ВАЛЕРИЙ ШУМИЛОВ - ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье.
Дантон. Вы… мы все посходили с ума: и твои сторонники, и мои друзья, и эти «ультра». Наверняка они и твое имя называли вслед за моим, думая воспользоваться нашим авторитетом, – а толку? Сами-то они понимают, чего хотят? Не враги – просто запутавшиеся революционеры. Если была бы возможность, я бы и им предложил заключить мир.
Робеспьер. Но возможности нет. Даже у Дантона. Потому что нельзя протягивать руку с пальмовой ветвью мира к скамье обвиняемых Революционного трибунала. А если нельзя этого делать другим, то почему нам – можно? Кто мы с тобой такие, чтобы требовать привилегий?
Дантон. Мы – Робеспьер и Дантон. Эти имена чего-то стоят. И если даже у Робеспьера не хватает духу, чтобы протягивать руку невинно обвиняемым, давай сделаем так, чтобы такая возможность появилась! Послушай, что бы я тебе предложил и что бы сделал на твоем месте. Я бы ввел в действие конституцию, назначив в самое ближайшее время новые выборы в Собрание, заключил бы с иностранными державами мир, прекратил бы террор. Что же касается врагов… Когда были уничтожены фельяны, или, если тебе так хочется это услышать, жирондисты, настоящих врагов у Республики не осталось. Все хотят мира…
Робеспьер. Враги – повсюду. Как у Республики не осталось врагов, если на нас наступают тираны всего мира, а внутри буржуазия, словно червь, подтачивает все республиканские устои, наживаясь на народной нужде в дни войны.
Дантон. И ты предлагаешь всем им отрубить головы?
Робеспьер. Те, кто не хочет пожертвовать частью своего состояния для спасения Республики, – ее враги.
Дантон. Это безумие. Ты полностью оторвался от происходящего на улицах, прислушиваешься только к окружающим тебя сплетникам и негодяям, которые преследуют собственные интересы. Что я их, не знаю? Твой хранитель печати Сен-Жюст и мой бывший поверенный в адвокатской конторе Билло-Варрен! Что за мрачные личности! Они только и говорят о заговорах, ядах, кинжалах и удавках, которые якобы кто-то готов накинуть им на шею. Я знаю, каковы замыслы этих и других шарлатанов вокруг тебя, но я знаю также, насколько они трусливы и как они боятся выступить против меня открыто. Максимилиан, в последний раз говорю тебе: прекрати верить нелепым слухам – верь мне, стряхни интригу, соединись с патриотами, сплотимся вместе, как прежде…
Робеспьер. Под патриотами ты подразумеваешь гнусных заговорщиков? Хотя, конечно, с твоей точки зрения, какие же они заговорщики? Нет, Дантон, при твоей морали и твоих принципах никто не может быть виновен.
Дантон. А тебе я вижу это неприятно?
Робеспьер. Если виновных не существует, а люди живут плохо, виновны все.
Дантон. Справедливость требует обуздывать роялистов, но карать мы должны только тогда, когда этого требует польза Республики, и нельзя смешивать невиновного с виновным.
Робеспьер. А кто сказал тебе, что на смерть был послан хоть один невиновный?
Дантон. Вот это – «я сказал»! Значит, ни одного невиновного не погибло?! Что ты на это скажешь, Фабриций?!»
Как знал Сен-Жюст, секретарь Революционного трибунала Фабриций Пари, присутствовавший при разговоре, промолчал и здесь. Враги расстались, так ни о чем и не договорившись…
* * *
РАЗГОВОР АВТОРА «ОРГАНТА» С ГОСПОДИНОМ Д…
Вечером 13 жерминаля [145] полицейский служащий Комитета общественного спасения Огюстен Лежен, обработав, наконец, наиболее интересные сводки уличных агентов революционной полиции, касающиеся слухов о первом дне процесса над арестованными дантонистами, аккуратно сложил мелкоисписанные листы в папку и, как обычно, не торопясь, чтобы не ныли старые раны (Лежен был инвалидом войны), поспешил на улицу Комартен. Поднявшись по лестнице на второй этаж гостиницы и войдя в меблированные комнаты, где проживал «второй начальник террора во Франции» и его непосредственный начальник, Лежен, осторожным жестом отодвинув от себя гостиничного слугу, нерешительно преградившему ему путь, шагнул внутрь номера, неслышно сделал несколько шагов, а потом, по вошедшей уже у него в обыкновение привычке, на мгновение замер у двери, ведущей в гостиную, и прислушался. Обычно ждать долго не приходилось: Сен-Жюст, обладавший не меньшим чутьем, чем сам Лежен, почти в ту же секунду распахивал перед ним дверь.
