Габриэль Городецкий - Роковой самообман
В итоге Шуленбурга срочно вызвали в Кремль в 6 ч. вечера. Молотов явно потерял большую часть своего хладнокровия и жаловался на массовые нарушения советского воздушного пространства немецкими самолетами. Он хотел знать, почему работники германского посольства и их жены выехали из Советского Союза, дав пищу слухам о скорой войне. Почему германское правительство никак не реагировало на «миролюбивое» коммюнике ТАСС? Чем вызвано недовольство Германии Советским Союзом, «если таковое имеется»? Молотов не смог добиться ответа. Однако Шуленбург бросил последний намек по поводу намерений Германии, о чем явно не сообщил домой. Он признал, что «все эти вопросы имеют основание», но, к несчастью, он не в состоянии ответить на них, так как Берлин «его совершенно не информирует». Молотов довольно патетично стенал, что «нет причин, по которым германское правительство могло бы быть недовольным в отношении СССР». Шуленбург мрачно повторил, что ему нечего ответить. Для него самого единственным лучом надежды стала новость, которую он услышал по английскому радио, — что Деканозов несколько раз в течение дня встречался с Риббентропом. Но Молотов, чей приемник тоже был настроен на Би-Би-Си, с сожалением вынужден был опровергнуть это известие и распрощался с Шуленбургом, находясь в еще большем расстройстве{1424}. Деканозову наконец удалось добиться встречи с Вайцзеккером в 9 ч. 30 мин. вечера и вручить ему ноту, подобную той, какую получил в Москве Шуленбург, с перечислением 180 случаев разведывательных полетов немецких самолетов над советской территорией с момента последней советской жалобы в апреле. Полеты, заявлялось в — ноте, «приняли систематический и умышленный характер». Выражение уверенности, что «Германское правительство примет меры, чтобы положить конец подобным нарушениям границы», отражало убеждение Москвы, будто Гитлер может приструнить армию. Вайцзеккер, выигрывая время, предложил Деканозову подождать официального ответа{1425}.
Жуков провел этот день с Тимошенко в Наркомате обороны. Когда Молотов беседовал с германским послом, Жукову поступил срочный звонок от начальника штаба Киевского округа с сообщением о немецком фельдфебеле, только что перебежавшем через границу и рассказавшем, что нападение планируется на следующее утро. Сталин, с нетерпением дожидавшийся звонка Молотова, предложил ему прийти в Кремль вместе с наркомом обороны через 45 минут. Когда около 7 ч. вечера они явились в Кремль, Сталин встретил их один. Он казался встревоженным, но все еще носился с мыслью, что немецкие генералы нарочно послали перебежчика, «чтобы спровоцировать конфликт». Тем временем собрались несколько членов Политбюро, и Тимошенко, отвечая Сталину, предложил дать ход директиве о приведении в боевую готовность сил прикрытия. Сталин счел это слишком грубым решением. «Такую директиву сейчас давать преждевременно, — утверждал он, — может быть, вопрос еще уладится мирным путем». Он предпочел дать более короткое и более общее предупреждение, которое поспешил подготовить Жуков. Последние распоряжения командующим 3-й, 4-й и 10-й армиями, посланные в 2 ч. 30 мин. пополуночи, хоть и были составлены осторожно, в угоду навязчивому стремлению Сталина избегать провокаций, тем не менее приводили в готовность силы прикрытия:
«1. В течение 22–23 июня 1941 г. возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, ПрибОВО ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Нападение может начаться с провокационных действий.
2. Задача наших войск — не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения…
ПРИКАЗЫВАЮ:
а) в течение ночи на 22 июня 1941 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;
б) перед рассветом 22 июня 1941 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать;
в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточенно и замаскированно;
г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов;
д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить»{1426}.
Были приняты и другие меры. Жуков принял верховное командование Юго-Западным и Южным фронтами, где по-прежнему ожидали главного удара немцев. Его предшественник на посту начальника Генерального штаба Мерецков был назначен командующим северным фронтом{1427}.
Сталин без конца получал предупреждения с начала месяца, и всю неделю его убеждали издать директивы по приведению войск в боевую готовность. Это воскресенье, пусть и тревожное, для него ничем не отличалось от остальных. Поговорив еще 15 минут с Молотовым и Берией, он счел возможным в 11 ч. вечера удалиться на дачу{1428}. Жуков и Тимошенко думали иначе. Они вернулись из Кремля в Наркомат обороны и стали связываться с различными фронтами, повсюду объявляя тревогу. Около полуночи Кирпонос обратил их внимание на второго дезертира, переплывшего реку и сказавшего пограничникам, что нападение начнется в 4 ч. утра. Сталина, которому немедленно сообщили на дачу, это не слишком обеспокоило, и он отправился в постель.
