Дмитрий Емец - Сборник фантастических рассказов
«Свершилось! Я свободен! Я создам клоны и восстановлю нашу цивилизацию – великий деятельный народ шлепкунов! Я… я…»
Внезапно Шлепкун вспомнил об отважном гуманоиде и преисполнился к нему искренней благодарности. Ему стало стыдно, что, прожив на их планете несколько тысячелетий, он, парализованный страхом, так и не удосужился изучить обычаи гуманоидов или обратить на них хотя бы малейшее внимание.
«Я подарю их народу все наши знания! Они познают мудрость, бессмертие межзвездные перелеты! Я научу их, как получить все триста восемь тысяч высших ментальных наслаждений! Этого же отважного гуманоида я сделаю правителем и поставлю во главе всех государств,» — с воодушевлением подумал Шлепкун.
Полный желания одарить своего спасителя, Шлепкун кое-как вскарабкался на ящик. Это оказалось чудовищно сложно, потому что его маленькое тело было неповоротливо и вдобавок лишено конечностей.
Когда взгляд гуманоида упал на него, Шлепкун ощутил настоящее счастье.
Бомж Сырцов пораженно икнул. Икнув, он выругался длинно и одновременно блаженно и протянул руку.
«Что ты собираешься делать! Разве ты не видишь, что я…» — хотел крикнуть Последний Шлепкун, но было уже поздно…
Сырцов надкусил внезапно появившийся на ящике соленый огурец.
Отбивка длинной в мысль
Сюжет — эта та часть, которая перетягивает одеяло на себя. Если есть жесткий сюжет, сразу теряется внутреннее наполнение. НО: рассказ без сюжета – мясо без скелета, которое сразу становится бесформенной грудой и заваливается частью в эссе, частью в мемуары…
Итак, попробуем. Сюжет — в стороне, мысли — в центре. Во всяком случае одно приятно: в этом очерке ни о чем я изначально, с первых же строк чувствую бесконечную свободу от всего, что связывает писателя: от героев, от сюжета, от композиции и т. п. и т. д. Я подумываю даже отказаться от стиля! Плевать на стилистику! Пусть мысль течет так, как ей хочется, не боясь повторений занудств, «чтобы» и «как будто». Пусть мысль будет сама собой, не зная красивых форм!
Я смотрю на монитор и вижу текст в его «книжном», выбеленном уже виде.
Губительная легкость. Часто, правя на компьютере уже готовую вещь, занимаешься только залатыванием очевидных дыр, ленясь взяться на основательную переделку.
Если же семь-восемь раз вынужден перепечатывать или переписывать рукой один и тот же текст, добиваясь совершенства, то во время самого процесса переписывания книга расширяется, улучшается и подвергается основательной доработке и переработке. В результате, рукописные тексты, к седьмой, скажем редакции видоизменяются настолько, что не имеют уже с первым, начальным вариантом почти ничего общего. Компьютерный же текст остается практически одним и тем же именно из-за этой ложной легкости при правке… Но это я уже писал когда-то. Неважно… Держал как-то в руках черновики Толстого. Он писал в детских тетрадях по 3 копейки, почти один к одному. «Война и мир» написана в таких тетрадях.
Рукой? Но рукой я не могу — почти разучился писать, рука не успевает за мыслью. Значит, мысль мелка или поспешна.
Все равно от каждого выживает только одна-две книги. Больше корабль истории все равно не унесет — Ноев ковчег тесен… Каждой твари по паре – остальные за борт.
* * *Отбивка с цифрами и очками — это нотные знаки читательского внимания длинной в одно дыхание. Своего рода «мысль один», «мысль два». Это приятно организует текст. Хотя здесь и нет сюжета, но должен быть какой-то принцип построения. Зачем?
* * *Мне мешает мое «я». Я одной стороны только «я» истинно и за него можно поручиться, с другой: «я» — это не литература. Это профилактика душевных расстройств. Онанизм для бедных. Шизоидов в их творческой разновидности лечат мемуарами и ведением дневника. Если не вылечивает, то отвлекает…
Писатель это взгляд. Больше ничего. Даже не ум. Язык, стиль — отчасти разврат, хотя и создает форму. Язык как и сюжет смещает фокус, сдвигает лупу с книжного текста на поля… Трогательность фокуса не в красивости. Интересно профессиональная проститутка, влюбившись по-настоящему, может повести себя неопытно?
О «я-писателях». Все то, что выходит на рамки их Я — восприятия, им не интересно, зато самокопательство и обнажение тайников души, равно как и самоидеализация, не всегда осознанная, составляют важную часть их творчества.
