Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 5
Председатель. — Вы все время в своей записке вращаетесь в сфере государственных идей. На мой вопрос вы изволили ответить старым утверждением правительства, что крестьянство не подготовлено к народному представительству. Оставаясь в пределах этих государственных идей, позвольте спросить, что же делало государство для того, чтобы подготовить крестьянскую массу к той роли, к которой, по официальному мнению круга лиц, вместе с вами творивших эти законы, она была не подготовлена?
Крыжановский. — Подготовка широких народных масс к уразумению широких государственных задач — дело столетий. Что правительство делало для достижения этой цели в других областях, мне не известно. Сюда должно входить просвещение и укрепление гражданственности во всех видах. Укрепление гражданственности правительство Столыпина видело в преобразовании, которым оно пыталось всячески поставить крестьян в положение мелких собственников, более серьезно относящихся к своему положению, приучаемых к известной дальновидности, к постоянному непрерывному труду; Столыпин полагал, что, организуя страну в началах распределения земли между мелкими собственниками, он подготовит крестьянство к более прочному проникновению в него просвещения.
Председатель. — А не полагаете ли вы, что стремление к мелкому землевладению было стремлением к созданию консервативного элемента, политически наиболее темного?
Крыжановский. — Отчего же темного? Возьмите Швецию и Норвегию, там вы найдете крестьянство, стоящее выше.
Председатель. — Когда я говорю «политически консервативное крестьянство», то я имею в виду консерватизм в том смысле, что к решениям бесправным мелкий собственник должен относиться отрицательно, как и всякий другой гражданин; а вы берете консервативное крестьянство тех стран, где законность, порядок и развитие существуют.
Крыжановский. — Я думаю, что тут нет противоречия, потому что только созданное на прочных началах мелкое землевладение может воспитать людей на началах правды и порядка. Если вы жили в Лифляндии, Эстляндии, Западном крае, которые не знали общинного владения, то вы там найдете чувства справедливости, законности и уважения к закону, власти и порядку. Вы найдете их гораздо меньше в той части, которая привержена общинному землевладению. Если вы возьмете картину земельных волнений, то увидите, что их меньше всего было в тех местах, где было частное мелкое землевладение, потому что там население развитее, сознательнее; а, чем дальше вы двигаетесь на восток, тем население грубее и темнее. Мелкое землевладение никогда не является синонимом темноты, потому что всякий мелкий собственник основывается на своем правовом положении.
Председатель. — Позвольте понять вас так, что вы не считаете себя ответственным за политику; и развивали крестьянскую массу, которую не желали допустить в Думу, или не развивали, к этому вы касательства не имели?
Крыжановский. — Я считаю, что в план Столыпина, несомненно, входило поднятие экономического положения и умственного развития крестьянских масс. Это была основа политики…
Председатель. — Когда вы составляли проект булыгинской Думы, то одновременно считали необходимым создать и объединенное правительство?
Крыжановский. — До составления этого проекта я составил записку о необходимости преобразования совета министров, которую передал Булыгину, но она не имела никакого движения.
Председатель. — Но ею воспользовался впоследствии Витте?
Крыжановский.— Я не буду настолько самонадеян, чтобы сказать, что он воспользовался, ибо, очевидно, эта мысль могла притти в голову совершенно самостоятельно; но ясно, что, создав представительное учреждение, нельзя явиться перед ним табором враждебной между собою власти, каковым было правительство того времени, которое объявляло тысячи противоречивых высочайших повелений и делало подкопы один под другого. Раз создано законодательное учреждение, раз созвано представительство, то и правительство должно выступить в качестве единого целого. Эта мысль не была осуществлена, потому что, вообще, отношение было довольно инертное.
Председатель. — Вы неоднократно возвращались к мысли о том, что наполнить Думу крестьянами — это худшее, что могло быть сделано для начала?
Крыжановский. — Да.
Председатель. — Но разве вы не останавливали вашего внимания на том, что в тех общественных учреждениях, куда были допущены крестьяне, они великолепно исполняли свою роль крестьянского представительства?
