Сергей Царевич - За Отчизну (Часть первая)
В день 29 апреля были назначены выборы ректора университета. Заседание было бурное, немцы не допускали выборов по новому положению, так как старые должностные лица не сложили свои полномочия. Ректор Геннинг фон Бальтенгаген бросил упрек Яну Гусу в том, что Ян Гус и его приверженцы нарушают клятву хранить устав университета. Ян Гус встал и заявил: - Жители чешского королевства, настоящие чехи, как светские, так и духовные лица, в силу королевского декрета должны пользоваться особыми привилегиями в совещаниях и управлении, в занятии первых мест и должностей для успеха и чести короля и королевства. Король Вацлав даровал жителям своего королевства - чехам - в Пражском университете три голоса, чем оказал им предпочтение перед тевтонами. Среди немецких магистров пронесся ропот негодования. Тогда поднялся магистр Рудольф Мейстерман - грубый, рослый, с рыжеватыми, подернутыми сединой волосами и бородой. Глядя с ненавистью на Яна Гуса, Мейстерман с сильным саксонским акцентом выкрикнул: - Нас, немцев, в университете большинство! Мы тут хозяева, и не чехам господствовать в университете! Ваше дело - учиться у нас и быть нам благодарными за это. Ян Гус продолжал стоять спокойно и только чуть усмехнулся. Когда на минуту шум в зале затих, раздался ровный, звучный голос Яна Гуса: - Чешские ученые превзошли немецких и поднялись во всех науках выше иностранцев. В зале поднялся неистовый рев. На Гуса и его друзей сыпались проклятия, угрозы и площадные ругательства. Ян Гус, подавив в себе вспышку гнева, сдержанно продолжал: - Пора чешскому народу стать хозяином в своей стране... Он не закончил. Снаружи послышался шум, звуки военных труб и звон литавр. Растворились ворота, и во двор Каролинума вошел отряд королевской стражи. За ним в сопровождении советников городского магистрата, выступавших с унылыми лицами, шел торжественно пан Микулаш Августинов. Далее двигалась мночисленная свита. Пан Микулаш вышел вперед, держа левую руку на рукоятке меча, а в правой большой свиток пергамента с болтающейся на шнурке восковой печатью. Все почтительно встали и отвесили поклон, ожидая, что последует дальше. Пан Микулаш, не оборачиваясь, протянул руку со свитком, и молодой человек в четырехугольной шляпе и мантии доктора права подхватил свиток и развернул его, вопросительно глядя на пана Микулаша. Тот расправил свои пышные усы и властно объявил: - Слушайте, господа магистры и весь Пражский университет, повеление его милости августейшего короля Чехии Вацлава Четвертого! - И, махнув рукой доктору прав, закончил: - Читай! Приказ гласил, что король повелевает ректору университета магистру Геннингу фон Бальтенгагену сдать университетскую печать, ключи от кассы и матрикулы новому временному ректору магистру Зденку из Лабоуни; деканом факультета свободных искусств назначается магистр Шимон из Тышнова - оба чехи. Этого удара немцы не ожидали. Но приказ есть приказ, и он тотчас же был исполнен. Весть о случившемся быстро разнеслась по городу. Немцы-патриции пришли в ярость. Когда Ян Гус вместе с новым ректором и деканом вышел на улицу, кто-то швырнул в него камнем. Камень пролетел мимо самого уха магистра и попал в идущего рядом старого Криштана из Прахатиц. В толпе чешских студентов, шедших позади своих магистров, раздались негодующие крики: - Немцы наших магистров бьют! И чехи бросились на толпу немцев с кулаками, камнями и палками. Накопившаяся за все это время взаимная злоба внезапно прорвалась наружу - завязалась яростная драка. Магистры и бакалавры тоже вмешались в свалку. Штепан крикнул Кржиделко: - Беги что есть силы и приведи новоместских ребят! Мы