Питер Хизер - Восстановление Римской империи. Реформаторы Церкви и претенденты на власть
За пределами Рима в период диспутов папское влияние на западноевропейский христианский мир в целом тоже несколько расширилось. Многие другие правители Западной Европы были рады видеть, что Григорий доставляет столько хлопот империи, и в результате согласились с присутствием его легатов – посланников-судей – на своей территории. Такие легаты действовали на специальной основе, созданной при предшественниках Григория, но период его правления отмечен гораздо более систематическими назначениями, например, епископов Гуго де Ди (позднее архиепископ Лионский) во Франции, Аматуса Олеронского в Южной Галлии и Испании и Ансельма Младшего из Лукки в Ломбардии. Эти постоянные представители усиливали значение папского присутствия за пределами Рима и увеличивали объем церковных дел, на которые папская власть могла распространять какое-то влияние. Однако потенциальная эффективность легатов по-прежнему в основном покоилась на готовности королей соглашаться на их присутствие, а высокопоставленного духовенства – доводить до их сведения дела, и как таковое все предприятие оставалось ad hoc[331][332]. Во всем остальном папа Урбан II по крайней мере продолжал традицию Льва IX – распространять папскую власть за пределы Рима, как на знаменитый Клермонский синод в 1095 г., на котором он призвал к оружию, с чего и начался Первый крестовый поход. Это стало еще одним примером того, как папская власть ставит себя во главе текущих событий в христианском мире. Но нельзя сказать, что эта власть сильно расширилась, так как известно, что призыв папы Урбана был воспринят многими людьми по-разному и закончился совсем не тем, что имел в виду папа римский. Он хотел, чтобы в путь отправилась небольшая группа хорошо вооруженных профессионалов. Получив это, тем не менее он уже не мог контролировать само явление в целом[333]. И хотя влияние папы на религиозную жизнь Западной Европы усилилось за два поколения после варварских пап, но в этот период не было ни малейшего признака появления каких-либо регулярных государственных механизмов, посредством которых папская власть могла систематически вторгаться в повседневную регламентированную религиозную жизнь мирян таким способом, который мог рассматривать Иннокентий III на IV Латеранском соборе. Мы также не видим, чтобы папская власть занималась чем-то большим, чем решала отдельные вопросы в религиозных делах, вместо того чтобы вооружиться более комплексным подходом к выявлению самой лучшей церковной практики. Решение этой более общей проблемы пришло совершенно неожиданным путем.
Чтобы найти его, нам нужно вернуться к теме канонического закона. В X в. после Каролингов не было каких-то постоянных вызовов главенству Pseudo-Isidore; подделки сборника свободно вошли в две главные дополнительные книги, вышедшие в то время. Спор об инвеституре стимулировал новую волну интереса к этой теме по мере того, как обе стороны стремились оправдать свои позиции в том, что быстро стало конфликтом власти. Григорий VII и его последователи особенно подталкивали ведущих ученых из числа своих сторонников к тому, чтобы они выпускали новые сборники законов, которые предоставят точные ссылки на источник в оправдание их позиции по вопросу главенства императорской власти. Неудивительно, что тексты из сборника Pseudo-Isidore снова предоставили для этого основной боекомплект. Помимо работы в качестве одного из легатов папы Григория Ансельм-младший из Лукки выпустил первую из таких реформаторских книг в 1083 г. Вскоре за ним последовали и другие: сборник кардинала Деусдедита в 1087 г. и «Анонимный сборник из семидесяти четырех произведений» того же десятилетия. Благодаря Pseudo-Isidore и особенно «Константинову дару» было довольно легко поддерживать притязания реформаторов на главенство папской власти над империей. Однако еще более важным в конечном счете оказалось понимание того, что существующие тексты канонических законов на самом деле было почти совершенно невозможно применять. Имелось так много различных источников (все, начиная от рукописей до выступлений пап и множества церковных соборов между ними), в которых говорилось о столь разных вещах в таком большом количестве рукописей даже без намеренных искажений, внесенных в Pseudo-Isidore, что часто оказывалось невозможным их понять и знать, что следует делать на практике. Величайший знаток церковного права того времени Иво Шартрский дважды подступал к решению этой проблемы. Его первой версией стал «Декрет», вышедший в семнадцати огромных книгах. Большую популярность завоевала его вторая попытка – более короткая «Панормия», в которой было чуть меньше книг – восемь. Иво прекрасно знал общую проблему противоречивости, и у него имелись некоторые соображения насчет того, как это можно уладить (к этому мы вскоре вернемся). Но он не предпринял никаких попыток решить этот вопрос, так что даже с его полезным вкладом в это дело пользователь по-прежнему оставался с массой противоречивых материалов[334].
