Александр Жабинский - Другая история войн. От палок до бомбард
Животным знакомы шесть форм присвоения:
– захват и удержание источника блага (дерева с плодами, источника воды и так далее);
– грабеж с использованием силы;
– взимание «дани», то есть отнятие добра у слабого, с одновременным подтверждением своего господствующего положения;
– тайное похищение (особенно развито у обезьян);
– попрошайничество;
– обмен, причем обычно жульнический (дать не то, захватить оба предмета и тому подобное).
Однажды ученые обнаружили, что обезьяны изредка раздают излишки своего добра другим, слабым обезьянам. Что это? Неужели благотворительность?! При более внимательном изучении оказалось, что делятся они тем, что из-за бродячего образа жизни не желают таскать сами. По мере же необходимости они проводят новую «приватизацию», отнимая отданное ранее и подтверждая тем самым свое более высокое положение в стае.
Был проведен такой эксперимент. Обезьян научили качать рычаг и за выполнение задания давали жетон. Опустив его в автомат, обезьяна могла «купить» еду, выставленную на витрине. Очень быстро все члены стаи самостоятельно поделились на три группы. Первая – «рабочие», которые своим трудом зарабатывали жетоны; некоторые их копили, а некоторые проедали сразу. Вторая – попрошайки; эти клянчили жетоны у тех, кто их имел. Наконец, третья группа, грабители, силой отнимали заработанное, выстраивая в сообществе пирамиды подчинения. Причем они сообразили, что выгоднее отнимать не уже купленную еду, а именно жетоны, потому что их можно прятать за щекой и тратить в удобное время. Тогда обе команды «рабочих», копивших жетоны и проедавших их, слились в одну команду проедающих. Копить перестали.
Можно ли было ждать от первобытных людей иного поведения? Ведь не ожидаем же мы от своих собственных детишек, что они сызмальства проявят себя как высоконравственные, цивилизованные и культурные существа. Всему свое время!
У человечества тоже было свое детство, ведь законы эволюции всеобщи. Когда в первобытных человеческих племенах появился избыточный продукт, немедленно нашлись желающие его изъять, забрать силой или получить добровольно. Началось выстраивание структур, или иерархических пирамид власти, отличающихся от тех, которые свойственны животным, только разнообразием форм и наличием множества уровней подчинения. Появились законы и люди, которые на законном основании могли не тратить время на непосредственную добычу питания, но быть сытыми, занимаясь ремеслом, искусствами, наукой, жречеством, войной и обслуживанием власти.
И без этого – не было бы эволюции общества.
Но, спрашивается, каков же механизм появления «властителей» разного уровня, тиранов и тиранчиков?… Оказывается, одна из основных поведенческих программ у животных, а равно и у человека – агрессивность. Это качество отвечает за выживаемость вида, ни больше, ни меньше. Слабых зайцев съедят волки; сильные (агрессивные) зайцы убегут и дадут более приспособленное потомство. А человеку агрессивность свойственна даже в большей степени, чем зверям. Но человек не животное, его агрессивность может уравновешиваться общественной нравственностью, которой животные не обладают. Причем нравственность прошла свой эволюционный путь, как подсистема культуры.
Агрессивность проявляется при общении как попытка особи (животного или человека) занять более высокое по отношению к другим положение, доминировать над ними. Такое «выяснение отношений» приводит к самоорганизации группы в иерархическую лестницу, иначе называемую пирамидой подчинения или пирамидой власти. Кто имеет хорошие внешние данные, кто сильнее и нахальнее, тот лезет вверх, чтобы подавлять слабых и робких. Он, конечно, стремится к лучшей жизни для себя; но так достигается ситуация, когда руководители группы сильны и нахальны, и это хорошо, иначе как бы справилась эта группа при столкновении с другой, враждебной группой?
Запомнив это все, отправимся в античную Грецию.
Считается, что десять тысяч лет назад на Земле жило 10 млн человек. К началу нашей эры их стало 200 млн, к 1650 году (условному началу промышленной революции) – 500 млн, к XIX веку – 1 млрд, в начале XX века – 2 млрд, в начале XXI века – более 6 млрд.
Большая жалость, что демографы не вычислили возможную численность населения мира в V веке до н. э. Если к началу нашей эры народу было 200 млн, можно предположить, что за пять столетий до этого их было меньше. Но для простоты давайте решим, что их было столько же, то есть 200 млн, хотя мы и понимаем, что эти данные – приблизительные.
Сколько из них могло жить в Греции?
