Александр Кавтарадзе - Военные специалисты на службе Республики Советов 1917-1920 гг.
В историографии имеет место не совсем, на наш взгляд, правильная точка зрения о том, что офицерство Добровольческой армии с точки зрения его социального происхождения и имущественного положения относилось к помещикам и капиталистам. Так, Л.М. Спирин, называя Добровольческую армию «буржуазно-помещичьей», пишет, что входившие в нее «люди (автор, видимо, имеет в виду всех добровольцев, не только офицеров. — А.К.) знали, за что они дрались» ибо «они не могли смириться с тем, что рабочие и крестьяне отняли у них и их отцов земли, имения, фабрики, заводы»[125]. К сожалению, автор не указывает, на основании каких материалов он делает столь категорический вывод об имущественном положении офицеров-добровольцев. Поэтому приведем сведения из послужных списков семидесяти одного генерала и офицера — организаторов и видных деятелей Добровольческой армии, участников «1-го Кубанского похода» с указанием их социального происхождения и имущественного положения (см. прил. 1).
Из данных, приведенных в приложении, видно, что к крупным помещикам можно отнести Я.Ф. Гилленшмидта и В.А. Карцова, к средним — Л.М. Ерогина, А.В. Корвин-Круковского; сведения об имущественном положении Е.Г. Булюбаша и Г.М. Гротенгельма отсутствуют; у 64 человек (90%) никакого недвижимого имущества, родового или благоприобретенного, не имелось. Совершенно очевидно, что имущественное положение у основной части участников «1-го Кубанского похода» — офицеров военного времени, юнкеров, воспитанников кадетских корпусов и гимназистов старших классов было еще более скромным. Включать же в число «добровольцев» следовавших в обозе гражданских лиц (их было 52 человека), и в частности бывшего председателя Временного комитета Государственной думы крупного помещика М.В. Родзянко едва ли правомерно.
Что же касается социального происхождения, то из указанных в приложении 71 человека потомственных дворян по происхождению было 15 (21%), личных дворян — 27 (39%), остальные происходили из мещан, крестьян, были сыновьями мелких чиновников и солдат.
Итак, сделаем попытку подсчитать, какое же количество офицеров встретили Октябрьскую революцию враждебно и сразу же выступили против нее с оружием в руках в основных очагах контрреволюции: в мятеже Керенского — Краснова — 300 офицеров, в юнкерском мятеже в Петрограде — не более 150 (из них около 60 — во Владимировском военном училище), в Москве — не более 250 (из них в Александровском и Алексеевском военных училищах — не более 150), на Дону, в Оренбуржье и в Забайкалье — не более 400, в Добровольческой армии (накануне ее выступления в «1-й Кубанский поход») —2350, а всего примерно 3,5 тыс. офицеров (при этом мы предположили, что против Советской власти выступило 100% состоявших по штату офицеров, чего, как отмечалось выше, в действительности не было). Допустим также, что, кроме указанных известных всем очагов контрреволюции, в отдельных частях в Действующей армии и тыловых военных округах также сразу же выступила против Октябрьской революции с оружием в руках половина указанного числа офицеров, т. е. примерно 2 тыс. человек[126].
Таким образом, из 250-тысячного офицерского корпуса сразу же выступили против Октябрьской революции с оружием в руках максимум 5,5 тыс. офицеров (т. е. менее 3% от их общей численности). Даже эти приблизительные данные свидетельствуют о том, что точка зрения о «подавляющем большинстве» российского офицерства, сразу же выступившем с «оружием в руках» против Советской власти, не имеет реальной основы.
Что же касается действительно «подавляющего большинства» офицерского корпуса, то оно, на наш взгляд, не заняло по отношению к Октябрьской революции враждебной позиции, скорее ее можно назвать выжидательной или даже враждебно-выжидательной[127]. Эта точка зрения основывается прежде всего на том, что при открыто враждебном отношении подавляющего большинства русского офицерства к Октябрьской революции (и тем более, если бы оно сразу же после ее победы оказалось в лагере контрреволюции и с оружием в руках выступило против Советской власти) последней едва ли бы удалось так легко ликвидировать очаги контрреволюции в Петрограде, Москве, на Дону и т. д. (кроме того, была бы в принципе невозможна служба десятков тысяч бывших офицеров старой армии, в том числе генералов и кадровых офицеров, в Красной Армии, и, следовательно, вообще не могло быть и речи о привлечении командного состава старой армии к военному строительству и защите Советского государства. Таким образом, уже само по себе существование рассматриваемой нами проблемы (правомерность которой ни у кого не вызывает сомнений), теоретически разработанной В.И. Лениным и блестяще разрешенной под его руководством на практике при защите Советского государства от сил внутренней контрреволюции и международного империализма, является самым убедительным аргументом в пользу несостоятельности точки зрения о враждебности по отношению к Октябрьской революции и Советской власти «подавляющего большинства» офицерского корпуса старой армии.
