Эрнест Лависс - Том 1. Время Наполеона. Часть первая. 1800-1815
Поль Буато дал полную картину управления финансами с VIII года по 1814 год. Он установил для приходов (за весь этот период) 13 851 миллион, для расходов 14 294 миллиона. Излишек расходов составляет только 443 миллиона[136].
Доходы от государственных имуществ достигли 1474 миллионов, из которых 637 миллионов с лесов, прямые налоги — 5260 миллионов, явочный и гербовый сборы — 2 миллиарцов, таможенные сборы, включая пошлины на соль, — 1288 миллионов, косвенные налоги — 1474 миллионов, почтовые — 328 миллионов, разные доходы — 477 миллионов, экстраординарные доходы — 1453 миллионов. Расходы составляли: 3247 миллионов по управлению и уплате платежей, 2022 миллиона по долгу и дотациям, 7218 миллионов на армию и флот, 1206 миллионов на гражданские службы. К этим цифрам нужно прибавить доходы и расходы с экстраординарных государственных имуществ, сумма которых неизвестна. Есть и другие пробелы: так, например, 80 миллионов, за которые была уступлена Луизиана Соединенным Штатам в 1803 году, не представлены ни в одном отчете.
Впрочем, управление наполеоновского времени отличалось большой честностью. Полный хозяин государственных финансов, Наполеон привел их в порядок и оберегал как свое личное имущество.
Отчеты министров, правда, не были подчинены Законодательному корпусу, — они ему только представлялись. Но они опубликовались согласно статье 57 конституции VIII года и статье 3 финансового закона 19 нивоза IX года (9 января 1801 г.).
Рассмотрение счетов подотчетных лиц, по инициативе Молльена, было поручено особой палате, которая удачно заменила комиссии по отчетным делам революционного периода. Закон 16 сентября 1807 года создал Контрольную палату и уполномочил ее рассматривать все дела по приходу и расходу, касающиеся государственных сумм. Следует высоко оценить значение этого важного учреждения.
Общественный кредит. Консолидированный долг доходил 18 брюмера VIII года (9 октября 1799 г.) в круглых цифрах до 46 миллионов ренты, из которых 40 миллионов приходилось на консолидированную треть долга в силу закона 29 вандемьера VI года (20 октября 1797 г.) и 6 миллионов — на долг аннексированных стран. К этому нужно прибавить пожизненную ренту. В целом годовые платежи составляли 75 миллионов франков.
К тому же ликвидация долга не была закончена; она продолжалась в силу закона 30 вантоза IX года (21 марта 1801 г.) до 1 июля 1810 года. Кредиты, открытые на этот предмет законом IX года и законами 20 флореаля X года (10 мая 1802 г.) и 15 сентября 1807 года, доходили приблизительно до 16 миллионов рентой; на эти кредиты было выпущено в обращение только 11 254 000 франков ренты.
Две другие эмиссии, одна в 5 миллионов для Кассы погашения государственных долгов в силу закона 24 апреля 1806 года, другая в 750 ООО франков в силу закона 17 января 1810 года под обеспечение экстраординарного государственного имущества, довели до 17 миллионов сумму рент, выпущенных при Империи.
В общем, Наполеон I не обращался к кредитам. Военное ведомство доставляло ему средства на его чрезвычайные расходы. Ему трудно было бы сделать заем в ренте: воспоминание о банкротстве было еще слишком живо. Рантье не мог еще забыть, как ему долго платили обесцененной монетой, что в конце концов лишило его двух третей его имущества.
Наполеон I действительно заботился о прочном курсе ренты. Это была одна из его постоянных забот. С первых дней Консульства он старался восстановить доверие путем отмены принудительного и прогрессивного займа; реорганизация управления прямых налогов, обязательство, наложенное на главных сборщиков податей, представлять залоги в звонкой монете позволили ему, начиная со второго семестра VIII года, погашать деньгами не выплаченный долг правительства по ренте и пенсиям. Курс ренты тотчас же поднялся.
Создание Кассы погашения государственного долга относится к тому же порядку идей (закон 6 фримера VIII — 27 ноября 1799 г. и постановление 28 нивоза VIII — 18 января 1800 г.). К несчастью, Наполеон в 1802 и в 1808 годах в несколько приемов употребил фонды Кассы на операции, которые, как ему казалось, должны были поддержать курс успешнее и скорее, чем регулярный выкуп государственной ренты. Это вмешательство в дела биржи, в котором приняли также участие Касса службы и Касса экстраординарного государственного имущества, не помешало понижению ренты, а наоборот, лишило подвижности свободные фонды Кассы погашения и, таким образом, парализовало более медленное, но более верное воздействие Кассы на рынок государственных фондов (на фондовой бирже).