Е. А. Разин пишет: «По некоторым исчислениям, во второй половине V века до н. э. все население материковой Греции составляло 3–4 миллиона человек, что дает среднюю плотность до 100 человек на 1 кв. км. Однако следует учесть, что эти данные сугубо приблизительны, и в специальной литературе по данному вопросу имеются существенные расхождения».
В приложении к приведенным выше данным об общей численности это означает, что в V веке до н. э. на территории довольно-таки маленькой страны – Греции, жило от 1,5 до 2 % населения планеты. А в 1999 году в этой стране на площади в 132 тыс. кв. км жило 10,7 млн человек, что при общей численности человечества в 6 млрд составляет 0,178 %. Столь сильное изменение процентной доли греческого населения вызывает серьезные вопросы.
Но их порождает и изменение средней плотности населения. В Греции, какой ее представляет себе Е. А. Разин, она доходила до 100 человек на кв. км. А в современной Греции составляет 81 человек. Между тем развитие экономики предполагает повышение ее продуктивности, а этот рост обеспечивает и рост народонаселения. Еще сто лет назад ничего не произрастало в Греции, кроме мелкого рогатого скота и олив. Каким же образом нам объяснить столь сильную заселенность Греции в античности – ведь люди просто не могли бы прокормиться? Чем объяснить сверхвысокую плотность населения в «V веке до н. э.»?… Ничем, кроме ошибок: географической, хронологической и демографической.
Во-первых, события «Древней Греции», равно как и ее численность, должны быть отнесены ко всем пространствам, на которых, как это достоверно известно, говорили по-гречески. А это вся территория Византийской (Ромейской) империи, включая сюда земли сегодняшней Турции, Египта, южной Италии, Сицилии, северного Причерноморья и, конечно, собственно Греции. Во-вторых, вся греческая «древность» может быть отнесена ко временам Средневековья. В-третьих, как правильно отметил сам же Е. А. Разин, подсчеты численности населения сугубо приблизительны, а если точнее – ошибочны.
«Захват чужих богатств, добыча рабов стали теперь целями вооруженных нападений. Вооруженные столкновения превратились в войну как таковую, которая велась уже с целью грабежа и порабощения других людей», – пишет он о военной политике Греции. И это не оговорка, а очень принципиальная позиция автора, стоящего на марксистской платформе. А Маркс, как мы уже говорили, четко проводил классовую идею и не замечал ничего, что ей противоречило.
Рабство, – говорит он, а вслед за ним и все советские историки, да и современные тоже, – это грабительский способ производства, основанный на насилии. За ним наступил феодализм, который был прогрессивнее рабства (кто б спорил), но тоже требовал насилия. В этом случае феодал (иерарх) владел крепостным, который имел свое хозяйство, свои орудия производства и поэтому был «в какой-то степени» заинтересован в труде. Но крепостной, кроме того, обрабатывал землю, принадлежавшую феодалу, и отдавал ему натурой часть своего урожая. Чтобы заставить крепостного работать на помещика, требовалось «внеэкономическое принуждение». Классовая борьба между желавшим нажиться феодалом (который сам ничего не делал, а заставлял крепостного) и этим крепостным (который, кажется, вообще не желал ничего делать, даже наживаться) и определила развитие феодальной формации. «Иерархическая структура землевладения и связанная с ней система вооруженных дружин давали дворянству власть над крепостными», – пишет Маркс.[5]
В античной Греции рабовладельцы вели войны, чтобы захватить побольше рабов и, по мнению историков традиционной школы, привести их на свою и так донельзя перенаселенную территорию. Если же определить под «Грецией» всю территорию Византийской (Ромейской) империи, становится понятным, что плотность населения была низкой, людей не хватало. То же самое и в странах «древнего Востока»: войны велись за людской ресурс. Напротив, Западная Европа в ходе крестовых войн отправляла своих людей на Восток, основывала королевства и герцогства на землях Византии, ибо Европа была действительно перенаселена, и… переходила к феодализму!
Так увидим, наконец, то, чего не увидел Карл Маркс.
Рабство возникает, когда у хозяина (иерарха) много земли и мало работников. Феодализм – когда мало земли и много работников. А иерарх, его хоть рабовладельцем назови, хоть гнусным феодалом, он и так и эдак сидит на вершине пирамиды власти. Потом, глядишь, капитализм на дворе, а этот агрессивный тип все там же: сверху. Он ведь иерарх постольку, поскольку поднялся по ступеням иерархической пирамиды; ему и социализм не страшен.
