Александр Говоров - Византийская тьма
— Три императора, — сказал вслух Денис, кивая на Врану, Мурзуфла и Канава, сидевших рядом и похожих на какую-нибудь печерскую икону трех святителей.
— Что, что? — тотчас заинтересовался Никита Акоминат. Он всюду, «как песок золотой», искал себе материалы для своей «Хроники».
«Три императора», — улыбнулся уже про себя Денис. Все-таки кое-что он помнил из далеких семинаров по истории Византии. Спустя несколько лет, когда власть императоров Ангелов наконец рухнет (а власть Комнинов рухнет задолго до этого), эти три генерала сбитым с толку и мечущимся народом один за другим будут выдвигаться на престол.
Врана, горбоносый и мудрый старец, будет выдвинут первым и первым же погибнет в жестоком уличном бою. Затем Мурзуфл, широколицый и красноносый, любитель езды под шелковым зонтиком. И когда уж остервенелые крестоносцы и предатели венецианцы захватят столицу и все будет потеряно, пролетарии поднимут на щит третьего. Это Канав, мужичок коротконогий и категоричный, прославившийся своими солдатскими прибауточками («кошмар, сказал кашевар», «караул, сказала бабка, потеряв невинность», «пятак гони за так» и все такое прочее), он придет тогда, когда уже будет все потеряно, чтобы надеть императорский венец и своей смертью знаменовать гибель классической Византии.
Этот военный совет тоже не дал ничего, так как не было все-таки указаний от Андроника. Решено было к Андронику еще раз послать надежных людей, всем готовиться к походу, а пока продолжать борьбу с лихоимцами и прочими врагами народа, как это предписано указами императора.
— Поможет ли это чему-нибудь? — сомневался Денис. — Изменит ли это ход истории?
— Изменит, — убежденно отвечал Никита Акоминат. — Если каждый станет на своем посту исполнять положенное. Вот твой приспешник, Стративул, что ли? Муж хозяйки постоялого двора. А он, жалуются, поборы тут брал за одно только право попасть на прием к тебе, царскому претору.
Все молчали, а Денис думал, как меняются люди и здесь, как изменился этот скептический Никита!
Вышли из шатра, чтобы направиться в другой шатер, личный великого доместика Враны, где его супруга, блистательная Теотоки, приглашала всех на ужин.
— Господин Ласкарь! — окликнул Денис советника, который был с ним неотлучно. — Что там со Стративулом?
— Были, были жалобы… — подтвердил Ласкарь, накручивая усы. — Но мы не стали тебя лишний раз тревожить, сами беседовали с ним.
— Ну и нельзя его сейчас пригласить?
Спрошенный Сергей Русин, оруженосец, несколько растерянно доложил — Стративул внезапно собрал свои подсумки и седельные мешки и отъехал, ссылаясь на свое право вассала. Заявил также, что он за какую-то девку сечь попов и монахов не намерен.
Денис усмехнулся — Византия! И подумал, хорошо что темно, никто не видит выражения его лица.
Вступили в ярко освещенный шатер прекрасной Теотоки. Сдвинув выразительные брови, она с лаской и весельем смотрела на явившегося из небытия Дениса. Зоркий женский взгляд подмечал, что кожаный колет-подкольчужник порван и не подшит, что рубашка царского претора ветхая, да и вообще помыть, постирать этого победителя при Хоминой горе было бы надо…
Каким-то женским чутьем понимала, что видятся они в последний раз, по крайней мере в эту историческую эпоху. Но было ничуть не грустно, только вилась, словно лента, какая-то лирическая печаль и хотелось спросить: а ты вспоминаешь когда-нибудь ту фускарию Малхаза? А он бы взял да ответил сквозь улыбочку — ах да, да, фускарию Малхаза, как же, как же!
Поэтому разговора у них опять не состоялось… То есть говорили они обо всем. Она о том, что беспокоится о матушке Манефе, которую царь никак не хочет освободить, несмотря даже на гибель ее сына. О том, что Вороненок ее сейчас в столице, но поскольку Манефин дом, который удалось освободить от пришлых пролетариев, ждет ой какого ремонта, то Вороненок со свитою, он в казармах Маркиана, там у Враны есть квартира. И живет она двойною жизнью — заботы о муже и о быте, а помыслы все и чувства о нем, о Вороненке. Слава Богу, хоть там гном Фиалка!
Она ждала, что в ответ Денис расскажет ей о смерти жены (она, конечно, знала об истории с Фоти), но он, внимательный и чуткий, о своем промолчал.
— Кстати, — сказал подходя с чашей вина великий доместик Врана. — Наши лазутчики там изловили бывшего попа, расстригу, который у вас там вредил в Амастриде.
— Кир Валтасар, что ли? — угадал Денис.
