Олег Попцов - Хроника времён царя Бориса
Страна погружается в хаос, имеющий в российской лексике устойчивое определение - "смутное время". Время самозванства, плутовства, интриг. Эти три порочных стихии способны заполнить и подчинить себе жизнь театра, завода, телевизионной компании, колхоза либо института. Наступает час завышенных претензий, утрачены ориентиры. Свергаются не только монархи, правительства, президенты, ссорятся семьи. Игра в микро - и макроперевороты захватывает воображение больших, не очень больших и прочих всеразмерных начальников. "И я там был, мед-пиво пил".
Итак, моего рискованного переназначения в ту роковую ночь не случилось. Я предложил временно возложить обязанности по руководству тогда ещё Гостелерадио на министра информации России Полторанина. Так и записали.
Михаил Никифорович не стал особенно возражать, так как в его руки передавалась судьба нового назначенца. Сам он телевидения и радио не знал, а значит, подходящего человека предложить немедленно, дабы не угодить под колеса президентского гнева, не мог. Так появилась фамилия Егора Яковлева. Практически она появилась несколько позже, но достаточно скоро. Дважды Михаил Полторанин короновал телевизионно-радийный мир. Егор Яковлев полностью его идея. Когда он спрашивал мое мнение, он прекрасно понимал, что я не стану возражать. Да и возражать не было смысла. Полторанин предлагал независимого (а в этом Егору не откажешь), профессионального организатора журналистского дела. На "Московских новостях" Яковлев уже перегорел, его голубая мечта возглавить газету "Известия" не выстраивалась. Ему нужно было уходить. Да и я, извлеченный на должность первого заместителя редактора "Московских новостей", достаточно подпортил пейзаж, когда неожиданно для себя оказался во главе никогда до того не существовавшей Всероссийской телерадиокомпании. У нас были замечательные планы. Егор Яковлев умел влюбить в себя, но и был влюбчив, а значит, пристрастен. Вспыльчив, жесток и добр одновременно. Егор есть Егор. Так о нем принято было говорить в узком кругу. На юбилее "Московских новостей" в одной из пародий на его счет было точно и остроумно подмечено антагонистическое противоречие между именем и фамилией - намек на общеизвестный конфликт в высших эшелонах власти между Егором Лигачевым и Александром Яковлевым.
Где-то внутренне, предлагая Егора Яковлева на этот пост, Полторанин ставил на место и меня. Его раздражала моя независимость. Был и другой замысел, исключающий превосходство одного из нас. Сам Полторанин, оказавшись причастным как к моей судьбе, так и к судьбе Егора Яковлева, имел постоянную возможность маневра, присоединяясь то к одному, то к другому. Я никогда не думал, что в голове человека с крупным крестьянским лицом, обманчивой, открыто дурашливой улыбкой таится столько неожиданных и лукавых замыслов, скрытых от разума и глаз даже ближайших сотоварищей. Когда однажды он рассказал мне с хитроватым похохатыванием, что ему предложили пост министра государственной безопасности, я не склонен был подыгрывать ему в скоморошистой манере. Я вдруг увидел Полторанина в генеральской форме, и мне стало слегка не по себе. В хорошо освещенном богатом кабинете как бы разом пригас свет, и в голосе похохатывающего Михаила Никифоровича послышались зловещие нотки. Он и в газете был собирателем. Его побаивались партийные тузы. Одно слово - охотник. Главное - углядеть на снегу след. А пройти по нему не сбившись - это уже дело техники.
Нелепая деталь - 21 сентября 1993 года в 15 часов я улетел в Вену, где предполагался мой доклад на общеевропейском конгрессе средств массовой информации. Тема доклада: "Телевидение и демократическое обновление России".
Пока мы летели, Ельцин успел выступить со своим обращением к народу.
