Сергей Шокарев - Тайны российской аристократии
Сам царь на упреки Курбского, как мы видели, отвечал: «Вси есмы человецы». В ответ на пассаж о Кроносовых жрецах, Грозный выдвигал и вовсе абсурдный аргумент: «Толко бы вы у меня не отняли юницы моея, ино и Кроновы жертвы не было». Иначе говоря, если бы злые бояре не «счаровали» Анастасию, царь не стал бы искать развлечений с Басмановым и ему подобными. Вероятно, Грозный считал, что ему, ввиду его особого положения единственного истинно христианского государя можно творить что угодно.
Распутство подорвало здоровье Грозного. Джером Горсей свидетельствует: «У царя стали страшно распухать половые органы – признак того, что он грешил беспрерывно в течение пятидесяти лет; он сам хвастал тем, что растлил тысячу дев, и тем, что тысячи его детей были лишены им жизни». Очевидно, что Грозный в последние годы жизни страдал венерическими болезнями. Об этом свидетельствует и наличие солей ртути (впрочем, недостаточное для смертельной дозы), обнаруженных в его костях при антропологическом исследовании. Как известно, ртуть входила в состав лекарств, употреблявшихся в Средневековье для лечения сифилиса и гонореи. Впрочем, специалисты возражают против подобного диагноза – длительные половые болезни оставляют следы и на костях, которые при антропологическом исследовании останков Грозного не были обнаружены.
Изнемогая от болезней, царь остался верен своему похотливому нраву. Незадолго до смерти он пытался изнасиловать невестку – царевну Ирину, жену своего сына Федора. Ирину спасло то, что на ее громкие крики сбежались слуги. В отместку царь приказал казнить всех, кто помешал ему, а Федора призывал развестись с женой. Правда, царевич остался тверд, да и тиран недолго прожил после этого. 18 марта 1584 г. он умер, причем историки не исключают, что смерть царя ускорил заговор, одним из участников которого был Борис Годунов, брат Ирины.
«…А вашему разуму дивимся, что вы таким плутням веры имете…»: легенда о «царевиче Петре» и русские бастарды
Русские самозванческие легенды XVII– XIX вв. – плодотворная тема для историков и культурологов. Происхождение самозванческих легенд и систематизация сюжетов даны К. В. Чистовым. В особую категорию исследователь выделил вариант легенды, согласно которому «царевич-избавитель» был подменен девочкой-царевной. В чистом виде этот сюжет отражен только в легенде о происхождении «царевича Петра Федоровича», однако, как отмечает К. В. Чистов, можно проследить и характерные аналогии в представлениях более позднего времени. В кон. XVII – нач. XVIII вв. появилось предание, согласно которому, царица Наталья Кирилловна родила дочку, но, опасаясь гнева царя Алексея Михайловича (грозившегося сжечь ее в срубе) подменила царевну мальчиком – сыном боярыни (в другом варианте – немки) – который и взошел на престол с именем Петра I. К. В. Чистов указывает и другой пример бытования сюжета подмены, но уже в реальной династической практике: известно, что Петр I приставил к жене царевича Алексея Шарлотте людей следить за тем, чтобы девочка, если она родится у Шарлотты, не была подменена мальчиком. Наше особое внимание к легенде о «царевиче Петре Федоровиче» обусловлено тем, что Лжепетр в отличие от Лжедмитрия I был выдвинут казачьей средой, и легенда о его происхождении является первой народной самозванческой легендой.
Из всех самозванцев начала XVII в. Лжепетр является наименее загадочной фигурой. Его истинное происхождение стало известно в октябре 1607 г. после сдачи Тулы, взятия его в плен и допроса. Самозванец поведал следующее: «Родился де он в Муроме, а прижил де его, с матерью с Ульянкою, Иваном звали Коровин, без венца; а имя ему Илейка; а матери ево муж был, Тихонком звали Юрьев торговый человек. А как Ивана не стало, и его мать Ульянку Иван велел после себя постричь в Муроме, в Воскресенском девичье монастыре, и тое мать его постригли… и в том девиче монастыре матери его не стало и меня Илейку свез из Мурома в Нижний Новгород нижегородец торговый человек Тарас Грозильников, и жил де у него он Илейка годы с три…» Далее он рассказал о своих странствиях, закончившихся провозглашением его терскими казаками царевичем Петром Федоровичем и приходом в Путивль, а оттуда в Тулу к Болотникову.
Эти показания правительство Василия Шуйского постаралось обнародовать как можно шире. Но и раньше, до пленения Лжепетра, сторонники царя Василия были уверены в самозванстве «царевича». Посол в Польше князь Г. К. Волконский на вопрос панов рады о Петре отвечал:
«Как есмя поехал от великого государя нашего, и про такова вора не слыхали. А ныне слыша от вас так себе домышляем… воры волжские и терские казаки, ведая свою вину… так замыслили и которого будет вора, меж себя выбрав, таким именем именуют…» В наказе гонцу в Крым С. Ушакову (24.05.1607) предписывалось говорить: «Тот вор казак Илейка, что называли царевичем Петром, сына боярского Григорьевский холоп Елагина, и мать его и жена и сестры в черных пашенных людей и ныне живы…» Очевидно, что правительством был произведен розыск о самозванце и установлена некоторая ясность в отношении его личности, хотя часть сведений была ошибочной.
