Евгений Тарле - Сочинения. Том 3
Но война, опустошавшая Саксонию в 1813 г., Францию в 1814 г., все равно не позволила французским суконщикам сразиться с их среднеевропейскими конкурентами на франкфуртской и лейпцигской ярмарках в последний год наполеоновского царствования.
4. Мы уже видели, что вообще данные о заработной плате в текстильной промышленности весьма скудны, а потому и трудно в точности проверить, действительно ли во Франции труд был настолько уж дороже, нежели за границей. К сожалению, о размерах заработка рабочих в шерстопрядильном и шерстоткацком производстве наши документы почти всегда молчат. Они ограничиваются лишь жалобами на то, что в Швейцарии, в Саксонии, в Богемии этот труд дешевле, чем во Франции.
Что средний заработок в шерстяном, например, промысле в центральной Франции был очень незначителен, мы можем заключить из отдельных, очень характерных показаний. Например, даже не в эпоху кризиса, не в конце 1810 г. или начале 1811 г., а в конце 1811 г. и в 1812 г., когда время было, поскольку касается состояния промышленности, среднее, нормальное, заработок был так низок, что иногда в целых департаментах люди бросали работу и предавались бродяжничеству и нищенству. Не было никакого соответствия между ценой на предметы первой необходимости и заработком в текстильных промыслах, и горе было населению в тех департаментах, где текстильные промыслы были не подсобными, а существенно важными статьями бюджета[33].
В департаменте Устьев Шельды рабочий день вязальщика-шапочника оценивался (1812 г.) в 2 франка 50 сантимов[34]. Между тем это очень промышленный и торговый департамент; в других местах, как можно судить, сравнивая оценку дня в иных отраслях производства, рабочий труд был дешевле. Но это вязальщик, который работает и поштучно, и поденно. А так как ткач работает почти исключительно поштучно и при этом сплошь и рядом на дому, то оценить размеры его заработка документы наши и не пытаются. В еще большей мере это нужно сказать о пряхах и прядильщиках.
Пряхи в департаменте Aveyron, «если их берут в работу поденно, что бывает редко, получают в день 40–50 сантимов» на хозяйском иждивении. А ткачей, которые бы работали поденно, тут вовсе не бывает, они получают поштучно, от 30 до 40 сантимов за метр[35]. Вот одно из редчайших показаний этого характера. Никаких широких обобщений на основании таких единичных показаний, по-моему, строить нельзя. При работе на дому, при широкой распространенности самостоятельной мелкой фабрикации вопрос о заработной плате во всех отраслях текстильной индустрии оставляется документами совершенно в тени; и особенно в производствах шерстяном и полотняном, где совсем редок был тип мануфактуры с рабочими, работающими в помещении заведения, и где машинное производство сводилось, в сущности, к нулю.
Закончу общими цифровыми выкладками, касающимися шерстяной промышленности.
По подсчетам, произведенным в 1806–1807 гг., 99 департаментов в Империи занимаются обработкой шерсти; общее число заведений, выделывающих шерстяные материи, равно 7455, общее число рабочих — 278 тысячам. Сумма, на которую ежегодно выделывается в Империи шерстяных материй, равна 163 112 068 франкам. В начале 1813 г. в своем отчете, составленном для публики (и главное для Европы), министр внутренних дел Монталиве утверждает, будто шерстяных материй выделывается в Империи на 370 миллионов франков, причем на эту фабрикацию идет туземного сырья на 123 миллиона, привозного, заграничного — на 31 миллион, так что «чистая прибыль» от фабрикации — 210 миллионов. За границу же французских сукон продается на 28 миллионов (для курьеза замечу, что в одной таблице, приложенной к этому же отчету[36] Монталиве, вывоз сукон показан в сумме 26 826 950 франков). Сведения 1806–1807 гг. явно и заведомо неполны, правда, но отчет Монталиве 1813 г. слишком уж, так сказать, «полон» и цифры его сильно преувеличены. Не забудем, что в этом же отчете он утверждал, будто у Франции (весной 1813 г.!) под ружьем девятьсот тысяч солдат. С другими цифрами он обращался, несомненно, с той же непринужденностью. Что касается до цифр первого документа, то нечего прибавлять, что здесь посчитаны только более или менее большие заведения и их рабочие (министерство об этом прямо предупреждало императора). Не посчитана огромная масса кустарей и одиноких, маленьких самостоятельных мастерских. Но напрасно было бы думать, что разница в цифрах между первым документом и печатным Exposé 1813 г. происходит оттого, что в 1813 г. эти кустари и мелкие производители были приняты в расчет: они и в 1813 г. оставались вполне недоступными для какого бы то ни было учета. Констатируя громадное увеличение шерстяного производства во Франции сравнительно с дореволюционными годами, Монталиве признает, что, «несмотря на улучшение стад», приходится теперь (1813 г.) выписывать шерсти из-за границы на 31 миллион франков, а до революции выписывалось всего на 14 миллионов. Но вся привозная шерсть это — исключительно тонкие сорта[37]; простые сорта во Франции есть в изобилии.