Канонический закон выглядел особенно путаным в конце XI в., потому что именно в это время (тогда реформаторы папской власти обращались к нему за поддержкой) были открыты великие юстинианские тексты римского права. Это необыкновенная история сама по себе. Все средневековые (а значит, и современные) тексты юстинианских дигестов произошли от одной рукописи VI в., которая сохранялась в Пизе до 1406 г., когда одержавшие победу флорентинцы увезли ее домой как трофей. И хотя нет никаких признаков того, что в Пизе за пятьсот лет ее прочитали, но все-таки и не выбросили. Тогда, во второй половине XI в., с нее была сделана первая копия (ныне утраченная), на которой основывались все средневековые знания данного текста. Эту первую копию сделали в три отдельных этапа, и на протяжении Средних веков появившиеся в результате этого три куска текста имели хождение как три отдельные книги в пяти томах. В два других тома вошли первые девять книг юстинианского «Кодекса» и последняя книга, содержащая «Институты», последние три книги «Кодекса» (которые циркулировали отдельно от первых девяти) и имперские дополнительные узаконения. По сравнению с сокращенной версией старого римского законодательства, представленного в «Дигестах» Трибонианом и его помощниками, противоречивая масса текстов, составлявших канонический закон, выглядела как дурная шутка и была презираема новыми профессионалами римского права, которые появились в Болонье с последней четверти XI в. По мере того как они развивали изучение римского права, его стратегию и практику стали быстро заимствовать юристы церковного права с целью превратить свою массу различных материалов в действующую систему письменного закона.
Начало этому необычному процессу, что удивительно, положило утверждение Юстиниана в Constitutio Tanta:
«Что касается любого противоречия, встречающегося в этой книге, ни одно из них не может претендовать на место в ней; и ни одно не будет найдено, если мы полностью рассмотрим причины различия. Будет обнаружена какая-нибудь отличительная особенность, какая бы неясная они ни была, которая положит конец обвинениям в противоречивости, придаст другой вид и охранит ее от обвинений в разночтениях»[335].
Как мы видели в главе 3, изначально это было императорское хвастовство с целью компенсировать тот факт, что проект «Дигестов» подвергся сильному сокращению. Однако юридическая школа в Болонье, основанная знаменитым Ирнерием, приняла это утверждение за чистую монету и посвятила себя – поколение за поколением – демонстрации того, что на самом деле в своде законов Юстиниана не существовало противоречий. Для этого они изучили все тексты отрывок за отрывком, и если они наталкивались на явное противоречие, то хватались за любой довод – обнаруживали, что Юстиниан в каждом случае вкладывал «особый дифференциальный признак… который кладет конец обвинениям в противоречивости» – в попытке найти какой-то обходной путь. Характер доводов, которые они использовали, был различным. Юристы всегда пристально вчитывались в точную словесную формулировку изучаемого отрывка и иногда решали проблемы путем подробного грамматического или риторического анализа. Они также сравнивали каждый отдельный отрывок с потенциально аналогичным судебным решением, входящим в этот корпус текстов, – подход, который дал им еще один набор возможных объяснений, когда грамматики и риторики оказывалось недостаточно. В некоторых случаях принятия внешне противоречивых решений они поступали таким образом: один или несколько подобных текстов должны быть отнесены к категории исключений, допускаемых лишь в точно определенных обстоятельствах. Поэтому тексты не противоречили общему правилу, которое они определяли в другом законе, и в итоге разграничение между «общим» и «частным» законами оказалось чрезвычайно продуктивным подходом. Все это предприятие представляет собой памятник мощи человеческой изобретательности при принятии желаемого за действительное.
