Борис Григорьев - Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке
В крестные ходы назначались как старшие, так и младшие сотрудники Министерства иностранных дел. Обычно из канцелярии санкт-петербургского военного генерал-губернатора, а потом обер-полицмейстера столицы приходила «напоминаловка» примерно следующего содержания:
«20-го числа текущаго апреля (1866 года. — Б. Г.), в день Преполовения, имеет быть совершён крестный ход вокруг Петропавловской крепости», в связи с чем канцелярия просила МИД назначить из числа своих сотрудников ассистентов к главному сенатору Министерства юстиции — ведущей светской фигуре, участвовавшей в этой церемонии, «за коими ныне очередь» и «секретаря, из коих последний имеет явиться к главному сенатору для доклада о лицах, назначенных в церемонию». Некоторое время спустя на Певческий Мост приходило дополнительное уведомление о том, что главным сенатором на сей раз был выбран господин Гернгросс, имевший жительство на Моховой улице в доме Машкова. К нему-то и должен был заблаговременно явиться дипломат, назначенный секретарём, и доложить, кто из господ дипломатов будет ему ассистировать и куда и в какое время им всем надлежало явиться.
Затем следовало распоряжение министра о назначении людей в крестный ход. В нашем случае ассистентами Гернгросса были назначены пять человек: действительный статский советник А. Г. Щербинин, статский советник А. С. Энгельгардт, коллежский советник А. А. Мельников, надворный советник князь А В. Голицын и коллежский асессор А П. Семёнов. Ассистенты расписывались на документе в ознакомлении с приказом, после чего в канцелярию военного генерал-губернатора шло письмо с уведомлением об исполнении «разнарядки».
Во время следующей «разнарядки», выпавшей на 1868 год, обер-полицмейстер Трепов просил МВД выделить дипломатов для участия в крестном ходе, имевшем быть 30 августа в Александро-Невской лавре (Александр Невский считался покровителем Министерства иностранных дел, и его имя носили церковь в здании МВД у Певческого Моста, а также посольские храмы в Париже, Софии и Буэнос-Айресе). В 1877 году дипломатов приглашали поучаствовать в крестном ходе из Исаакиевского собора на реку Неву и обратно во время праздника Происхождения Честных древ и Животворящего Креста Господня, а в 1880 году они принимали участие в крестном ходе из церкви Зимнего дворца до реки Невы и обратно.
«Вся официальная жизнь дипломатической службы была окружена православной обрядностью, — замечает А. И. Кузнецов. — Любое, сколько-нибудь заметное событие в жизни государства, МИД или дипломатического представительства… отмечалось богослужением и молебном». Остзеец В. Н. Ламздорф, человек утончённой культуры и монархического сознания, высоко ценил религиозно-нравственные идеалы, был истовым православным христианином и регулярно посещал церковные службы, молясь за своего министра-лютеранина Н. К. Гирса. Князь Г. Н. Трубецкой (1873–1930) активно сочетал дипломатическую деятельность с религиозной. Ещё в начале своей карьеры на Ближнем Востоке он начал печатать статьи по истории Константинопольской патриархии, а после революции был активным деятелем Священного собора Русской православной церкви 1918 года. Как уже упоминалось, искренним верующим был министр С. Д. Сазонов.
Барон Б. Э. Нольде в своих воспоминаниях приводит интересный пример о религиозности министра иностранных дел Н. К. Гирса. Во время подписания исторического союзного российско-французского акта в 1891 году Николай Карлович, «взяв перо, перекрестился и, подняв глаза, на несколько секунд замолк. Монтебелло (французский посол. — Б. Г.) посмотрел на него с удивлением, и Гирс ответил: "Я просил Бога остановить мою руку, если, вопреки всему тому, что я предвижу, вопреки очевидности для моего разума, этот союз должен стать гибельным для России"».
Бог, к сожалению, не внял просьбе сомневавшегося министра-лютеранина — он просто через четыре года взял его к себе на небеса. В октябре 1895 года министерство торжественно хоронило своего министра Н. К. Гирса. На похороны приехал Николай II, окружённый великими князьями и поразивший всех, впервые его видевших, незначительностью своей фигуры. Сопровождавшие его великие князья были на полторы головы выше его. Сотрудники Министерства иностранных дел несли бесчисленные подушки с орденами покойного. Курьер, благоволивший к нашему старому знакомому Ю. Я. Соловьёву и распределявший подушки, вручил ему подушку с орденом Бразильской розы времён Бразильской империи[140].