Не придавая особого значения цифрам печатного отчета 1813 г., можно тем не менее признать (в согласии с единодушными отзывами и показаниями представителей торгово-промышленного мира), что шерстяное производство в самом деле находилось к концу Империи в гораздо более благоприятном положении, чем когда бы то ни было с самого торгового договора 1786 г. И континентальная блокада имела для французских суконщиков гораздо больше светлых сторон, нежели темных. Вполне Логично, что они, бывшие главными хулителями договора 1786 г., оказались восторженными поклонниками континентальной блокады.
Глава XXII
ШЕЛКОВАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ
Города Франции, где было развито шелковое производство. Организация производства. Заботы о сырье. Эксплуатация пьемонтских и заальпийских департаментов. Сбыт. Падение сбыта. Заботы Наполеона о шелковой промышленности. Ходатайство Лионской торговой палаты. Роль лиценций в истории шелкового производства при Наполеоне. Шелковое производство к концу Империи.
В области шелковой промышленности Франция и до блокады, и после блокады не знала, в сущности, серьезных конкурентов, так что в этой области блокада принесла единственно только вред, отгоняя таких тароватых и многочисленных покупателей, как англичане, разоряя ганзейские города, затрудняя и стесняя всю внутреннюю и внешнюю торговлю страны.
Производство шелковых материй сосредоточено было в Лионе с его пригородами, но существовало оно отчасти и в других городах: Ниме, Туре, Сент-Этьене, Париже. Конечно, подавляющее первенство принадлежало Лиону. Что касается организации производства в этой отрасли, то об этом уже было сказано. Здесь повторю лишь, что эта организация не претерпела ни малейших изменений при Империи сравнительно с революционным периодом: marchand, глава предприятия, давал материал и заказы нескольким ouvriers-fabricants, или maîtres-ouvriers, или, как они чаще стали называться при Наполеоне, chefs d’atelier, работавшим каждый у себя на дому. Каждый chef d’atelier уже от себя давал работу одному-двум-трем и больше рабочим (les compagnons). Правила от 22 жерминаля в точном смысле регулировали, собственно, отношения между chefs d’atelier и compagnons. Но вследствие хлопот Лионской торговой палаты, всецело поддерживавшей интересы купцов-предпринимателей, законоположения от 22 жерминаля были распространены и на отношении между marchands-fabricants и chefs d’atelier: воспрещено было какому-либо купцу давать, а хозяину получать заказ без предъявления удостоверения, что данный хозяин мастерской уже исполнил прежде взятый заказ. Сделано это было под предлогом «охраны собственности», т. е. товара, данного предыдущим заказчиком[1].
Машинное производство в этой отрасли производства сводится по-прежнему почти к нулю. В апреле 1806 г. во всей лионской шелковой промышленности действовало всего шесть станков Жаккара по точной справке, наведенной Лионской торговой палатой[2].
Рассмотрим, как обстояло дело: 1) с получением нужного сырья и 2) со сбытом товаров.
1. Собственно, первым городом Франции, где привилась шелковая промышленность, был Авиньон (там эта индустрия возникла в XIV столетии, во время пребывания папского двора), и первыми авиньонскими фабрикантами были выходцы из Генуи. При Людовике XI, в XV столетии, шелковая промышленность распространяется также в Туре, куда явился, при покровительстве короля, некий Франциск Калабриец, основавший в Туре мастерскую. XVI век, время внутренних войн и смут, был эпохой упадка этой только еще возникавшей промышленности, и воскресает она в Туре, Авиньоне, а потом и в Лионе лишь с царствования Генриха IV. Авиньон и Тур соперничали между собой до начала XVIII в. «Чума 1722–1723 гг., лишившая Авиньон тридцати тысяч жителей», нарушила равновесие в пользу Лиона и подкосила навсегда авиньонские шелковые мастерские; точно так же, хотя и без вмешательства чумы, пали эти предприятия в Туре. Зато возвысился в этом отношении, хотя и далеко не стал рядом с Лионом, город Ним. Кроме этих двух городов — Лиона и Нима — участвуют в этой отрасли производства Сент-Этьен, Сен-Шамон, Ганж, Виган, Сент-Ипполит и Париж в Империи и Генуя, Турин, Флоренция — в Италии[3].