В 3 ч. 30 мин. утра зазвонили телефоны спецсвязи в Наркомате обороны, принеся известие о том, что немцы ведут сильный артиллерийский огонь по всей границе. Сталин потерял дар речи, когда Жуков связался с ним по телефону; слышно было только его тяжелое дыхание. Несмотря на настояния Жукова, он отказался санкционировать контрмеры. К 4 ч. 30 мин. утра, когда Жуков и Тимошенко ехали в Кремль, немецкая артиллерия била по советским городам, советские самолеты были уничтожены на земле и германская военная машина двинулась на Советский Союз. В Кремле их встретил Сталин, который был «бледен», «сидел за столом, держа в руках набитую табаком трубку». Присутствовали также вездесущий Мехлис, Молотов и Берия. Сталин явно «растерялся», но отчаянно не хотел расставаться со своим заблуждением, полагая, что все это еще может быть «провокация… немецких генералов». Попытка Тимошенко вернуть его с небес на землю, напомнив, что речь идет не о локальном инциденте, а о наступлении по всему фронту, мало что дала. Сталин уперся, заявив: «Если нужно организовать провокацию… то немецкие генералы бомбят и свои города». По некотором размышлении он добавил: «Гитлер наверняка не знает об этом». В качестве последнего средства он велел Молотову поговорить с Шуленбургом.
Тем временем Шуленбург сам добивался немедленной встречи с Молотовым. Между 3 и 4 часами утра в секретариат Молотова поступил звонок из кабинета Шуленбурга. Всемогущий секретарь Сталина Поскребышев принял сообщение и поставил в известность Сталина и Молотова. Последний оставил кабинет Сталина и поднялся к себе{1429}. Шуленбург получил совершенно секретную телеграмму с распоряжением уничтожить рацию и все шифровальные материалы. Он должен был встретиться с Молотовым в 4 ч. утра, когда раздастся первый залп по советским войскам, и сделать развернутое заявление, подчеркивающее враждебные действия Советского Союза в отношении Германии, якобы имевшие место после подписания пакта Молотова — Риббентропа. Гитлер намеренно не придал заявлению форму объявления войны, желая представить нападение оборонительной реакцией на советскую агрессию{1430}.
Пока Молотов встречался с Шуленбургом, Сталин оставался по-прежнему глух к просьбам Жукова приступить к осуществлению планов развертывания. Как раз в то же самое время Деканозова срочно привезли на правительственном автомобиле, предоставленном в его распоряжение, к Риббентропу. Ему сообщили, что, «ощущая серьезную угрозу политического и военного характера, исходящую от Советской России, Германия этим утром предприняла соответствующие контрмеры в военной области». Война, которую Сталин так стремился предотвратить, обрушилась на Советский Союз. Когда Деканозов попрощался, Риббентроп вышел его проводить. Он казался расстроенным чуть не до слез. Умолял посла объяснить Москве, что он старался удержать Гитлера от войны, но тщетно. Всю войну, по свидетельству Хильгера, Риббентроп будет хвататься за любую возможность вернуть, «хотя бы частично, момент своего триумфа… он никогда не переставал мечтать о еще одном шансе поговорить со Сталиным»{1431}.
Шуленбург приехал в Кремль около 5 ч. утра. Он нашел Молотова «усталым и измученным». Даже в этот тяжелый момент Шуленбург не изменил себе. Он пропустил список обвинений и сказал Молотову, что «с самым глубоким сожалением» должен уведомить его о том, о чем сам еще не знал, когда встречался с ним несколькими часами раньше, — что Германское правительство считает себя обязанным принять «военные контрмеры» против сосредоточения советских войск на границе. Он добавил, что «не может выразить свое подавленное настроение, вызванное неоправданным и неожиданным действием своего правительства». Напомнил Молотову о чрезвычайных усилиях, приложенных им, чтобы сохранить мир и дружбу с Советским Союзом. Все еще надеясь, что данная ситуация окажется прелюдией к переговорам, Молотов спросил, каков статус этой вербальной ноты, ведь она не похожа на официальное объявление войны. Но Шуленбург отнял у него всякую надежду, прямо сказав, «что, по его мнению, это начало войны». Молотов тщетно пытался объяснить, будто сосредоточение войск — это всего лишь элемент летних маневров. Он выразил общее настроение Кремля, пожаловавшись, что «до последней минуты Германское правительство не предъявляло никаких претензий к Советскому правительству». Не проявив большого интереса к теме организации эвакуации обоих посольств — в Москве и Берлине, — Молотов желал знать одно: «Для чего Германия заключала пакт о ненападении, когда так легко его порвала?» На этом Шуленбург простился с Молотовым, «молча, но с обычным рукопожатием»{1432}.