Во всяком случае самый низкий курс последнего года Империи значительно превышает самый высокий курс первого года Консульства.
В сентябре и октябре 1799 года пятипроцентная рента упала до 7 франков. В 1800 году самый низкий курс был 17,37, самый высокий — 44 франка. Из года в год повышение растет до мая 1808 года, когда отмечается самый высокий курс, котируемый при Империи, — 88,15 франка. Потом курс понижается медленнее, чем он поднимался, до 45 франков в марте 1814 года. В марте 1815 года он поднимается до 81,65, но снова падает в ноябре и декабре до 52,30 франка.
Это улучшение кредита ренты, несомненно, должно быть объяснено в значительной мере ростом доверия к честному выполнению государством своих обязательств, а также отсутствием новых государственник займов с VIII по 1815 год.
ГЛАВА XIII. ИТАЛИЯ. 1800–1814
I. Установление наполеоновского господства
Тринадцать месяцев. Когда французские войска очистили в 1799 году Северную Италию, их провожали симпатии лишь небольшого меньшинства, вожди которого последовали за отступавшими и остались в Шамбери дожидаться — тогда мало вероятного — возвращения французов в страну, которую они не сумели удержать. Из известий, доходивших к беглецам, по видимому, можно было заключить, что дело Франции после ряда временных неудач на поле битвы окончательно дискредитировано в глазах общественного мнения. Австрийцы и русские в своем шествии не встречали сопротивления или даже неодобрения. Деревенское население, на долю которого достались только тягости французской оккупации и войны, дружно поднималось с приближением войск коалиции, мстило приверженцам павшего режима, открывало казакам ворота городов и восторженно приветствовало въезд Суворова в Милан (29 апреля) и в Турин (июль). Знать и духовенство радовались перевороту, который, как они надеялись, должен был вернуть им их привилегии; Молодая итальянская национальная партия выразила свои чувства отправкой отряда волонтеров для участия под русским знаменем в осаде Анконы, где вождь их, Лагоз, был убит французами. Выразителем настроения средних классов явился Парини, приветствовавший в австрийцах освободителей, посланных судьбою дать Италии спокойствие, в котором она нуждалась после стольких потрясений.
Эти иллюзии были непродолжительны. Вместо того чтобы установить в отвоеванных странах прочный национальный режим, завоеватели думали только об использовании их богатства, о дальнейшей же их судьбе заботились мало, взяв на себя лишь роль орудия мести в руках прежних партий. «Тринадцать месяцев» (май 1799 — июнь 1800 г.) запечатлелись в памяти ломбардского населения как эпоха насилий, нищеты и страданий.
В Милане имперский комиссар Кокастелли одним росчерком пера отменил все установления Цизальпинской республики, восстановил все былые формы и несправедливости австрийского режима и, помимо реакции против распоряжений павшего правительства, стал гнусным образом преследовать его вождей. В первые же дни после оккупации Кокастелли арестовал и велел высечь розгами на городской площади целые сотни патриотов, секвестровал имущество таких людей, как герцог Мельци и герцог Сербеллони, принявших участие в революционном движении только с целью умерить его; наконец, выгнанный из Милана успехами французского оружия (май 1800 г.), он увел с собой человек сорок обвиняемых, по большей части крупных должностных лиц времен Республики, которым за это предстояло поплатиться каторгой в Бокка-ди-Каттаро.
Как ни тягостно было впечатление, произведенное подобными бесцельными жестокостями, недовольство, вызванное денежными вымогательствами Австрии, было еще сильнее и все возрастало. Генералы и офицеры замучили сельское население реквизициями, повторявшимися беспрестанно и всегда превышавшими их потребности, наказывали палками недостаточно расторопных исполнителей приказаний, расхищали потом добытые таким путем припасы и вызвали этим острый экономический кризис, в котором народ винил именно их. Энтузиазм, с каким приняли австрийцев, сменился теперь столь же сильной ненавистью к ним, и Тугут не без основания писал к Коллоредо: «Без сомнения, наша армия, а также и лица, действовавшие совместно с ней, вели себя в Италии таким образом, что нет ни одного итальянца, который не предпочел бы французского господства или правительства Цизальпинской республики так называемому австрийскому деспотизму».