Телефонный звонок выдернул меня из-под душа в венском отеле. Я взял мокрой рукой телефонную трубку. Звонил Слава Мостовой из Берлина. Он должен был приехать в Вену. Спросил, знаю ли я о последних событиях в Москве. Ничего не подозревая, я пошутил: "На какой час?" Мостовой совершенно серьезно ответил: "На 18 часов московского времени". После чего он пересказал мне подробности телевизионного выступления Президента. Что-либо уточнять было бессмысленно. Я тотчас заказал обратные билеты в Москву. Слава Богу, на следующий день из Вены был утренний рейс. Затем я имел пространный разговор с Анатолием Лысенко. Обычный разговор. Я просил сохранять спокойствие, самостоятельность суждений и поступков. Если Указ Президента действует с 20 часов, то "Парламентский час", идущий часом раньше, трогать, на мой взгляд, не стоит. В этом есть некая чистота почерка. Потом, уже вернувшись в Москву, я узнал, что наш разговор был интерпретирован иначе, как несогласие с Указом Президента, о чем немедленно было сообщено Полторанину, который в этот момент находился в "Останкино", где прощупывал политическую надежность непредсказуемого творческого коллектива. Данный разговор имел свидетелей и был пересказан мне в деталях. Полторанин на сообщение Анатолия Лысенко прореагировал в своей манере. Сами события как бы возвысили его собственную роль, и хотя Федеральный информационный центр, который он возглавлял, оставался в подвешенном состоянии, Полторанин снова почувствовал себя вершителем политических судеб. Вообще с момента назначения Брагина на пост руководителя компании "Останкино" полнообъемное политическое руководство Компанией осуществлял Полторанин. Во-первых, он чувствовал свою ответственность - кандидатуру Брагина Президенту предложил Полторанин. В ту пору его отношения с Президентом оставались хотя и в меньшей мере, но достаточно доверительными. Нужен был свой человек - исполнительный и не строптивый. Полторанин уже обжегся на Яковлеве. К отставке Яковлева он, разумеется, никакого отношения не имел. Тень Горбачева тому виной. Егор Яковлев не сумел разлюбить Горбачева столь быстро, как того требовали политические обстоятельства. Государственное телевидение - это не самоучрежденная газета, каковой были "Московские новости". Яковлев решил остаться самим собой. Это вызывает только уважение, но он не просчитал, не разглядел второго и третьего узла противоречий. В газете он проявлял личную самостоятельность, зная газету и редакцию до каждой паркетной половицы. В "Останкино" он оказался заложником телевизионного монстра. Его личные признания по этому поводу лишь подтверждают его растерянность: "Каждый день, открывая ещё одну, не замеченную ранее дверь, я обнаруживал за ней двести, а то и триста незнакомых лиц". На этот раз он проявлял личную самостоятельность в мире неузнанном и неуправляемом, но аттестованном всюду как мир Егора Яковлева.
В "Останкино" Брагин - человек для телевидения и радио чуждый оказался в недоброжелательном кольце, и Полторанин страховал его ежечасно. А тут этот лысенковский телефонный звонок, и нет в Москве Попцова, который умотал в самый ответственный момент за рубеж. Полторанин не упустил возможности, присутствуя на заседании правительства 21 сентября, именно так охарактеризовать мой отъезд. Указ Президента держался в строжайшей тайне, и никто из нас не знал о назревающей политической сенсации ни накануне, ни в тот день с утра. Мой самолет улетал где-то в 17 часов по московскому времени. Можно понять Президента, он осознавал ненадежность окружения в эпоху плюрализма, когда информация превратилась в своего рода товар. Он не мог поступить иначе. В подобной ситуации фактор неожиданности оказался, по существу, главным превосходством не столь многочисленных, как хотелось бы, сторонников Президента. Мы уже говорили, что в экстремальных условиях безукоризненных решений не принимается.
Полторанин нашел третий вариант, он принял оскорбительное для независимой Компании решение. Телевизионный канал "Россия" был перекоммутирован на управление из Останкино, которое с этого момента могло в любой момент воспротивиться неугодной передаче. Скорее всего, Лысенко не ожидал столь неадекватной реакции. Он, видимо, рассчитывал, что позиция Попцова с этой минуты будет истолкована как ненадежная - и опорой Президента в Компании должен стать некто другой, подтвердивший незамедлительно свою верность. Его вообще раздражала моя политическая активность. Мое депутатство вынуждало меня погружаться в политику. В этом смысле я был приговоренным человеком. Он, как не глупый, не чуждый интригам человек, извлек из этого внутреннего дисбаланса немалый общественный капитал: всячески инициировались слухи о Попцове, занимающемся политикой, о истерзанном черным, неблагодарным трудом Генеральном директоре, который один тащит неподъемный воз управления Компанией. Лукавый слух непременно дает лукавый результат. В тот момент подобное поведение моего коллеги явилось для меня досадным откровением. Ответный шаг Полторанина, о котором Лысенко узнал на следующий день, вынуждал его пойти дальше. Когда я приеду и начнется малоприятная процедура объяснений, он скажет: "Речь шла о существовании Компании". Лысенко, узнав о вероломном решении не то Полторанина, не то Шумейко, дает случившемуся объяснение, провоцирующее возмущение эмоциональных коллег. "Нашей Компании выражено недоверие", говорит он. Он, Лысенко, всегда старался держаться в стороне от политики. Политикой занимался Попцов, и вот результат. Нас считают прохасбулатовской командой.
