Ян Гросс - Соседи. История уничтожения еврейского местечка
В документации, которой мы располагаем, приведены, по моим подсчетам, 92 фамилии (по большей части с адресами) людей, принимавших участие в погроме едвабненских евреев. Не думаю, что всех их следует считать убийцами — ведь по меньшей мере девять из них суд признал невиновными в выдвинутых против них обвинениях[78]. Люди, которых видели сторожившими евреев на рынке, возможно, не загоняли их в овин[79]. С другой стороны, мы также знаем, что люди, чьи фамилии названы, — только часть участников, и, боюсь, небольшая, раз «при согнанных евреях», как уверяет нас другой обвиняемый по делу Рамотовского, Владислав Мичура, «была масса людей не только из Едвабне, но из окрестностей города»[80]. «Там было еще множество людей, фамилий которых сейчас не припоминаю», — говорит Лауданьский, который вместе с двумя сыновьями в тот день проявил себя в полной мере. «Как припомню, сообщу», — заискивающе добавляет он[81]. Толпа мучителей была особенно плотной вокруг овина, где сжигали евреев. Как выразился Болеслав Рамотовский, «когда мы бежали к овину, то не видели друг друга, потому что было не протолкнуться»[82].
Обвиняемые, которые, скорее всего, жили во время оккупации в Едвабне, не узнают многих участников погрома еще и потому, что среди них были крестьяне, о которых мы знаем, что они сходились в город из ближайших деревень с самого утра. «И много было также крестьян из деревни, которых я не знал. — Я снова цитирую слова Владислава Мичуры. — По большей части это была молодежь, которая радовалась этой облаве и издевалась над евреями»[83].
Итак, в этом преступлении принимало участие множество народа. Это было массовое убийство в двояком значении этого слова — и по числу жертв, и по числу преследователей. Чтобы понять, что это означает, задумаемся на минуту над конкретно названной цифрой — 92 участника, мужчины в расцвете сил, граждане города Едвабне. До войны, как мы помним, там жило около 2500 человек, шестьдесят процентов этого числа составляли евреи. Разделив численность польского населения на два, получаем цифру 450 мужчин, включая стариков и детей. Разделим еще раз это число на два, и тогда окажется, что около половины взрослых мужчин из Едвабне названы по фамилии среди участников погрома.
Как все это происходило? По сей день в Едвабне сохранилось чувство, что евреев истребляли с исключительной жестокостью. Едвабненский аптекарь, беседу которого с Агнешкой Арнольд я уже цитировал, почти дословно повторил известные нам слова Липиньского: «Мне рассказывал один человек. Некий пан Козловский, он уже умер. Он был колбасником. Очень порядочный человек. До войны у него был зять-прокурор. Из одной очень почтенной семьи. И он рассказывал, что смотреть было нельзя на то, что делалось»[84].
Спустя много лет, делая оговорку, что «всего не видала», Халина Попелек такими словами описала 10 июля в Едвабне журналисту «Газеты Поморской»: «Я не была при том, как отрезали головы или как закалывали евреев острыми колами. Это я знаю от соседей. Не видела даже, как приказывали молодым еврейкам топиться в пруду. Это видела сестра моей мамы. У нее лицо было все залито слезами, когда она пришла нам об этом рассказать. Я видела, как молодым еврейским парням приказали снести памятник Ленину, приказали его тащить и кричать „Война из-за нас!“. Видела, как при этом их били резиновыми поясами. Видела, как истязали евреев в молельне и как истерзанного Левинюка, который еще дышал, закопали живьем… Загнали всех в овин. Облили керосином с четырех сторон. И длилось все минуты две, но этот крик… Я до сих пор его слышу»[85].
Но потрясало не только зрелище того, что проделывали с евреями. Крики истязаемых людей, а потом смрад, когда их жгли, были невыносимы. Длившееся целый день истребление евреев совершалось на площади, равной по величине спортивному стадиону. От овина, в котором в тот день большинство жертв в конце концов сожгли, до рыночной площади по прямой можно добросить камнем. Еврейское кладбище тут же рядом. Так что все, кто тогда был в городе и обладал способностью видеть или обонять, были либо свидетелями, либо участниками этого преступления.
