Евгений Тарле - Сочинения. Том 3
В Северном департаменте к 1 мая 1808 г. в бумагопрядильном производстве числилось 133 032 веретена mull-jennys и 5232 en continue, а 1 ноября — 101 328 веретен mull-jennys и 3788 en continue. Рабочих же, занятых прядильным делом, 1 мая было 3384, а 1 ноября — 2134 человека[54].
Там же в бумаготкацком производстве 1 мая 1808 г. работало 8679 ткацких станков, а при них 11 556 ткачей, а 1 ноября 1808 г. — 4418 станков и при них 5125 человек. А это один из самых промышленных департаментов, где находятся города Лилль, Камбре, Туркуен, Рубе[55].
Уменьшение производства в департаменте Roer объясняется тоже «недостатком сырья, трудностью его достать и задержками в его получении», высокими пошлинами, требованием от продавцов хлопка «удостоверений в происхождении его», недостатком красящих веществ. Все это влечет за собой невозможность конкурировать с иностранными мануфактурами, которые более дешево покупают сырье[56].
Согласно исчислению (правда, весьма «приблизительному», по собственному признанию считавших), сделанному министерством мануфактур и торговли только в 1813 г., в департаменте Сены (т. е. г. Париже с окрестностями), в первой половине 1808 г. в хлопчатобумажных прядильнях работало 6779 рабочих, во второй половине того же года — 3976 человек, в 1810 г. — 7500 человек, в 1811 г. — 5700 человек, в 1812 г. — 7 тысяч человек[57].
Вот общие данные о числе рабочих (как прядильщиков, так и ткачей), занятых в хлопчатобумажном производстве в мае 1808 г. и в ноябре 1808 г. Эти цифры я беру из документа, который говорит не о всей Империи, а о тех 11 департаментах, где хлопчатобумажная промышленность развита больше всего. Привожу некоторые характерные данные[58] (см. табл. на стр. 383 — Ред.).
Почти всеобщий (за вычетом немногих исключений) и крутой упадок производства сказывается в конце 1808 г. сравнительно с его началом и в промышленных, и в малопромышленных округах. Где была возможность прислать в Париж цифровые данные, там об этом упадке свидетельствуют цифры; где нельзя было, там свидетельствуют категорические уверения префектов: производство уменьшается (а кое-где и вовсе останавливается), безработица охватывает обширные районы (на севере и в центре особенно), машины, где они есть, стоят без дела, и все это потому, что нет хлопка.
Известия о бедствиях от хлопкового голода приходили отовсюду. В августе 1808 г. Наполеон побывал в Нанте и был поражен тем упадком, в котором находились бумагопрядильни из-за недостатка и дороговизны сырья[59]. Чтобы вообще спасти как-нибудь нантскую промышленность, он (декретом от 11 августа 1808 г.) пообещал (и дал) казенные заказы и авансы тем фабрикантам, которые от бумагопрядильного производства перейдут к шерстяному; аванс должен был выдаваться по расчету 60 франков за каждого рабочего, который работает на данную мануфактуру. Эта мера привела к массовой замене бумагопрядилен шерстяными мануфактурами в г. Нанте (за одно только время с октября 1809 г. до конца апреля 1810 г. тридцать девять бумагопрядильщиков-предпринимателей этого города превратилось в суконщиков)[60]. Министр Монталиве льстиво поздравляет его величество со «счастливым успехом» его меры, но это поздравление могло бы быть сочтено за иронию, если вспомнить, что Наполеон с большим жаром относится именно к насаждению и укреплению бумагопрядильного дела во Франции.
Таким образом, сложные экономические последствия создавшегося положения вещей сказывались в весьма существенных вопросах иногда самым неожиданным образом. В эпоху расцвета наполеоновского владычества ощущается серьезный недостаток хлопка, и его не хватает на французские мануфактуры; притом правительство устанавливает тот любопытный факт, что не столько даже не хватает сырья для бумажной пряжи, сколько не хватает бумажной пряжи для тканья материй. При той организации производства, которая во Франции существовала, эти две операции: 1) пряжа и 2) ткацкий промысел, были в подавляющем большинстве случаев, как мы уже знаем, вовсе не сосредоточены в одном здании или даже в одном предприятии, а разбросаны в разных местах, даже так, что в одних местностях преобладала пряжа, а в других — ткацкий промысел. И читатель уже знает, что между представителями обеих категорий текстильного производства случились антагонистические отношения. Так было и теперь. Германские страны и Швейцария, находившиеся прямо или косвенно под наполеоновским игом, нуждались в 1808 г. и в хлопке, и в пряже, и притом еще больше, нежели Франция, так как или не имели вовсе береговой линии (Швейцария, Саксония, Бавария, Рейнский союз и т. д.), или имели береговую линию малую, и поскольку в первые времена блокады еще не наладился у них контрабандный английский ввоз, еще менее, чем Франция, могли снабжать себя хлопком. Но так как покупка сырья у французов была для остальной Европы немыслима, то эти страны стали в громадных количествах скупать французскую бумажную пряжу. Прядильщики ликовали, но ткачи во Франции оставались без работы. Французское правительство отлично понимало, что этот колоссальный сбыт пряжи за границу объясняется причинами искусственными, континентальной блокадой, тем, что по воле Наполеона Европа до поры, до времени лишена хлопка[61], а вовсе не чем-либо иным; оно понимало также, что, несмотря ни на что, во Францию же будут потом контрабандным путем ввезены бумажные материи, выделанные в Германии или Швейцарии, если вследствие вывоза пряжи остановятся французские ткацкие станки[62]. Поэтому решено было временно воспретить вывоз пряжи. Правда, могущественно развившаяся (особенно с 1809–1810 гг.) английская контрабандная торговля очень скоро пришла на помощь нуждавшимся в хлопке и в пряже саксонским и швейцарским ткачам.
