Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)
- Одиннадцать. - сказал он и со звоном откинул в сторону лишнюю десятирублевку.
Он безошибочно отыскивал неверно сосчитанные столбики, изымал их, пересчитывал, отбрасывал лишние золотые, пока не набралось шести штук, недостающих до круглой сотни. Пальцы его словно помолодели.
- Скажи на милость, - не утерпел Никон, завороженный его виртуозной работой, - стрекочет, ровно кузнечик.
Точно очнувшись, Меркурий Авдеевич вскинул на Никона брови. Взгляд его совсем потерял свечение тихого восторга, с каким он вошел в избу. Зрачки были мутны, трезвый смысл будто отлетел от них в одно мгновенье.
Все смотрели на него молча. Он стал медленно отворачиваться от стола и вдруг задергал плечами, согнувшись над скамьей.
- Развезло, - сказал красноармеец, - жалко прощаться с игрушками-то...
- Верен счет или нет? - спросил Извеков, одергивая Мешкова резким, почти озлобленным голосом.
Всхлипнув, Меркурий Авдеевич отозвался едва слышно:
- Верен не по-вашему. Верен по-моему. Пятьдесят семь по сто. Как было. Как было, о господи!
Он обхватил голову, вздрагивая от плача.
Дибич проставил в акте сумму - пять тысяч семьсот рублей. Стали укладывать деньги в жестянку. Не ладилось, потому что надо было спешить слишком много времени отняли все эти неожиданности. Дали подписать акт Мешкову. Он овладел собой и приложил руку к бумаге, не колеблясь.
Его выводили из избы, когда Кирилл задал еще вопрос:
- Раненого компаньона вашего вы по Саратову не знали?
Мешков остановился.
- Я ни за кого не ответчик, кроме себя.
- Каждый ответит за себя, разумеется. Но, думаю, вам зачтется, если вы его назовете.
Мешков помедлил немного.
- Он о себе не докладывал.
- Наверно, у него есть основания - не докладывать. Но я ведь не его спрашиваю, а вас.
Мешков опять помолчал.
- Он мне ни кум, ни сват, - вымолвил он все еще нерешительно. - Только зачем наговаривать? Ошибешься - согрешишь.
- А вы не ошибайтесь.
- Что ж, я правды не боюсь. Не знаю, какого он чина-звания. Похоже, будто раньше видал я его жандармским подполковником.
- Полотенцев?
- Полотенцев, - без раздумья подтвердил Меркурий Авдеевич и, опустив глаза, порывисто вышел за дверь.
Кирилл переглянулся с Дибичем.
Наконец выступили в поход. Солнце уже опускалось. Впереди отряда шли арестованные. В хвосте тянулась подвода, груженная волками. Собаки, ощетинившись, провожали ее истошным лаем далеко за околицу деревни.
Ипат маршировал подле верхоконных командира и комиссара. Он видел, что они неразговорчивы, и тоже помалкивал.
Дибич оглядывал окрестности свежим взглядом человека, давно не бывавшего в родных местах и за переменами угадывавшего памятные черты. По привычке юности, он мурлыкал под нос нехитрую песенку. С коня ему хорошо видна была дорога, как только расступался лес, и на лице его подолгу держалась задумчивая улыбка, если он узнавал какую-нибудь излучину холмистого пути. Было очень кудряво на этих холмах от буйного неклена, который любит склоны. Все чаще стали попадаться деревушки, и колеи ширились пыльными разъездами, указывая на близость города.
Кирилл с закрытыми глазами покачивался в седле. Его не клонило в сон, но не хотелось, чтобы с ним заговорили. Репьёвские события потеряли свою разительную краску, оттесненные внезапной и почти фантастической встречей с прошлым, совпадением двух встреч, каждая из которых уводила к былому и могла бы надолго поглотить все мысли. Но вместе с тем была какая-то настойчивая связь, пожалуй, зависимость между разоблачением Полотенцева, мешковским золотом, распластанной на дороге девушкой, ветром, шевелящим бумажные кружева поднятых над головами гробов, волком, кусающим себя в ляжку, расстрелянным Зубинским и убитым Шубниковым, прощенным дезертиром Никоном и философствующим об устройстве жизни Ипатом. Все это сплеталось туго, как лозняк в сырой корзине, и нельзя было остановиться на одной мысли, чтобы она не повлекла за собой другой и третьей, как нельзя вытянуть из корзины одного прута, чтобы он не задел других. Кирилл видел, что за короткие эти дни он преодолел все препоны, которые воздвигались на его пути, и верно разрешил все испытания. Больше того, как никогда прежде, он был уверен, что одолеет гораздо более трудные препятствия, и воля его не согнется, может быть, ни перед чем на свете. Он спросил себя - доволен ли собой, и ответил, что должен быть доволен. И когда он ответил себе так, сейчас же возник новый вопрос: почему же ему грустно? И этот новый вопрос оставался без ответа, и он все повторял его, и все не мог вникнуть в него умом, а только чувствовал грусть. Не переставая, роились перед ним люди, которых он незадолго видел, судьбы которых решал, и он вновь проверял себя - безошибочно ли решал, и убеждался, что безошибочно. А грусть не проходила.