На этот раз дверь не раскрылась. В номере царила тишина, хотя хозяин явно находился в гостиной, Лежен даже слышал его дыхание, но, как ни странно, тот, казалось, не заметил шагов вошедшего агента, поглощенный чем-то своим. Потом Лежен услышал негромкий голос хозяина квартиры и с некоторой растерянностью понял, что тот разговаривает сам с собой. Это, пожалуй, было не впервые, – Лежен знал, что Сен-Жюст часто репетирует вслух некоторые, особенно удачные (потом), места из своих выступлений перед большим зеркалом (как, впрочем, и большинство ораторов Конвента), но в этот раз все обстояло несколько по-другому: Антуан обращался не к невидимой аудитории – к самому себе…
– …Итак, Максимилиан, ты все-таки был у него, приходил к своему Камиллу в Люксембург, несмотря на все то, о чем мы с тобой говорили, несмотря на то, что твой дорогой Демулен хотел лишить тебя твоей великой мечты о будущей Республике Робеспьера! Но ты приходил напрасно – ведь он не принял тебя, отказался разговаривать с тобой, с тем, кто мог бы стать его спасителем. Спасителем вопреки мне… – услышал Лежен и растерялся еще больше.
Он, конечно, сразу сообразил, что Сен-Жюст говорит о вчерашнем визите Робеспьера в Люксембургскую тюрьму для встречи с Демуленом, чтобы вытащить оттуда последнего, о визите, о котором еще почти никто не знал, кроме нескольких наиболее важных чинов революционной полиции, вроде самого Лежена и, конечно же, «всеведущего ока» самого Робеспьера – его второго «я» Сен-Жюста. К несчастью для себя, неуравновешенный Камилл отказался встречаться с бывшим другом [146] и остался в тюрьме в ожидании казни (а теперь, как знал Лежен, проливал горькие слезы и почти наверняка уже сожалел о своем отказе, но дело было сделано). Кажется, известие о «слабости» Робеспьера к бывшему однокашнику стало для ревновавшего к этой дружбе Сен-Жюста, и так перенапряженного сверх меры событиями последних дней и измученного долгой подготовкой к атаке на Дантона (Лежен хорошо знал это), было последней каплей, – сорвался даже этот «железный человек».
– …Спасителем вопреки мне, – продолжал Сен-Жюст, – забыв, что только я могу быть твоим спасителем. Что бы ты… что бы Республика делала без меня, если бы Эбер и Дантон и твой любимый Камилл взяли бы всех вас за горло? Что бы вы делали, если бы не… шевалье Сен-Жюст?
«Шевалье?» – удивленно подумал Лежен.
– …Если бы не Сен-Жюст, который все равно спасет Робеспьера даже вопреки самому Робеспьеру! Чтобы тот спас всех нас. Спаситель – он! – пусть не король, но повелитель – да! Повелитель Республики – истинный король всех отверженных и обездоленных, о котором мечтали все эти несчастные бедняки. Ведь что такое имя? Только символ… Повелитель Всемирной Республики – Король Земли! Как тогда, восемь лет назад, я писал об этом в «Органте»… Ну-ка, что я тогда читал Демулену…
Когда Бог по земле с людьми бродил,
То всякий человек свободен был.
Жил в царстве равенства, не зная грех,
И что у одного – то и у всех!
Но век тот золотой давно исчез.
Решил Господь послать к нам Интерес!
И сразу к ближнему Любовь ушла!
Мир погрузился в тиранию зла!
По трупам честолюбие спешит,
Златой телец теперь закон вершит!
Обиженный напрасно помощь ждет,
Себя лишь личный Интерес блюдет!
[147]
«Не бог весть какие стихи, – удрученно подумал Лежен. – Он что, читал их Демулену? Тогда понятно… Хотя смысл, конечно, в них…»
– Именно смысл, а не изощренность стиля в искусстве важна для истинного республиканца. Зачем искусство, которое не воспитывает добродетель? – перебил мысли Лежена Сен-Жюст. – А чем же ты мне тогда ответил, насмешник Камилл? Тем «бастильским» летом [148]? Почти тем же, чем ты ответил вчера Максимилиану в Люксембурге – не пожелал даже понять! Но я не буду, подобно тебе, составлять памфлеты над трупами своих врагов. Когда ты, подобно святому Дени, понесешь свою голову в собственных руках (как я тебе и обещал) и уже не сможешь сам составить памфлет на случай собственной смерти, я не буду смеяться над тобой, как ты смеялся над Бриссо [149], нет, – я, с твоей точки зрения, всегда такой холодный и серьезный, лишенный иронии и носящий свою голову на плечах, словно святые Дары, посмеюсь над всеми нами, – вот как переменились роли автора поэмы «Органт» и издателя «Революции во Франции и Брабанте»!… Потому что мне на все…
