ВАЛЕРИЙ ШУМИЛОВ - ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье.
Антуана не очень удивило поведение Кутона, когда-то вполне самостоятельного политика, а теперь послушного «флюгера» Максимилиана, но он был смущен близорукостью Робеспьера, не увидевшего, что «декрет о депутатах-грабителях» мог бы стать отличным оружием против оставшихся врагов «триумвирата» в Конвенте.
Если бы декрет был принят и начал действовать, может быть, не пришлось бы изобретать «гильотинный» прериальский закон. Но свою ошибку Робеспьер понял только через полтора месяца.
А пока недовольный Антуан ничего не сказал Максимилиану. Потому что кроме проявленной близорукости еще большее удивление у него вызвал сам поступок Неподкупного: в самый день, когда был казнен Дантон и единственный друг детства самого Робеспьера (и, наверное, его самый близкий друг в жизни) Демулен, когда сам Максимилиан услышал за плотно затворенными ставнями дома Дюпле не только дикие пронзительные вопли Камилла: «Робеспьер, спаси меня, я – твой друг! Убийца, почему ты прячешься? На, пей мою кровь!», но и могучий рык своего главного врага: «Робеспьер, ты скоро последуешь за мной! Я жду тебя через три месяца!» – так вот, в этот самый день, всего через несколько часов после того, как телеги с осужденными проехали мимо его дома, Робеспьер, пересилив себя, счел возможным появиться в Якобинском клубе и выступить в защиту «собственности депутатов-патриотов», – настолько эта позиция была принципиально важна для него!
«Он все больше удаляется от реальной политики в заоблачные сферы своей еще несуществующей Республики добродетели», – с огорчением подумал Сен-Жюст, но вслух своего недовольства не высказал, понимая, как ужасно, наверное, после криков с телег палача чувствует себя Робеспьер.
Дантон дал им всего три месяца? Что ж, над этим надо было подумать…
Придя на следующий день в Национальный Дворец, Антуан застал членов Комитета общественного спасения бурно обсуждающими отдельные эпизоды вчерашней казни. Билло-Варрен шутовски поздравил Сен-Жюста с исполнением клятвы, данной им заочно Демулену:
– Ну, вот твой Камилл и понес свою голову в руках, как святой Дени, как ты ему и обещал! – и громко расхохотался.
Незадачливый актер и автор неудачных пьес Колло д’Эрбуа на чем свет ругал еще более незадачливого комедиографа Фабра д’Эглантина за его нелепое обвинение в похищении при аресте его последней пьесы, которую якобы присвоил Колло. Карно задумчиво повторял что-то про «три месяца». Барер же почти восхищенно смаковал некоторые интересные детали казни.
Оказывается, Дантон за весь день проявил только одну слабость: у самых ступенек эшафота пошатнулся и, как бы обращаясь к жене, сказал ослабевшим голосом: «О, моя дорогая! Неужели я тебя больше никогда не увижу?» – но тут же одернул себя и со словами: «Дантон, мужайся!» – быстро поднялся на платформу. Во все остальные часы он проявил невероятное самообладание (в котором, впрочем, никто и не сомневался): начиная с момента выхода во двор, когда он, увидев поджидавшую его глазеющую толпу, воскликнул: «Дурачье! Сейчас они будут кричать «Да здравствует Республика!», а между тем через два часа у этой самой Республики не будет головы!»; затем во время дороги, когда он презрительно утешал Камилла, рыдавшего и взывавшего к толпе: «Народ! Я – Камилл Демулен! Я первый повел тебя на Бастилию! Тебя обманывают, народ! Убивают твоих лучших защитников!» (Дантон тогда бросил бывшему другу Робеспьера и Сен-Жюста: «Успокойся и оставь в покое эту подлую сволочь!»); наконец, уже и у самого ножа, только что поразившего Эро-Сешеля, который поднимали перед ним и к которому Дантон приблизился даже прежде, чем убрали труп («Немного больше или меньше крови на твоей машине, что за важность, – сказал он презрительно Сансону, – не забудь только показать мою голову народу – она этого стоит!»).
Дантон мог не беспокоиться о своей просьбе – его голову показали бы толпе (той самой ругаемой им «сволочи») во всех случаях.
