцы. Славолюбие рыцарского народа было удовлетворено, роль его обозначилась и в том, что испанские моды господствовали при дворах европейских.
Знаменитой роли соответствовало сильное литературное движение, самостоятельное, передовое, которым воспользовались народы, так сильно враждовавшие с Испанией, — англичане и французы. Сильно развивалась испанская жизнь, но развивалась односторонне. Народ воинов, рыцарей мог бы в древности покорить многие народы, основать всемирную монархию; но в новой Европе он должен был вести войны с сильными народами, с сильными союзами государств, должен был истощать свои силы в продолжительной, далекой, славной, но бесполезной для могущества страны борьбе, в борьбе преимущественно за принцип, за католицизм, против ереси. И когда религиозное движение в Европе затихло, Испания по необходимости отыграла свою роль, сошла с исторической сцены, ибо ей нечего было больше делать в Европе, не за что бороться, а между тем в других условиях, которые поддержали бы ее историческую жизнь, оказался сильный недочет: развитие было одностороннее; испанцы были народ воинов и монахов; промышленность, торговля были занятиями не национальными, были в упадке; материальные средства истощились в долгой борьбе, истощились финансы, истощилось народонаселение — много его погибло в войнах по разным концам Европы, еще больше ушло в Новый Свет; мавриски изгнаны. Вследствие этих условий испанцы явились неготовыми к продолжению деятельной исторической жизни. Старое, чем так долго жилось, оказалось несостоятельным, ненужным и потому странным и смешным, как все старомодное; знаменитейшее произведение испанской литературы — «Дон Кихот» представлял насмешку над рыцарством, насмешку над основным явлением испанской национальной жизни: стало быть, это явление изжилось. Старое изжилось, а нового не было наготове, и народ не знал, что делать, погрузился в продолжительный сон — естественное состояние после долгой и изнурительной деятельности, изнурительной потому, что односторонней, ибо только разнообразие занятий, широта сферы поддерживают силы и отдельного человека, и целых народов; однообразие же справедливо носит постоянное название мертвенного.
Война за наследство испанского престола пробудила народный дух, народные силы, и с этого времени в Испании начинается движение, выражавшееся в преобразовательных попытках, которые нельзя приписывать только перемене династии и деятельности министров из иностранцев. С иезуитами поступлено было точно так же, как прежде с маврисками: 5.000 членов ордена были схвачены и вывезены из Испании; вместо них вызваны были немецкие колонисты-протестанты: это уже указывало общее направление преобразований. Но, по известному закону, всякая новизна встречает сопротивление в старом. Сила этого сопротивления зависит от того, как глубоко старина пустила свои корни; тронуты или не тронуты еще они в глубине народного духа; изменились ли и в какой степени изменились условия, укоренившие старый порядок вещей; наконец, преобразователи имеют ли достаточно личных средств для успешного ведения своего дела.
Старина в Испании была укоренена долгим застоем, отсутствием правильного, постепенного и самостоятельного движения; старина была свое, освященное; новизна была чужое, извне пришедшее; борьба — и борьба продолжительная, упорная — была необходима, тем более что знамена были подняты, а вождей искусных, опытных и сильных недоставало. На севере от Пиренеев — страшная революция, смененная могущественной империей, — опасное соседство для Испании, носившей по-прежнему все признаки государственного истощения. В 1808 году гроза разразилась; но свержение старого королевского дома и возведение нового короля, по воле чужого деспота, пробудили силы испанского народа. Страна была очищена от незваных гостей; но это движение, это пробуждение народных сил не могло остаться бесследным. По-видимому, все части испанского народонаселения действовали дружно в борьбе с французами, имели одну цель — восстановление независимости и самостоятельности родной страны; несмотря на то, тут были два знамени: масса билась за свое, привычное, против нового и чужого; а народные представители, взявши старое название кортесов, провозглашали в Кадиксе в 1812 г. новую, крайне либеральную конституцию, составленную по чужому образцу и своими крайностями доказывавшую незрелость своих виновников и приверженцев. По окончании общего дела различие знамен ясно обозначилось и возвестило продолжение борьбы между старым и новым, — борьбы, начавшейся во второй половине XVIII века.
Возвращенный из французского плена король Фердинанд VII стал под старое знамя без всякой сделки с новым — до того, что с уничтожением новой, либеральной конституции восстановлена была старая инквизиция. Гонение постигло не только всех офранцуженных (afrancesados), то есть приверженцев короля Иосифа Бонапарта, занимавших при нем какие-нибудь должности, но и вожаков и приверженцев кортесов, людей, получивших знаменитость в войне за освобождение, но не хотевших восстановления старого порядка. Гонения сдавили на время приверженцев нового, но не уничтожили их, не уничтожили духа и направления, уже принявшегося в Испании в XVIII веке и развившегося с 1808 года, — направления незрелого, выражавшегося порывисто и странно, скачками, как обыкновенно бывает при условиях новизны и незрелости, но тем не менее направления принявшегося; это была уже не «лютеранская язва» XVI века, для которой почва Испании была так мало приготовлена и с которой потому легко было бороться. Сжатое правительственной силой и силой большинства, новое, преобразовательное направление притаилось на время и начало подземную работу посредством тайных масонских обществ, посредством заговоров, а у правительства, кроме внешней материальной силы, не было другого средства к борьбе: неспособный король был окружен людьми неспособными; он беспрестанно менял министров; но смена одной бездарности другой не поправляла дела; государственная машина была в полном расстройстве, и тем давалось оправдание людям, стремившимся к преобразованиям. В 1820 году эти люди нашли и материальную поддержку, возможность действовать посредством войска.
Мы видели, что в Германии революционное движение приливало преимущественно к университетам, потому что при сильном развитии образования и при отсутствии политической деятельности это было самое чувствительное место. Но на южных полуостровах Европы, Пиренейском и Апеннинском, университеты далеко не могли иметь такого значения, какое они имели в Германии, и здесь революционное движение, созревая в тайных обществах, начало приливать к вооруженной силе, к войску. К 1820 году в Испании войско было собрано в Кадиксе, откуда должно было отправиться в Америку для подавления восстания в колониях. Отдаленность экспедиции и мысль, что надобно будет сражаться со своими, возбуждали сильное неудовольствие в войске, которое находилось и без того уже в опасном бездействии по недостатку денег и средств к перевозке, — и все это на революционной почве Кадикса. Вдруг узнают, что командующий войском генерал Одоннелль открыл большой заговор, арестовал много офицеров, обезоружил и удалил тысячи солдат. Вслед за тем другой слух, что сам Одоннелль был главным двигателем заговора, что он отставлен; но войско все стоит у Кадикса.