Крыжановский. — Например, какие?
Председатель. — Работы крестьян всюду в земстве.
Крыжановский. — Работа крестьян в земствах, в тех губерниях, где мне приходилось видеть, была пассивная. Они играли роль совершенно пассивную, за исключением отдельных личностей, выходящих из крестьянской среды, которые оказывали влияние. Что же касается учреждений, на которые ссылаются защитники этого начала, в области восточных земств, например, вятского и вологодского, то для правильного понимания роли этих земств нужно иметь в виду, что там почти все земли — казенные, на которых недоимок нет. Что же касается Государственной Думы, то я, грешный человек, держался того мнения, что люди неграмотные, не имеющие умственного развития, будучи в Думе, в лучшем случае будут бесполезны.
Председатель. — И дни первой Думы подтвердили это ваше убеждение?
Крыжановский. — Я думаю, да. Две трети, по моим понятиям, было совершенно бессознательных.
Председатель. — Что же, ведь эти люди, которых вы считали бессознательными, поддерживали идеи, которые на знамени своем написали люди, с которыми вы, быть может, не согласитесь, но которых бессознательными вы не назовете?
Крыжановский. — Это бесспорно; но, кого они поддерживали, сказать невозможно. Я думаю, они сами не знают. Первая Дума дала чрезвычайно малые результаты.
Председатель. — Т.-е., потому, что ее распустили?
Крыжановский. — Отчасти и потому, что обе стороны не были подготовлены. Правительство кругом виновато. Созвав Думу, оно решительно ничего не внесло.
Председатель. — Но почему вы говорите за правительство, а не говорите за Думу?
Крыжановский. — Вы не дали мне докончить. Правительство пришло к первой встрече совершенно неподготовленным; но в той же мере была неподготовлена и масса думцев. Была кадетская партия, у которой была программа. Эта партия, первая в Думе, сплотилась. Но если бы первая Дума просидела не два месяца, а значительно больше, она раскололась бы, и, кто знает, на какое количество идей она бы разделилась.
Председатель. — Так что, говоря, что первая Дума была неподготовлена, вы основываетесь на том, что она в будущем могла оказаться неподготовленной?
Крыжановский. — Во всяком случае, согласитесь, что она производила такое впечатление, что там много людей совершенно безграмотных и что ее нельзя было считать подготовленною к делу.
Председатель. — Это было предположение, которое должно было подтвердиться на опыте, а какой опыт первой Думы?
Крыжановский. — Опыта не было. Был опыт известный с обеих сторон: столкновения и невозможность найти общий язык, проистекавшие, в значительной степени, от того, что правительство ничего не внесло в Думу. Раз правительство ничего в Думу не внесло, то никакой производительной работы не могло быть.
Председатель. — Вероятно, с теми лозунгами, которые выдвигала первая Дума, вы не согласитесь, но, по крайней мере, нельзя отказать ей в следующем: ведь та масса, которую вы считаете бессознательной, присоединилась к кадетам, т.-е. к элементам весьма просвещенным, и пошла под их знаменами; какой можно сделать вывод из этого факта?
Крыжановский. — Да просто кадеты обещали народу то, чего он желал — землю; а при этом условии, он готов подписаться под чем угодно, не входя в детали. Сказать, что они шли сознательно или несознательно, я не знаю…
Председатель. — Критерием бессознательности вы считаете то, что народу нужна земля, и он стремится к этой земле. Почему в том, что они примкнули к лозунгу «земля», вы видите доказательство бессознательности? Казалось бы, можно думать наоборот.
Крыжановский. — Вы неправильно излагаете мои слова. Я говорю, что к этому лозунгу они безусловно примкнули, примкнули к тому, что с этим лозунгом соединялось. Но никакого критического отношения не могло быть, по той простой причине, что масса не могла прочесть того, что перед ней лежит. Как вы можете сказать, что я сознательно отнесся к делу, если я не могу прочесть его? Я могу присоединиться, но это будет несознательное отношение.