Таких писателей множество, их легко определить — в большинстве их произведений главный их герой — Я. Скажем, Ремарк, которого я когда-то очень любил — такой явный Я-писатель, а из русских, скажем, Нагибин, нередко Набоков, но у него фокус с «я-оборотным» — когда герой, простроенный от я становится «он»… В основе этого лежит детское и очень светлое желание:
посмотрите-ка на меня, посмотрите, да посмотрите же. Один из трех столпов на которых стоит творчество. Два других — необходимость и страх смерти.
Банальный чемоданчик: писательство — возможно даже в большей мере, чем всякая другая созидательная деятельность — это попытка убежать от смерти оставить на Земле что-нибудь свое плюс, разумеется, потребность испачкать побольше хорошей чистой бумаги, которая при другом более благоприятном раскладе могла бы расти и зеленеть где-нибудь в качестве лесов.
* * *Три стадии, которые нужно пройти — познание авторитетов, следование авторитетам, отказ от авторитетов. Только так или изначально не стоит…
* * *После Пушкина легко быть Пушкиным, после Чехова — Чеховым, Толстого –
Толстым. Легко писать «под» со стопроцентным сливанием. Первый стимул творчества: могу не хуже. Ну и что? Вера Холодная все равно будет одна…
Два источника писательства: как потребность в реализации слуха (могу петь и пою), а другая… шут ее знает, может и, правда, есть что-то…
* * *Все личное на самом деле универсально, все универсальное человечно, все человечное Божественно. Обманка на первой ступеньке, но не потому ли я с таким интересом читаю мемуары? Потребность в правде и первовзгляде?
* * *Нельзя понять красоту, анатомируя ее. С другой стороны, упав перед чем-то на колени, потеряешь себя. Ни перед чем нельзя.
Еще глупее страх: что нам до него, читателя… С другой стороны, все для него. Парадокс. Видеть общее в розном.
* * *Сейчас пишу уже несколько дней спустя без всякой связи с тем, что выше.
Это что-то вроде дневника, но дневника не внешних событий, неинтересных даже мне, а мыслей.
Возможно, мысли здесь разбросаны хаотично, но я не считаю нужным придавать им никакой логической последовательности. Ведь у нас в сознании при всей его логике — мысли тоже случайны и алогичны. Например, думаем о судьбах человечества, а через секунду вдруг вспоминаем, что на десне что-то вздулось и это занимает нас куда больше. Большая часть нашей жизни занята размышлениями именно о мелочах. Сколько реально из своих 70 лет мы мыслим — год от силы.
Каждый день нам что-нибудь дарит и нас чему-нибудь учит. При всей банальности — для меня это открытие. Жизнь — велика и всеобъемлюща. Иногда испытываешь восторг и воодушевление, кажется, что так будет всегда, но потом снова — уныние и словно утыкаешься лицом в серую стену.
ОТЕЦ
В пять часов утра Погодин проснулся от далекого голоса жены, окликавшего его по имени: «Вася, Вася!» Он спал на диване в кабинете — так условно называлась одна из двух комнат их квартиры, где были шкафы с книгами и стоял компьютер. Погодин открыл глаза и, не вставая, прямо с дивана открыл дверь которая была совсем близко.
— Чего тебе? — крикнул он через коридор.
По шуму воды он слышал, что жена в ванной. На улице было совершенно темно и он старался сообразить, который час.
— Я тебя не слышу! Иди сюда, у меня, кажется, началось! — снова позвала жена, на короткое время выключая воду.
Сразу поняв, что именно началось и испугавшись этого, Погодин встал и споткнувшись о развешенное в комнате на проволочной вешалке белье, пошел к жене. В одной короткой ночной рубашке Даша стояла в открытой душевой кабине.
На правой ноге у нее было что-то влажное, и еще немного склизкой жидкости с розоватыми прожилками протекло вниз, на белую пластмассу кабины.
— Ты не знаешь, что это? Проснулась и вот… Может уже? — спросила жена жалобно и отрывисто.
Она была беременна первым ребенком на тридцать девятой неделе, и роды ей назначили только через десять дней, в конце сентября. Жена читала толстые правильные книги о материнстве и со свойственной ей последовательностью и доверием ко всему написанному на бумаге ждала дальних предвестников родов:
ложных схваток, потом схваток настоящих, но редких, набухания молочных желез и других. К тому, что роды начнутся вдруг, безо всякой подготовки и совершенно не по описанным правилам, она готова не была и теперь растерялась, не понимая что течет у нее по ногам.
