Леонтий Раковский - Генералиссимус Суворов
Триумф!
До какой славы он дожил!
Суворов повернулся на другой бок.
Почему второй день все они такие оторопелые, эти адъютанты? Не смотрят в глаза, точно провинились в чем. Вот и теперь Ставраков подозрительно быстро прочитал газету и улизнул. Не случилось ли чего?
- Наум! - крикнул он. - Наум!
Фельдшер открыл глаза.
- Позови мальчика!
Наум проворно вылез. Суворов с трудом приподнялся и сел.
Через минуту открылась дверь, и в дормез осторожно влез Ставраков.
- Чего сегодня вы от меня бежите, как от чумного? Что случилось?
Генералиссимус смотрел на Ставракова пристально, суворовским, проникающим в душу взглядом. Молчать, притворяться больше нельзя.
- Что-либо из Петербурга?
- Получили рескрипт,- глухо ответил Ставраков.
Суворов вспыхнул. В томительном предчувствии беды упало, сильно забилось сердце.
Подумалось:
"Снова? Не может быть!"
- Читай!
Ставраков вытащил дрожащими руками из кармана рескрипт и, не повышая голоса, по-дьячковски, прочел:
Господин Генералиссимус, князь Италийский, граф Суворов-Рымникский!
Дошло до сведения моего, что во время командования Вами войсками моими за границею имели Вы при себе генерала, коего называли дежурным, вопреки всех моих установлений и высочайшего устава, то и удивляясь оному, повелеваю Вам уведомить меня, что Вас понудило сие сделать.
"Так и есть: снова немилость! Обнесли. Все пошло прахом!.."
Суворов закрыл глаза, откинулся назад. Тело его как-то сразу обмякло. Суворов полулежал.
Он слабо махнул рукой. Адъютант вылез из дормеза. Вылезая, Ставраков глянул мельком на генералиссимуса. По исхудалой, впалой щеке Суворова катилась слеза...
Александр Васильевич, покрытый холстиной, лежал на лавке у образов, словно покойник.
После известия о царской немилости ему сразу стало хуже: опять начал бить кашель, опять по всему телу пошла огневица.
Пришлось остановиться в деревне у Вильны.
VI
Александр Васильевич лежал в избе один. Адъютанты все где-то тревожно шептались. При нем неотлучно сидел фельдшер Наум, которому Александр Васильевич верил больше, чем лейб-медику Вейкарту, и Прошка. Суворов видел по глазам: все думают, что он умирает.
Он слышал, как на дворе, под маленьким тусклым оконцем хаты шуршали, точно мыши, деревенские ребятишки. Слышал их испуганное:
- Тут лежить. Помирае...
Он слабо улыбнулся ребячьему лепету.
Было тяжело и больно. Сам себе признавался:
"Ветшаю ежечасно..."
Но смерти он еще не чувствовал. Голова еще работала ясно.
Он лежал и мучительно думал: кто? Кто обнес, оклеветал его? Кто снова настроил царя против Суворова?
Великий князь Константин Павлович?
Когда в Италии, у Басиньяно, великий князь очертя голову бросился на превосходные силы французов и русские понесли урон, Суворов хорошо отчитал великого князя. Константину Павловичу, конечно, это понравиться не могло, но он быстро понял, что сам кругом виноват. И во весь Итало-Швейцарский поход великий князь держался хорошо, солдатом. К Суворову был почтителен и добр.
Нет, Константин Павлович такой подлости не сделает!
Выплыло хитрое лицо статского советника рыжего Фукса.
Недаром он - Фукс лисица. По шерсти и кличка. Царский соглядатай.
В походе он был кроток, как ягненок. В Швейцарии от страха заболел медвежьей болезнью, а как спустились с Рингенкопфа на твердую землю, вдруг переменился, заважничал.
Вдруг объявил правителю канцелярии полковнику Лаврову, что он не зависит от Александра Васильевича, что имеет секретные поручения.
Он! Другого никого нет и не может быть!
Суворов застонал. Сквозь натужный кашель вырвалось:
- Боже, за что страдаю? Лучше б я умер в Италии! Лучше б погиб в альпийских горах!
- Ну, завел свою песню! Будя! - притворно грубо оборвал его Прошка. Лучше бы, лучше бы!.. Солдат, а раскудахтался... Лучше бы домой поскорей ехать. В Петербурге вас ждут не дождутся. И чего убиваться-то раньше времени? Ничегошеньки не случилось, а он... Генералиссимусом был, им и остался. А выговор - что? Выговор может всякий получить. Военная служба, она, брат, такая!..
Александр Васильевич никогда не обращал внимания на Прошкины рацеи, но на эти слова невольно подумал:
"А ведь говорит резонно. Так твердят и адъютанты. Мол, ничего не случилось. Император Павел сыплет выговоры направо и налево. У царя не семь, а тридцать семь пятниц на одной неделе! Может, они и правы?"