Зато Сен-Жюста весьма позабавил один факт, который на десерт поведал насмешник Барер. В те самые часы, когда совершалась казнь дантонистов, в театре Национальной оперы исполнялась революционная пьеска с весьма подходящим для этого момента названием «Праздник Десятое Августа, или Провозглашение Республики». Во время представления актер, изображавший главного героя того славного дня – председателя Конвента, всходил к подножию статуи Свободы, потрясая горящим факелом. А тот, кого он изображал, председатель Конвента 10 августа 1793 года Эро-Сешель всходил в этот момент на эшафот всего в нескольких шагах от бесстрастно взиравшей на него гипсовой фигуры Свободы.
РЕТРОСПЕКЦИЯ 5
Однажды незадолго до битвы при Флерюсе Сен-Жюст, обходя поздней ночью бивуаки Арденской армии, думал, глядя на мерцающие под лунными лучами медленно текущие воды Самбры, о том, что он – счастливый человек, ибо вот! – на его глазах уже происходит рождение Нового мира, смутные контуры которого все отчетливей проступают сквозь пороховой дым сражений армий Революции с армиями вражеских коалиций уже и здесь на передовом форпосте Французской Республики.
Ибо близится торжество истинной Республики Добродетели, Республики Свободы, Равенства, Братства.
Уже простые солдаты, бывшие вчерашние крестьяне, возчики, ремесленники, типографские рабочие становятся генералами.
Уже в народное представительство Франции выбраны люди самого простого состояния и самых обыкновенных профессий: юристы, журналисты, врачи, офицеры-патриоты и даже бывшие священники-кюре. И бывший провинциальный адвокат становится во главе правительства.
Уже и сами люди опасаются казаться богатыми, – в моде бедность, ибо ведь «бедняки – соль земли». И вот многие граждане щеголяют не в шелковых чулках и не в башмаках с пряжками, а в длинных брюках и деревянных сабо, – вместо шляп они надевают красные колпаки, вместо длинных сюртуков – короткие карманьолы.
Уже отменено и обращение на «вы», – все отныне говорят друг другу только «ты», как в древних античных республиках: «ты» ребенок говорит старику, кавалер – даме, солдат – генералу, последний бедняк – члену правительства.
И – о, великая простота нравов! – нет больше прежнего рабского обращения «господин», – все стали «гражданами», и даже дети теперь уже не просто «дети», но и «маленькие граждане».
Уже и самое обычное пожелание при встрече здравствовать заменено новым республиканским приветствием: «Салют и братство!»
Уже созданы республиканские атрибуты единой нации: Дерево свободы, Алтарь Отечества, трехцветная кокарда, – и вокруг них сплотились все патриоты.
Уже все граждане новой республики объединены единым национальным гимном «Марсельеза».
Уже кое-где начинают выпекать и «хлеб равенства», – нет больше пирожных, тортов, белого хлеба и прочих ненужных «услад» извращенных аристократов, – есть только единый для всех серый хлеб равенства.
Уже в городах не только одни бедняки объединяются в едином порыве гражданской общности в бешеном танце санкюлотской «Карманьолы», – нет! – уже и все граждане, возревновав к идеям равенства первых христианских мучеников, принимают участие в «братских трапезах», – и сотни людей всех сословий восседают на улицах за длинными столами, на которых расставлена нехитрая снедь тяжелого революционного времени, купленная на деньги вскладчину.
Уже и вместо мрачной религии христианства обретает силу новая светская вера в благодетельное для бедняков Верховное существо, и бывшие церкви и старинные соборы становятся «храмами равенства», чтобы в скором времени преобразоваться в гражданские храмы наступившего царства Добродетели; и даже браки отныне заключаются не слугами фанатизма, а гражданскими магистратами.
Уже нет и прежнего «рабского» календаря святых лицемеров и коронованных обманщиков; не отмечают ни «святцы», ни Воскресения, ни Рождество; устранены и прежние недостатки в счете на дни недели и месяцы, – отныне начало Новой Эры Мира – 22 сентября 1792 года, день открытия первого Республиканского национального представительства в Европе, названия месяцев определяют условия климата, принят и десятичный счет дней по декадам.
Уже и революционные солдаты одерживают победы на всех фронтах и переходят соседние с единственной в Европе Республикой границы, – и вот уже на горизонте встает великая мечта о грядущей и уже такой близкой Мировой революции; и пусть это пока только мечта, ибо никто не любит иноземных захватчиков, – но теперь французы подали пример для всех стран мира, и все свободолюбивые народы вскоре последуют за ними, – главное же, что теперь эта мечта существует, эта мечта о Великой Мировой Республике и о Париже – столице мира.
Так метафизическая сущность Республики Истины все явственней начинает проглядывать сквозь материальные одежды буржуазной республики французов.