В советской историографии имеется ряд работ, в которых вопрос слома старой русской армии после Великого Октября исследован с достаточной полнотой[128]. Поэтому мы остановимся лишь на важнейшем элементе этого слома — упразднении офицерского корпуса русской армии, т. е. на том вопросе, который имеет непосредственное отношение к рассматриваемой проблеме и который, на наш взгляд, не получил должного отражения в литературе.
Известно, что старая русская армия, несмотря на значительные демократические преобразования, происшедшие в ней после Февральской революции, не могла быть использована для защиты Советской Республики. Будучи организованной, обученной и воспитанной как орудие буржуазно-помещичьего государства и находясь под властью генералитета, поддерживавшего антинародную политику Временного правительства (и в первую очередь по вопросу продолжения войны), старая армия «сохраняла контрреволюционный дух, и враги революции могли использовать какую-то ее часть для борьбы против Советской власти»[129]. Поэтому интересы социалистической революции настоятельно диктовали необходимость слома старой армии, о чем В.И. Ленин писал: «Первой заповедью всякой победоносной революции — Маркс и Энгельс многократно подчеркивали это — было: разбить старую армию, распустить ее, заменить ее новою»[130]. Однако никакой слом армии нельзя было осуществить до проведения в ней полной демократизации, т. е. смещения со всех, прежде всего командных, должностей генералов и офицеров, не признавших власть Совнаркома и Наркомвоена, и замены их выборными начальниками (офицерами, унтер-офицерами и солдатами), поддерживавшими политику Советской власти в армии.
Основные принципы демократизации старой армии и ее важнейший элемент — выборность командного состава были провозглашены уже в первых декретах и постановлениях Советской власти. Так, постановление II Всероссийского съезда Советов от 26 октября (8 ноября) 1917 г. обязывало создавать во всех армиях временные революционные комитеты, решениям которых обязаны были подчиняться главнокомандующие армиями фронта[131]. А 27 октября (9 ноября) делегатам съезда — представителям от фронтов — были вручены в Смольном мандаты: они уполномочивались образовывать на местах временные революционные комитеты с предоставлением им права отстранять от должности не признающий Советскую власть командный состав, от главнокомандующего армиями фронта до командира взвода, и выбирать новых командиров по усмотрению ВРК[132]. В обращении съезда к казакам подчеркивалось, что врагами революции объявляются «черносотенные генералы: слуги помещиков, слуги Николая кровавого»[133], а в «Декларации прав народов России», опубликованной 2 (15) ноября 1917 г., говорилось, что отныне солдаты раскрепощаются «от власти самодержавных генералов, ибо генералы отныне будут выборными и сменяемыми»[134].
Первым и крупным актом введения в армии выборного начала было решение Совнаркома от 9 (22) ноября 1917 г. о смещении верховного главнокомандующего генерала Духонина «за неповиновение предписаниям» Советского правительства и назначении на этот важнейший в Действующей армии пост прапорщика Н.В. Крыленко[135]. «Уже само по себе назначение младшего офицера на пост верховного (главнокомандующего. — А. К.) взрывало кастовость офицерства и открывало этап массового выдвижения на командные посты» солдат и офицеров, перешедших на сторону революции[136]. Заместителем верховного главнокомандующего был назначен прапорщик А.Ф. Мясников, избранный 20 ноября (3 декабря) главнокомандующим армиями Западного фронта. После этого кампания по проведению выборов нового командного состава в Действующей армии развернулась сначала снизу — в подразделениях (ротах, батальонах) и полках (отдельных частях), а затем в соединениях (дивизии, корпуса) и объединениях (армии, фронты).