Круто разошлись интересы ткачей и прядильщиков и в 1809 г., во время продолжавшегося хлопкового голода: ткачи молили правительство о разрешении ввоза иностранной пряжи, а прядильщики — о распространении этого запрещения на все сорта пряжи, откуда бы они ни ввозились[63].
Нужно сказать, что в самых промышленных департаментах ткачи очень жаловались, что французские бумагопрядильни не могут еще доставить им такую тонкую пряжу, которая нужна для фабрикации высших сортов материи; они не переставали жаловаться и просить избавить их от зависимости, от необходимости довольствоваться только теми сортами пряжи, какие умеют выделывать французские прядильщики[64]. Таким образом, мы видим, что спор, начавшийся перед лицом императора в феврале 1806 г., накануне издания запретительного декрета, и решенный в пользу прядильщиков, продолжался…
Иногда в 1808–1809 гг. подчеркивается даже, что в затруднениях, испытываемых бумагопрядильнями, виновато не столько вздорожание хлопка, сколько законодательство вообще, мешающее покупать его хотя бы за дорогую цену[65].
И все-таки зима 1808/1809 г. прошла для промышленности хлопчатобумажной легче, нежели того опасалось правительство; с весны 1809 г. жалобы на отсутствие хлопка становятся реже.
Можно сказать, что из-за одного только хлопкового голода кризисов более не было: в 1809 г. американцы, в 1810–1811 гг. лиценциаты несколько пополнили запасы хлопка, хотя все-таки страшное его вздорожание после трианонского тарифа с осени 1810 г. очень болезненно давало себя чувствовать. Но зато хлопчатобумажная промышленность испытала (как и другие отрасли производства) жестокий кризис сбыта, и именно зимой 1810/1811 г. Но об этом речь в особой главе, посвященной названному кризису.
Здесь пока скажу еще несколько слов о внешнем сбыте бумажных материй. Если внутренний рынок был упрочен еще декретом от 22 февраля 1806 г., то на рынке внешнем французам, как мы уже знаем, пришлось сталкиваться и с английской контрабандой, и с победоносной саксонской, швейцарской, отчасти богемской конкуренцией.
Французское правительство не обманывало себя[66]. Единственная надежда на то, что «можно попытаться что-либо сделать», возлагается министром внутренних дел на то, что все-таки благодаря блокаде английские материи проникают в сильно уменьшенном количестве и что саксонские мануфактуры не всему немецкому спросу могут удовлетворить. Но чтобы иметь хотя тень надежды на успех, необходимы вывозные премии в усиленном размере. Уже в апреле 1806 г. была установлена как пошлина за ввоз хлопка в 60 франков за квинтал, так и вывозная премия — в 50 франков за квинтал вывозимых материй. Но помимо того, что, во-первых, значит, есть все же разница в 10 франков, нужно принять еще во внимание, что из квинтала хлопка не получается квинтала материи — при обработке нужно считать потерю в весе приблизительно в 10%; наконец, квинтал материи обложен еще военным налогом (le décime des subventions de guerre) в 6 франков. Следовательно, вывозная премия возвращала экспортеру материи лишь около ⅔ тех пошлин, какие он уплатил при покупке сырья. Но затем в 1810 г. были введены трианонским тарифом усиленные пошлины на хлопок. За квинтал бразильского, кайенского, суринамского хлопка, как уже отмечено выше, уплачивается 800 франков пошлины (а с военной décime — 880 франков), за каролинский, виргинский, низший сорт хлопка Георгии и «всех других стран, кроме Неаполя и Леванта», — 600 франков (с décime — 660 франков), за квинтал неаполитанского хлопка — 198 франков (с décime), за левантийский — 220 франков, если он доставлен по суше, и 440, если — по морю[67], прежних вывозных премий теперь уже было мало.