— Вот-вот, Валтасар! Он эмиру басурманскому служил, которого ты изволил укокошить, ха-ха-ха!
Отправились в пытошную палатку (имелась и такая в римском военном лагере), несмотря на то, что Теотоки старалась отговорить. «Эти мужчины! Смотрите, какая ночь кругом, какие звезды! А им все кровь да пытки!» Три императора, а с ними Денис, Никита, Ласкарь отправились в палатку, где на станке висел расстрига.
Там при свете чадных смоляных факелов они увидели желтое, умеренно волосатое тело, заломленное на пытошной раме. Можно было подумать, что это мертвец с разинутым ртом, но будущий император Канав, воскликнув «ай люли-мули!», щелкнул его кончиком хлыста. Расстрига задергался, деревянные брусья натужно заскрипели.
— Узнаешь? — строго спросил великий доместик. — Изволь отвечать императорскому синэтеру господину Дионисию, что он пожелает спросить. Да расскажи правдиво все, что тут лгал про него.
Тут дуке Канаву показалось, что расстрига чуть улыбнулся. Хлыст его снова щелкнул, как на кавалерийском манеже, видно было, что дука этот большой мастер своего дела. А Валтасар, словно обжегшись, завопил:
— Уй, уй, юй! Все расскажу, все… Только освободите, господа милостивые, вот эту руку, хоть чуточку, затекла и жжет нестерпимо!
Далее заученным голосом он поведал, что, конечно, наклеветал все принцу… Уй, уй, юй! Не принцу, не принцу, его величеству, конечно, царю, ошибся в титуле, кормильцы! Наклеветал, что господин этот Дионисий якобы самозванец… Уй, уй, юй, пощадите! А не небесный посланник. А он небесный, небесный, уй, уй, юй!
Денису было мерзко, он с отвращением смотрел на удовлетворенные лица будущих императоров. Никита Акоминат, тот совсем вошел во вкус, достал восковые записные таблички. Спрашивал:
— Да как же ты, христианин, и мог напраслину возвести на человека?
— А он некрещеный, — отвечал расстрига, с ненавистью глядя на Дениса.
— Тебя убьют, — обещал дука Канав, — так что говори правдиво все, что утаил до страшного суда.
Шарниры заскрипели, заходили ходуном, двое служителей совершенно зверского образа принялись закручивать пытошные кольца. Расстрига даже не застонал, но принялся как-то отрывочно и весело выкрикивать:
— А ваша эта Фотиния… Ах, что за девка была, сыр с медом! Какие ночки я с нею, пока этот диавол в курятнике…
— Мерзавец! — закричал усатый Ласкарь. — Бейте его, бейте его насмерть!
Генералы повернулись и чинно вышли из шатра. Вдогонку им неслись истошные вопли Валтасара.
Сергей Русин доложил, что прибыл какой-то совершенно конфиденциальный гонец из столицы. Денис отправил к нему в караулку, где он был, Ласкаря, а сам поспешил вслед за императорами в шатер Теотоки. В голове все рябило и звенело, не умолкая вопил расстрига, а уйти было нельзя.
Теотоки велела играть негромко музыкантам, что она очень любила, обновили свечи, налили чаши, пир продолжался.
— Ах, господа всеславнейшие! — говорила Теотоки. — Чего вы медлите? После таких побед — берите столицу, начинайте все оттуда!
Вернулся Ласкарь, шепнул Денису — гонец лично к нему, отказывается с кем-либо разговаривать. Денис извинился, вышел.
В караулке у ворот замученный скачкой гонец хлебал суп из котелка. Завидев Дениса, встал, опустился на колени. Денис приказал всем выйти, кроме, конечно, часового у знамени.
— Их светлость господин Агиохристофорит, — зашептал Денису гонец, — велел тебе, синэтер, все бросать и немедленно возвращаться.
Ни на какие больше расспросы гонец не отвечал. Денис решил так: Ласкарь берет его конвой и немедленно едет в столицу. А Денис с Сергеем Русиным вернется в Амастриду и оттуда уже в столицу, ровно через сутки.
Ночь глядела тысячью звезд, где-то во тьме шарахалось море, кузнечики скрежетали как одержимые. Человек, который висел на деревянных распорках в пытошной палатке, подергался слегка, пробуя несокрушимость пружин, снова обвис и заныл, заскулил, словно от застарелой зубной боли:
— Ой, ой, обещал меня большой дядя к утру прикончить, ой, ой, ой! А что мне делать, если у меня в огороде золото награбленное зарыто, ой, ой? Кому ж я его оставлю, уй, юй, юй, сирота я несчастный? Кому ж оно достанется, неужто так и будет лежать кладом?
Служители зверского образа заинтересовались, оставили свой горн или другие занятия, подошли к скулящему расстриге.