В этом измученном, исстрадавшемся старом теле опять пробудился неугомонный суворовский, дух. Александр Васильевич порывисто приподнялся:
- Не ворчи! Зови адъютантов. Поехали дальше!
VII
Тихим апрельским вечером въезжал суворовский дормез в Стрельну.
Приближаясь к Стрельне, Суворов собрал последние силы и велел надеть на себя парадный мундир. Облокотившись на подушки, он полулежал в дормезе.
Вечер был теплый. Окна дормеза Александр Васильевич велел опустить ветра не было.
Он ехал, втайне еще надеясь на то, что хоть в Стрельну император пришлет своего флигель-адъютанта встретить генералиссимуса.
В Нарве не оказалось ни придворных экипажей, ни царского посланца.
В Стрельне, у знакомого почтового двора, как на каждой станции в далеком пути от Кобрина до Петербурга, стояла и ждала генералиссимуса толпа народа. Крестьяне и солдаты, горожане и чиновники, ремесленники, причетники и купцы. Женщины и дети. Стар и мал. Теснились к дормезу Суворова.
Царь не пожелал встретить великого полководца - его встречал народ.
В Стрельне Александра Васильевича ждали родные - Аркадий, Димитрий Иванович Хвостов и князь Багратион.
В окна дормеза со всех сторон тянулись букеты цветов. Женщины подносили к окнам детей.
Суворов был тронут этой встречей до слез:
- Спасибо родные! Спасибо!
Он благословлял детей, которых протягивали к нему.
Вечерело.
Политичный, осторожный Димитрий Иванович торопил дядюшку поскорее ехать домой - боялся, чтобы эту встречу не сочли за демонстрацию. Суворов же не спешил. Сумрак белой ночи был кстати опальному генералиссимусу: лучше незаметно проехать по опустевшим петербургским улицам до тихой Коломны, к дому Хвостова на Крюковом канале.
VIII
На следующий день по приезде Суворова в Петербург к нему явился посланец царя.
Суворов был так слаб, что уже не вставал с постели. Теперь он лежал не на сене, а на перине в кровати.
Димитрий Иванович Хвостов вбежал в комнату дядюшки:
- От государя!
И, не дождавшись, что скажет Суворов, кинулся назад, широко распахнул дверь:
- Пожалуйте, ваше сиятельство!
Прошка, поправлявший постель барина, не успел выйти из комнаты, отошел в сторонку.
Александр Васильевич чуть приподнялся на подушках, чтобы посмотреть, кто пожаловал.
В красном мальтийском мундире с голубой лентой через плечо вошел черноволосый смуглый Кутайсов, бывший царский брадобрей, а ныне граф.
Суворов метнул глазами.
"Издевается! Нашел, кого посылать!"
- Кто вы, сударь? - гневно спросил он.
- Граф Кутайсов.
- Граф Кутайсов? Кутайсов... Помилуй бог, не слыхал такого графа. Есть граф Панин, граф Воронцов, граф Строганов, а о графе Кутайсове не слыхал! А что вы такое по службе?
- Обер-шталмейстер (Придворный конюший.).
- А прежде чем были?
- Обер-егермейстер (Заведующий царской охотой.).
- А прежде?
Кутайсов запнулся. Он стоял краснее своего мальтийского мундира.
За его спиной Хвостов, в ужасе воздевая руки, поспешно скрылся за дверью.
- Да говорите же, сударь!
- Камердинер, - выдавил Кутайсов.
- То есть, вы чесали и брили своего барина?
- Т-точно так-с...
- Прошка! Вот взгляни на этого господина. Он был такой же холоп, как и ты. Да он турок. По их магометанскому закону пить нельзя. Вот и видишь, куда он взлетел. Его к Суворову посылают! А ты пьешь, как лошадь. Из тебя толку не выйдет!
И Суворов отвернулся к стене.
Кутайсов ушел не солоно хлебавши. Провожая графа Кутайсова до кареты, Хвостов лепетал, что, к сожалению, дядюшка слаб, дядюшка никого не узнает, дядюшка бредит.
- Да, да, он бредит, - соглашался сконфуженный Кутайсов.
Но пока что Суворов еще не бредил. Временами ему даже становилось как будто легче. Его возили по комнате в кресле.
Все врачи удивлялись, как в этом немощном теле цепко держится жизнь.
- Жизненные запасы его удивительны, - говорили врачи.
Суворов понимал, что жить ему осталось немного. Но жить он так хотел.
Все подбадривали его, говорили, что он поправляется.
- Мы еще в Кончанское поедем, рыбу ловить будем,- говорил фельдшер Наум.
- Нет уж, брат; отловил я... Мне не встать...
- Дядюшка, я знаю, что вы от этой болезни не умрете,- старался уверить его Димитрий Иванович Хвостов.
- Думаешь?
- Убежден!
- Ладно. А ежели я останусь жив, сколько еще лет проживу?