УБИЙСТВО
Все началось, как мы знаем, с того, что едвабненских поляков вызвали утром 10 июля в магистрат. Но поскольку еще раньше ходили слухи о запланированной на этот день расправе с евреями, то окрестные жители стягивались с самого утра на подводах в город. Среди них были, как я предполагаю, ветераны нескольких погромов, которые только что произошли в этих местах. Так обычно и бывало: когда волна погромов прокатывалась по какой-то территории, частично в них принимали участие одни и те же люди, перемещаясь с места на место[86]. «Однажды по приказу Кароляка и Собуты перед Городской администрацией в Едвабне собралось несколько десятков мужчин, которых немецкая жандармерия, Кароляк и Собута снабдили кнутами, палками и кольями. Затем Кароляк и Собута велели собравшимся мужчинам согнать всех евреев Едвабне на площадь перед городской администрацией». В более ранних показаниях свидетель Дановский еще добавляет, что людям по этому случаю выдали водки, но больше никто этого не подтверждает[87].
Примерно в то же самое время евреям было приказано собраться на рынке для уборки (с метлами, добавляет Ривка Фогель). Евреев уже перед этим заставляли выполнять различные унизительные работы, и поначалу можно было заблуждаться, думая, что это лишь повторение уже пережитых издевательств. «Мой муж и двое детей пошли туда, а я на минутку еще осталась, чтобы немножко убраться и как следует запереть окна и двери»[88]. Но опыту было известно, что за уходом жильцов из дома обычно следовал грабеж. Нелавицкий, например, убегая в тот день в поле, надел на себя две пары хороших брюк и две рубашки, полагая, что по возвращении застанет дом ограбленным. Мы также знаем от Лауданьского, что евреям было приказано собраться на рынке якобы для уборки. Но очень скоро стало понятно, что в этот раз ситуация кажется особенно опасной. Ривка Фогель уже не пошла на рынок вслед за детьми и мужем и спряталась вместе с соседкой в саду земельного владения здесь же поблизости. И там спустя минуту они услышали «жуткие крики молодого парня, Юзефа Левина, которого гои забивали насмерть»[89].
Как мы узнаем из сообщения Кароля Бардоня, путь которого, по странному стечению обстоятельств, проходил именно там, Левина буквально забили насмерть камнями. Из двора поста жандармерии, где Бардонь чинил автомобиль, он утром пошел за инструментами в мастерскую, которая находилась «на земельном владении» (именно там пряталась Ривка Фогель). «За углом соседней с мастерской кузницы стоял житель города Едвабне Вишневский [два слова неразборчиво]. Вишневский меня подозвал, я подошел, и Вишневский, указывая на лежавшего рядом изувеченного убитого молодого человека лет около 22, по фамилии Левин, иуд.[ейского] вероис.[поведания], сказал мне: „Смотрите, как этого сукиного сына забили камнями“. […] Вишневский показал на камень весом от 12 до 14 кг и сказал: „Этим камнем ему навесили, теперь уж не встанет“»[90]. Это случилось, как только евреев начали сгонять на рынок. Как пишет Бардонь, по дороге в мастерскую он видел на рынке группу около ста евреев, а на обратном пути отметил, что группа людей заметно увеличилась.
В другой точке городка Винсенты Госцицкий только что вернулся домой с ночной смены. «Утром, когда я лег спать, ко мне пришла жена и велела встать, и сказала: „Плохо дело, потому что где-то неподалеку от нашего дома били палками евреев“. Я встал и вышел из квартиры во двор. Там меня подозвал Урбановский, который сказал мне: „Погляди, что делается“, показывая на четыре еврейских трупа, это были 1. Фишман, 2. Стрыйаковских [?] двое и Блюберт. Тогда я скорее спрятался в доме»[91].
Итак, почти с самой первой минуты евреи в тот день поняли, что находятся в смертельной опасности. Многие пробовали спастись, убежав в поле. Но удалось это немногим, потому что выйти за пределы города, не обратив на себя внимания, было невозможно, а кроме того, везде кружили небольшие группы местных жителей и вылавливали евреев. Нелавицкого, который уже был в поле, когда начинался погром, схватили человек пятнадцать парней, побили и приволокли обратно на рынок. Так же поймали, побили и привели назад в город Ольшевича. Каких-нибудь сто, может быть, двести человек в тот день сумели избежать смерти, и среди них в конце концов оказались Нелавицкий и Ольшевич. Но многих других, пытавшихся убежать через поля, убили сразу. Уже упоминавшийся Бардонь по дороге к мастерской видел «по левой стороне шоссе на поле в хлебах всадников в штатском [подчеркнуто автором] с толстыми палками или тележными вальками в руках…»[92].