одни здесь ничего не сделаем! Кржиделко бросился со всех ног в Новое Место. Но, видимо, новоместские ремесленники уже услыхали о нападении немцев. Когда, подобрав полы длинного студенческого плаща, Мартин пробегал через Новоместскую площадь, он услыхал звуки набата. Небольшой колокол церкви Снежной божьей матери бил тревогу. Мартин увидел, как из дверей, калиток, ворот выбегали кое-как одетые люди, вооруженные чем попало. Он видел, , как они собирались в небольшие группы, а эти группы уже на ходу сливались в огромную толпу. Мимо Мартина мчались оружейники, кузнецы, жестянщики, перепачканные углем, пекари с засученными рукавами и сотни всяких других ремесленников из Нового Места. Среди бегущих Мартин заметил Войтеха, Ратибора, Гавлика. Марка - медника, Якубка - пекаря. Все они пронеслись мимо, потрясая кулаками, палками, топорами, заглушая звуки набата угрожающими, пронзительными выкриками: - Нашего мистра убить?! Нашего защитника Яна Гуса?! Бей их, проклятых! В пекло немецких дармоедов-богатеев! Вместе с толпой Мартин добежал до Каролинума, где все еще происходила свалка. Упитанные, краснощекие немецкие купцы, размахивая оружием, также сбегались к Каролинуму, но, увидев приближающуюся толпу, остановились в нерешительности. - Назад, господа! Назад! Оборванцы из Нового Места набежали! Надо уходить! Тысяча дьяволов! Отбиваясь от нажимавших чехов, немцы - студенты, купцы и монахи - поспешно ретировались, и скоро вся площадь вокруг Каролинума опустела. Ян Гус, окруженный друзьями и сопровождаемый народом, направился в Вифлеемскую часовню. Уличные схватки продолжались еще с неделю. Но, видя, что их дело проиграно окончательно и власть в университете безвозвратно утеряна, немецкие доктора богословия, магистры, бакалавры, студенты стали покидать Прагу. С утра до ночи двигались из Праги на колясках, телегах, верхами и даже пешком сотни и тысячи немцев. Проклиная Яна Гуса и всех чехов, они после разных мытарств наконец достигли Лейпцига, где и осели, основав новый университет. Пражский университет на время как будто опустел. Многие ремесленники, недовольные уходом немцев, злобно ворчали, но скоро все наладилось, и жизнь снова вошла в свою колею. 13 октября 1409 года в большом зале Каролинума были проведены по новому положению выборы ректора, и ректором единодушно был избран чех, сын крестьянина - магистр Ян Гус.
Глава III
1. МОРАВАНЕ
День склонялся к закату. Жара заметно спадала, легкий ветерок принес прохладу. От деревьев и кустарников уже протянулись длинные, густые тени. Высоко вверху над холмистой зеленой равниной, окаймленной темными полосами лесов, парил ястреб. В воздухе была разлита тишина - предвестник наступающего заката, - изредка нарушаемая трескотней кузнечиков и щебетанием птиц. Посреди пыльной дороги, сбегающей с горной цепи и устремляющейся извилистой серо-желтой лентой по безбрежной волнистой равнине, стоял человек и напряженно смотрел вдаль. Лицо его, еще молодое, но усталое и озабоченное, было обветрено и покрыто красновато-бронзовым загаром. Ветер слегка колыхал его темно-каштановые волосы, спереди коротко подстриженные и длинные, почти до самых плеч, сзади. Давно уж он стоял так и все смотрел вдаль на дорогу. Но, кроме бесконечной, однообразной серой полосы, его глаза ничего не видели. Человек тяжело вздохнул и, понурившись, побрел к кустам, окаймлявшим край дороги. - Господи! Никого нет... Ну хоть бы кто-нибудь проехал! И вечер уже близко... Вот беда! Тяжкая беда на нашу голову!.. В тени развесистого куста боярышника на совершенно затасканной, но когда-то белой казайке лежала женщина. Тонкие, костлявые руки безжизненно покоились на плоской груди.