Не вдаваясь в крайне любопытный вопрос о механизме провозглашения Илейки «царевичем», необходимо отметить, что уже очень скоро его современники пришли к идее о «выборе» самозванцев «меж себя», и, как известно, активно пользовались этим. Недаром С. М. Соловьев отмечал, что в казачьих юртах «самозванцы росли как грибы». Это были известные по «Новому летописцу» и грамотам патриарха Гермогена «царевичи» Август, Осиновик, Ерошка, Гаврилка, Клементий и другие. В 1625 г. ряжский приказчик Васька Шолкин, сидя в кабаке вспоминал: «В меж де усобную брань, как был в Калуге вор, и де в те поры был у него на службе в Шацком, и собрався де Шацкого уезда мужики коверинцы, котыринцы, конобеевцы, и говорили де меж себя так: „Сойдемся де вместе и выберем себе царя“». Ответ Шолкину ямщика Кузьмы Антонова чрезвычайно интересен: «От тех де было царей, блядиных детей, которых выбирали в межьусобную брань межь себя, наша братья, мужики, земля пуста стала». Для данной темы важно не резкое осуждение самозванческих авантюр, а тесная связь их самозванства с внебрачным происхождением – ложный государь представлялся, спустя десять лет после Смуты, незаконным наследником – «блядиным сыном».
Наиболее полное отражение легенды о происхождении «царевича Петра» содержится у Ж. Маржерета. Он писал: «В конце апреля император Дмитрий получил известие, что между Казанью и Астраханью собралось около четырех тысяч казаков, которые разбойничали вдоль Волги и говорили, что с ними находится молодой принц по имени Петр, истинный (как они пустили слух) сын императора Федора Иоанновича, сына. Иоанна Васильевича и сестры Бориса Федоровича, который родился около 1588 г. и был тайно подменен, так как по их словам, на его место подставили девочку, которая умерла в возрасте трех лет…»
Близкую к этому рассказу версию изложили московским послам кн. Г. К. Волконскому и А. Иванову в конце декабря 1606 г. польские паны: «Сказывают де тот Петр как он родился, и его де переменили дочерью по Борисову велению Годунова, чтоб ему не быть на государстве…» Послы не замедлили выступить с опровержением, хотя не имели инструкций на этот счет: «То дело нестаточное и слышать того не годитца, а вашему разуму дивимся, что вы таким плутням веры имете: не токмо у великих государей, но у обычных людей тому состатися невозможно, как в то время прилучить иное дитя принести на государьской двор, и как бы такое дело утаилось и посяместа не объявилось…» Далее Волконский, для большей убедительности, поведал: «При государыне царице и великой княгине Ирины были всегда неотступно мои княж Григорьевы сестры княж Иванова княгиня Козловского да окольничего Ондрея Перовича Клешнина жена, и только бы такое дело сталось и они б меня в том не утоили».
В Белоруссии история царского происхождения самозванца отражена в «Сказке о Петре Медведке москале», которую Р. Г. Скрынников считает записанной со слов самого Лжепетра. «Кады се уродила, матка его Ырына познавше по небозщику брате своем, Борисе Годуну, и ж о панстве Московском промышлял, хотечы быть гдрем московским, и для тог его Петра уродивши, утаила, гды Борис пытал, штобы уродила, она отказала же не угоде полмедведка и полчовека, втом часе тот Борис дал покой, болш о том непыталсе…» Желая «ухоронить от смерти» Петра мать отдала его на воспитание «бабке» Гане Васильевой вдове, «аж пришол до розому, а матка его вже вособе его Петра повторе поведа брату своему, иж дочку уродила». После смерти царя Федора Годунов занял престол и «матку его в чорницы постриг», а потом, допытываясь у нее, жив ли царевич Дмитрий, «з запальчивости заразом сестру свою пробил, так иж заразом умерла». Осиротевший царевич покинул «бабку» Гану и «пристал» к астраханскому стрельцу Федору, а после воцарения «царя Дмитрия Ивановича» поспешил в Москву, куда прибыл на другой день после смерти и бежал в Литву, желая встретиться с «царем Дмитрием», который, по слухам, жив и спасается в Литве. О. М. Бодянский опубликовавший эту запись, отмечал сходные и различные моменты в биографии Петра Медведка и Лжепетра, но считал, что это были два разных лица, и предполагал в Петре Медведке Лжедмитрия II. Вопрос о тождестве Петра Медведки и Лжепетра решает показание одного польского источника, который сообщает, что «в Путивль прибыл с донскими казаками Петр Федорович, Недвядко (Niedzwiadko) по фамилии, который назвался сыном покойного царя Феодора Ивановича».
