П. Демезон - Записки о Бухарском ханстве
Гадигар-бек занимался торговлей, имел приказчиков, обязанные доставлять его товары в различные уголки России и Туркестана. Он следовал примеру тех узбеков, не очень богатых, которые, утром съездив на поклон к хану, возвращаются в свои караван-сараи и не занимаются ничем, кроме своих тканей и своего хлопка. Мой хозяин тщательнейшим образом исполнял все религиозные обряды. Мы вместе совершали молитвы, затем беседовали о его делах. Его визиты ко мне становились день ото дня все более частыми. Однажды вечером он сообщил, что кушбеги, возможно, пошлет со мной посланника в Россию. Я почувствовал, что он желает быть этим посланником, надеясь в таком случае провезти в Россию беспошлинно несколько шалей. Я польстил ему, сказав, что мне доставит удовольствие выполнить ту же роль для него в России, какую он выполнил для меня в Бухаре. В результате я внушил ему еще большее доверие к себе, а в довершение всего несколько сделанных мною подарков окончательно расположили его ко мне. В итоге за мною меньше следили, лучше ухаживали, и я всегда находился в курсе происходящего в городе и при дворе. Как-то Гадигар-бек дал мне понять, что являясь гостем кушбеги, я не могу искать новых знакомств в Бухаре, не обидев его. Я поблагодарил его за предупреждение. Ниже я расскажу Вашему превосходительству об однюм очень интересном знакомстве — с главой духовенства, шейх-уль-исламом ишаном [37] Султан-ханом.
Вот уже несколько недель я находился в Бухаре, а мне все еще не удавалось найти киргиза, которому можно было поручить доставить мое письмо в Россию. Зима стояла суровая, бураны были страшные и частые, дороги — небезопасны (в Бухаре говорили тогда о грабежах, совершаемых киргизами, пришедшими из Туркестана). Мне называли нереальные цены и ставили условия еще более невозможные. Тому, кто взялся бы доставить письмо, я должен был, например, заплатить сразу 100 тилла (1500 рублей) и, кроме того, доверяя кому-либо письмо, мне оставалось полагаться на божью милость, чтобы оно было доставлено. Помимо всего я должен был предоставить гонцу две лошади, бестолку истратив пять или даже шесть сотен рублей. В конце концов 26 февраля я нашел все-таки киргиза, согласившегося отправиться с моим поручением. Я отослал его тотчас же, но мне не повезло. Двенадцать дней спустя он вернулся обратно. Он рассказал мне, что на расстоянии трех дней пути от Бухары ему повстречались киргизы рода жапас. Увидев его верхом на хорошей лошади, они бросились на него, ранили и ограбили. Письмо мое было тотчас сожжено вместе с другими письмами из Бухары, среди которых было и письмо доктора Хонигбергера. Пробыв два дня в плену, киргиз пешком вернулся в Бухару. Показывая мне довольно глубокую рану, он сказал: «Так меня ранили пикой». Доктор Хонигбергер и медик из Бухары осмотрели рану и пришли к заключению, что киргиз действительно говорил правду. Я вынужден был поверить, несмотря на все мои сомнения в правдивости этой истории. Не был ли сам кушбеги причастен к этому делу?
Бухарцам-таджикам не особенно нравилось, что я жил в доме Гадигар-бека, так как они хотели, чтобы я постоянно был у них на виду. Но они не осмеливались войти в дом узбека и тем более такого высокопоставленного и могущественного, каким был мой хозяин. Они должны были всегда бояться его и рисковали услышать от него какое-нибудь оскорбление. Поэтому они строили всяческие интриги перед Мирзой Закария и перед кушбеги, добиваясь, чтобы я перебрался в дом любого из богатых купцов. Кушбеги вызвал меня к себе и сказал, что определил для меня до самого моего отъезда новую квартиру, по его мнению наиболее спокойную и удобную, к тому же расположённую в самом оживленном квартале и центре города. Я подозревал, что бухарцы говорили кушбеги будто я недоволен своим хозяином Гадигар-беком и постоянно на него жалуюсь. И поэтому я намереваюсь, когда буду уезжать, отблагодарить кушбеги за его гостеприимство не очень щедро.
Наверно, кушбеги ожидал услышать от меня какие-либо другие слова и казался взволнованным. «Довольны ли вы Гадигар-беком?» — спросил он у меня после короткого молчания и с некоторым оттенком сомнения в голосе. «Вполне доволен», — отвечал я ему. Он снова остановил на мне свой внимательный, пристальный взгляд, как будто для того, чтобы на моем лице прочитать — правду ли я говорю. Затем он сказал: «Это хорошо. Ведь Гадигар-бек получил приказание хорошо принять вас., Я надеюсь, что вы будете еще более довольны Максумом (это имя моего нового хозяина). Сегодня вечером он придет в дом Гадигар-бека, чтобы познакомиться с вами». Кушбеги начал разговаривать с другими людьми, бывшими у него и пришедшими раньше меня. Я вышел от кушбеги. Гадигар-бек понял все так же хорошо, как и я, и к прежним обидам на Мирзу Закария добавилась еще одна.