Рядом с женщиной сидела на корточках девочка лет четырнадцати пятнадцати. Прильнув вплотную к самому лицу женщины, девочка, едва сдерживая слезы, шептала: - Матичка!.. Матичка моя!.. Женщина медленно подняла веки и раскрыла свои огромные, (такие же, как у дочери, синие глаза, но только тусклые и безжизненные. - Власта, может, воды дать? - спросил заботливо мужчина, нагибаясь к лежавшей. Та чуть шевельнула бескровными, сухими губами и сделала слабую попытку поднять голову. Мужчина проворно достал из дорожного мешка деревянную баклажку и поднес ее к губам Власты, в то время как девочка осторожно поддерживала ее голову. Больная сделала один - два слабых глотка и, снова откинув голову, закрыла глаза. - Я пойду посмотрю на дорогу, - вызвалась девочка. Мужчина молча кивнул головой и тяжело опустился на землю, погруженный в тревожное раздумье. Внезапно с дороги донесся звонкий детский голос, захлебывающийся от радости: - Дядя, дядя! Кто-то едет!.. Возы идут! Много возов!.. А пыли, пыли-то сколько! Скорее, скорее, дядя!.. Глядите, вон там... Девочка стояла на дороге и, приплясывая от нетерпения, торжествующе показывала пальцем на восток. Мужчина вскочил на ноги, выбежал на дорогу и, положив свою большую коричневую руку на худенькое плечо девочки, тоже с надеждой и сомнением стал напряженно всматриваться в даль. - И верно, едут!.. Ну, слава тебе боже, наконец-то! Действительно, вдалеке показалось густое облако пыли, поднимавшееся над большой дорогой. Еще две - три минуты, и уже можно было различить темные очертания движущихся лошадей и телег. Девочка вприпрыжку что было сил побежала к матери, громко крича: - Матичка! Матичка милая! Возы идут! Много-много... Теперь нам будет хорошо! Мужчина не выдержал и быстрыми шагами направился навстречу приближающемуся обозу. Подойдя ближе, он увидел несколько нагруженных тюками больших телег. Вооруженные всадники, по всей видимости охрана, замыкали караван. Впереди обоза медленно ехал верхом на крепком гнедом иноходце хозяин обоза пожилой человек в сером дорожном плаще и в суконной шапочке, плотно облегавшей голову. Ожидавший обоз мужчина подошел к хозяину и низко поклонился, держа в обеих руках шапку: - Бог в помощь милостивому пану! Во имя Христа-спасителя и пресвятой девы прошу доброго пана о милосердии и помощи. Всадник придержал коня и вопросительно взглянул на подошедшего: - И тебе помоги господь. Только я не пан, а купец. Но в чем я могу помочь тебе? - Почтенный пан купец, здесь у дороги лежит умирающая. Подвези ее до ближайшего местечка, не допусти честной христианке помереть без покаяния и без достойного погребения! - Веди меня к ней, - только и ответил купец и тотчас сошел с коня. Быстрыми шагами они направились к кустам, где лежала Власта. Купец, опустившись на одно колено, положил свою ладонь на лоб больной. Девочка с надеждой и немой мольбой не спускала глаз с купца. - Да, уж тут, видно, никакой лекарь не поможет. Надо положить больную на воз и дать ей немножко вина, чтобы прибавилось сил. Снеси ее, друг мой, на воз, а я пойду распоряжусь. Спутник умирающей поднял ее на руки и понес к возам. Тем временем повозочные, по приказу купца, переложили часть груза с одной телеги на другие и Власту осторожно опустили на мягкие мешки с шерстью. Купец подложил ей под голову свою дорожную подушку и влил в рот несколько ложек вина. Девочку посадили около матери, и обоз снова тронулся в путь.