Участие дипломатов в погребальных церемониях было необходимо.
П. С. Боткин оставил нам описание церковных панихид в храме на Певческом Мосту, выдержанное в слегка ироничных тонах: «Кроме раута у министра, министерская "семья" собирается ещё на т. н. "казённые" панихиды. Когда умирает за границей один из наших представителей, в министерской церкви заказывается панихида. Чиновники приходят в виц-мундирах, старшие становятся впереди и принимают грустно-сосредоточенный вид. Остальные располагаются сзади, как попало. Все имеют вид, что исполняют служебную обязанность, но мало кому какое дело до почившего. В задних рядах идёт шёпотом разговор: "Кто бы сказал? Разве он был болен?" — "Я ничего не знал…" — "Говорят, его уже давно считали отпетым… слышали, кого на его место прочат?" — "Да нет, вы шутите… не может быть…" — "Уверяю вас". — "Да ведь ему недавно обещано…"
Я не знаю ничего более леденящего этих "казённых" панихид. От них веет холодом, как от каменных плит министерских коридоров…»
Что ж, люди есть люди, и дипломаты были такими же людьми, как и все.
Глава восьмая. Дипломатические курьёзы
Всё это было бы смешно,
Когда бы не было так грустно.
М. Ю. ЛермонтовВ архивах Министерства иностранных дел, в частности в архивных массивах некоторых крупных посольств России, имеются дела под общим названием «Curiosa», в которых хранятся материалы о необычных, нестандартных случаях из дипломатической практики. В большинстве своём — это письменные и устные обращения в посольство местных граждан с необычными и даже странными просьбами, часто свидетельствующими о их не совсем нормальном психическом состоянии. Дипломаты прекрасно знают, как посольства и консульства нередко притягивают к себе людей психически неполноценных — шизофреников, страдающих манией величия или преследования, авантюристов, прожектёров и других доброжелателей или, как их ныне называют, «инициативников».
В данной главе таким «курьёзам» тоже отведено соответствующее место, но в основном собраны эпизоды, которые по классификации царских дипломатов вряд ли подпали бы под упомянутую рубрику. Некоторые из них прошли бы как донесения о трагических событиях, другие — как отчёты о неподобающем поведении русских соотечественников за границей, а третьи вообще бы не удостоились никакого внимания.
Приведём из рубрики «Curiosa» один лишь эпизод.
Сотрудник парижского генконсульства А. Васильев 5/18 февраля 1891 года принял пожилую с седыми волосами даму лет семидесяти, «одетую несколько театрально и старомодно». Она вручила ему свою визитную карточку, пожаловалась на то, что её не принял посол барон Моренгойм, и попросила плотно закрыть двери приёмной. Далее она назвалась членом секретного общества (какого именно, не сообщила) и рассказала о том, что в своё время оказала русскому правительству «неоценимые услуги», в частности, во время визита в Париж Николая II, под руководством секретаря посольства князя Вяземского, якобы помогала организовывать охрану императора и осуществлять наружное наблюдение за подозрительными лицами. В результате ей удалось сорвать два заговора против императора: один — в Дюнкерке, а другой — в Париже.
Цель визита дамы в генконсульство, однако, самым гротескным образом не соответствовала её бывшим «заслугам»: она пришла спросить у русского дипломата, могла ли бы она в готовящемся ею к публикации сборнике стихов поместить благодарность русского императора за упомянутые услуги России. В подтверждение она достала из сумочки какой-то документ, при ближайшем рассмотрении оказавшийся малозначащей запиской министра двора Фредерикса. Где и когда дама приобрела эту записку, она не пояснила, но никакого отношения к изъявлению благодарности нашего венценосца записка не имела. Француженка, заключает консул Васильев, «произвела впечатление несколько странное: быть может, это не вполне нормальная особа, которой многие вещи просто приснились наяву как результат больного воображения».
Возможно, самым громким курьёзом в дипломатическом мире был вызов императора Павла I на «честный поединок» некоторых европейских монархов, в ходе которого он предлагал решить все конфликты и недоразумения в Европе. Курьёз? Несомненно. Правда, до дуэли монархов дело не дошло — Павел пал жертвой дворянского заговора.