Мои встречи с кушбеги складывались всегда не совсем удачно. Когда я приходил во дворец, я неизменно заставал у него много людей и никак не мог остаться с кушбеги наедине. Ваше превосходительство, изволите вспомнить, какого рода были ходившие по Бухаре слухи о целях моего путешествия. Они могли восстановить кушбеги против меня, возбудив у него опасения и подозрения. Он проверял меня довольно часто. Однажды, это было в начале февраля, он вызвал меня к себе. Я застал у него многочисленное общество. «Мирза, — сказал он, — мне сообщили, что один из наших караванов отправится в Россию через десять дней. К этому времени будет готов и ответ на письмо его превосходительства господина военного губернатора Оренбурга. Хотите ли вы уехать с этим караваном?» «Я совершенно готов», — ответил я ему. «И это не помешает вашим планам?» — «Нисколько! С тех пор, как я передал вашему превосходительству письмо, с коим был послан к вам, я ожидал лишь вашего ответа и разрешения отправиться в обратный путь». — «Очень хорошо, — сказал он. — Да, такова служба! Всегда надо быть готовым сесть в седло».
Он поговорил еще с некоторым раздражением о чрезмерных пошлинах на русских таможнях, и прежде всего о пошлинах на бухарские товары, а затем повернулся к бухарцам и громко сказал: «Русский посол, приезжавший несколько лет назад, обещал нам бог знает чего — и то, что таможенные пошлины будут снижены, и что обязательно каждый год русский военный отряд будет сопровождать один наш караван. А что же на самом деле? Пошлины до сих пор остаются прежними. Военный отряд, обязанный сопровождать и охранять наш караван до самой Бухары, бросает его, оставляя на разграбление, и при этом не сообщает нам ничего о том, перешел ли караван Сырдарью, где он сейчас находится и то, что его больше никто не охраняет… Что же нам делать, если и дальше дела будут обстоять подобным образом?» Не знаю почему, но пылкий тон, каким он все это сказал, мне показался неискренним. Я думаю, что вся пылкость его слов была направлена на то, чтобы лишний раз порисоваться перед присутствовавшими бухарцами, нежели была выражением горячей заботы об их товарах и караванах. «Сегодня, — сказал он более спокойным тоном, вновь повернувшись ко мне, — скажите нам вы, Мирза Джафар, что последует за вашим визитом?» Так как прямо ко мне была обращена лишь последняя фраза и поскольку я должен был стараться избегать двойственности и столкновений в моих отношениях с бухарцами и прежде всего с кушбеги, я ограничился следующим ответом: «Если угодно будет правителям двух стран, преисполненным доброты и милосердия, то они извлекут из моего визита взаимную и добрую выгоду в делах торговли между Бухарой и Россией. По возвращении в Оренбург, если господь даст мне вернуться целым и невредимым, я могу, если вы пожелаете, передать предложения эмира-хазрета его превосходительству военному губернатору Оренбурга, имеющему, как вы могли заключить из письма, которое я имел честь вручить вам, свой продуманный план решительных действий, направленных на улучшение торговли между Россией и Бухарией. С этой именно Целью я и был послан. Господь во всем-своем могуществе служит всегда самым слабым своим созданиям, чтобы показать свое всесилие и милосердие».
«Это правда, это справедливо. Мирза Джафар, совершенно Разумно. Бог всемогущ. На все есть воля божья». Последние его слова могли свидетельствовать, что наш разговор на эту тему окончен. Я не знаю, остался ли он доволен моим сдержанным ответом, но минуту спустя он сказал мне: «Вы редко выходите на люди, Мирза, все-таки погода становится лучше — про. гуляйтесь, посмотрите наш город. И иногда заходите ко мне не ждите для этого моего специального приглашения». Впервые получил я от него подобный знак внимания и впервые услышал подобные любезные слова. Я поблагодарил его за доброту и сказал, что не премину воспользоваться его приглашением.
Кушбеги сказал, чтобы я готовился к отъезду через десять дней. Но наступил уже конец февраля, и караван, направлявшийся в Оренбург, покинул Бухару, а меня с ним не отправили. Одному купцу из этого каравана я передал свое письмо и позже с радостью узнал, что оно благополучно дошло по назначению. Ранее я посылал еще одного гонца в Россию, но его постигла почти та же участь, что и первого, о котором я уже рассказывал раньше. Он добрался до аулов кичкине чикли, где на него напали и пленили на пять дней. Ему оставили лошадь и данное мною письмо, но отобрали одежду, оружие и 150 рублей, которые я дал ему для покупки лошади в случае необходимости. Измученный и уставший, умирающий от голода, он вернулся обратно, когда я считал, что он уже должен быть у русских границ.