Он услышал жалобный вздох шагающего обок Ипата и открыл глаза.
- Что, Ипат, - спросил он с улыбкой, - иль загрустил?
- Во сне будет являться, как я за ним бежал! Истинный бог!
- За кем бежал?
- Да за матерым! Теперь, поди, издох где в буераке. Жалко шкуру... А все из-за этих окаянных, чтоб их розорвало!
Он со злостью погрозил кулаком на арестованных.
- Были б у нас награды, я бы тебя представил за этих окаянных, сказал Кирилл.
- А мне матерый волк дороже наград. У меня в подсумке два "Егория" болтаются.
Он примолк на минуту, потом вскинул меткий взгляд, точно нацелившись разгадать мысли Кирилла.
- Вы мне грамоту выпишите, товарищ комиссар, что я имею заслугу перед рабочей крестьянской армией. Я в рамочку оправлю, на стенку вывешу в горнице. Пускай знают. (Он с хитринкой прищурился.) Да за волка еще с вас приходится. И с товарища командира тоже. На верные номера я вас поставил. Целое искусство!
- Возьми шкуру с моего волка, если уж дошло до расчета, - опять улыбнулся Кирилл и дернул повод, догоняя Дибича.
- Как самочувствие, Василий Данилыч?
- Превосходно! - сказал Дибич с таким движением всего тела, вдруг поднятого на стременах, что конь под ним сбился с шага и затанцевал, готовясь перейти на рысь.
- Видите перевал? - продолжал Дибич, указывая протянутой рукой на взгорье, накрытое густым багрово-сизым от заката лесом, - во-он сосны золотятся. Дальше будет с полверсты ложбина, потом холмы, и между ними в ущельях скиты староверов, женский и мужской, по соседству. Еще немного податься к Волге, в начнется слобода. Так вот, в слободе...
- Что там?
- Моя хижина, - смутившись, негромко кончил Дибич.
Заговорив с ним, Извеков ожидал, что он непременно захочет подробно узнать - кто же такие Мешков и Полотенцев, и собирался рассказать о своем прошлом. Но Дибича, видно, совсем перестали занимать люди, которых вел конвой впереди отряда. Будь они ничем не связаны с судьбой Кирилла, безразличие Дибича не особенно задело бы его: бывший офицер согласился драться с врагами революции, нес свой долг добросовестно, и ждать от него чего-нибудь, кроме исполнительности, было бы нелепо. Но ведь в избе, показывая на высыпанные из банки деньги, Кирилл сам напросился сказать, как неожиданно много из прошлого объяснило ему мешковское золото. Пройдя мимо откровенности Кирилла, Дибич словно говорил, что личная жизнь - частное дело каждого, и это было черство и обидно.
- Значит, скоро Хвалынск?
- Рысью минут двадцать, не больше.
- Тут, наверно, тихо - к городу банды подойти не посмеют.
- Конечно, вряд ли кого встретим. Не знаю, как другие отряды. Наверно, тоже дойдут без стычек.
- Вы довольны?
- Чем особенно? Серьезного дела пока не видно.
- А вам хочется серьезного? Довольны, что пошли с нами?
- С красными? Мне хорошо с этими солдатами... вот с этими комиссарами.
Ямка на подбородке Дибича раздвинулась и почти совсем исчезла: он смотрел на Кирилла с любовной улыбкой.
- Я испытываю это больше как ощущение, - сказал он. - Ясно не могу объяснить, почему, собственно, хорошо. Например, философски мотивировать, что ли.
- Философия нынче - не абстракция, а деятельность. Вы разберитесь политически, как деятель. Тогда все станет на место.
- Да у меня, собственно, все на месте, - не переставая весело улыбаться, проговорил Дибич. - Я думаю, решил для себя все, как должно быть.
Кирилл не мог не ответить тоже весело: очень ему показался Дибич свободным и открытым в эту секунду.
- Рассказывайте! Просто счастливы, что добрались до дому.
- Пять лет! И каких лет! Подумать только! - воскликнул Дибич и тут же, робким, прозвучавшим юношески голосом, спросил: - Выберем с вами часок, Кирилл Николаевич, заглянем к моей матушке, а?
- Нет, что ж, зачем я буду мешать...
- Честное слово, не помешаете! Она у меня такая славная - вот увидите!
- Нет, я уж за вас покомандую, справлюсь как-нибудь, а вы...
Кирилл вгляделся пристальнее в растерянное от волнения лицо Дибича и неожиданно предложил:
- Хотите, поезжайте сейчас вперед, домой, а завтра явитесь, поутру? К тому времени, надеюсь, рота будет в сборе.
