Вальтер Скотт - Гай Мэннеринг, или Астролог
Священник выразил сожаление, что никто не записал дословно все, что она сказала; врач же объявил, что прежде всего надо осмотреть рану, а до этого не следует тревожить ее расспросами. Когда она увидела, что Хаттерайка уводят из комнаты, чтобы врач мог приступить к осмотру, она приподнялась на своем ложе и громко закричала:
- Дирк Хаттерайк, теперь мы с тобой только на Страшном суде встретимся! Признаешь ты или нет все, что я сейчас говорила, или посмеешь не признать?
Он обернулся и угрюмо и вместе с тем вызывающе посмотрел на нее.
- Дирк Хаттерайк, теперь, когда ты запятнал свои руки моей кровью, посмеешь ли ты отрицать хоть одно слово из того, что я говорю на смертном одре?
Он снова посмотрел на нее так же непоколебимо и со звериным упрямством в глазах, пошевелил губами, но не произнес ни звука.
- Тогда прощай, - сказала она, - и бог тебе судья! Рука твоя уже подтвердила мои слова... Всю жизнь я была полоумной цыганкой, которую били, и гнали, и клеймили каленым железом; она ходила от порога к порогу и просила милостыню, и как бродячую собаку ее гоняли из прихода в приход. Кто бы тогда поверил ее словам? Но сейчас я умираю, и слово мое не брошено даром, как не даром пролита кровь моя!
Тут она умолкла; все вышли, и при ней остался только врач и еще две-три женщины. Осмотрев ее, врач только покачал головой и уступил место священнику.
Один из констеблей, имея в виду, что Хаттерайка необходимо будет переправить в тюрьму, остановил почтовую карету, которая возвращалась в Кипплтринган порожняком. Кучер, догадавшись о том, что в Дернклю произошло что-то необыкновенное, поручил лошадей одному из мальчишек, полагаясь при этом больше, по-видимому, на почтенный возраст и на степенный нрав лошадей, чем на достоинства своего доверенного лица, и пустился бегом поглазеть, "что там за невидаль такая". Он прибежал как раз в ту минуту, когда толпа фермеров и крестьян, которая все росла, наглядевшись вволю на свирепое лицо Хаттерайка, устремила все свое внимание на Бертрама. Почти все они, а в особенности старики, которые помнили Элленгауэна в дни его молодости, признали справедливость слов Мег Меррилиз. Но шотландцы - народ осторожный; толпа эта не забыла, что поместье перешло уже в чужие руки, и люди только шепотом выражали друг другу свои чувства. Приятель наш, кучер Джок Джейбос, протиснулся тем временем в самую середину толпы. Но не успел он, однако, взглянуть на Бертрама, как попятился от изумления и торжественно воскликнул:
- Чтоб мне света божьего не видать, если это не Элленгауэн из могилы встал!
Это публичное признание беспристрастного свидетеля послужило как бы искрой, которая зажгла все сердца.
В толпе начали кричать:
- Слава Бертраму! Да здравствует наследник Элленгауэнов! Дай ему господь вернуть свое добро и жить с нами так, как предки его жили!
- Я здесь семьдесят лет живу, - сказал один из крестьян.
- А я вместе с отцом да дедом дважды по семидесяти, - сказал другой. - Уж кто-кто, а я-то Бертрама могу узнать.
- А мы вот здесь триста лет живем, - заявил еще один старик, - и я готов свою последнюю корову продать, только бы молодой лэрд в свое поместье вернулся.
Женщины, которых привлекают все чудесные происшествия, а тем более когда героем их оказывается молодой красавец, присоединились к общему хору.
- Да благословит его бог, ведь это живой портрет отца! Бертрама у нас всегда любили! - кричали они.
- Ах, кабы бедная мать его, которая с тоски по нем померла, могла до этой поры дожить! - причитала какая-то женщина.
- Ну, мы ему поможем, - вторили ей другие. - Не дадим мы Глоссину в Элленгауэне жить, ногтями его оттуда выцарапаем.
Несколько человек окружило Динмонта, который был рад случаю рассказать все, что знал о своем друге, и похвалиться тем, что и на его долю выпала честь постоять за правду. Ввиду того что многие из самых зажиточных фермеров хорошо его знали, свидетельство его вызвало новый взрыв восторга. Одним словом, это были минуты порывистого излияния чувств, когда сдержанность холодных шотландцев тает как снег и шумный поток уносит плотину и шлюзы.
Возгласы эти прервали молитву священника, и Мег, уже в полузабытьи, которое обычно наступает перед смертью, вдруг очнулась и вскричала:
- Слышите?.. Слышите? Его признают! Его признают! Ради этого только я и жила. Пусть я грешница, но если проклятие мое накликало беду, мое благословение ее развеяло! А теперь сказала бы еще.., да нет, поздно. Постойте! - продолжала она, поворачиваясь к свету, который пробивался сквозь заменявшую окно узенькую щель. - Разве его нет здесь? Отойдите от света, дайте мне еще разок на него взглянуть. Ах, у меня уже в глазах потемнело, прошептала она и, пристально взглянув куда-то в пустоту, откинулась назад. Все теперь кончено.
Жизнь, изыди,
Смерть, войди!
И, откинувшись на соломенную подстилку, она без единого стона испустила дух. Священник и врач тщательно записали ее слова, очень сожалея, что не успели расспросить обо всем подробнее; оба были убеждены, что она говорила правду.
Хейзлвуд первым поздравил Бертрама с предстоящим возвращением ему имени его дедов и всех прежних прав. Толпа, узнав от Джейбоса, что Бертрам и есть тот самый человек, который ранил Хейзлвуда, была потрясена его великодушием и стала восторженно выкликать имя Хейзлвуда вместе с именем Бертрама.
Иные, однако, недоумевали и спрашивали Джока Джейбоса, как он мог не узнать Бертрама тогда, когда совсем недавно встретил его в Кипплтрингане. На это он отвечал:
- Да разве был у меня тогда Элленгауэн на уме? Это вот теперь, когда кричать начали, что молодой лэрд нашелся, я посмотрел да вижу, что оно так и есть на самом деле. Стоит только приглядеться немного.
К этому времени упорство Хаттерайка несколько поколебалось. Он заморгал глазами, пытался освободить свои связанные руки, чтобы надвинуть на лицо широкополую шляпу, и все время с нетерпением поглядывал на дорогу, как будто обеспокоенный тем, что его до сих пор не увозят. Наконец Хейзлвуд, опасаясь, что возмущение толпы обратится на их пленника, распорядился, чтобы его посадили в карету и отправили в Кипплтринган, в распоряжение Мак-Морлана; в то же время он отправил к Мак-Морлану нарочного с сообщением о том, что случилось.
- А теперь, - сказал он Бертраму, - я был бы счастлив видеть вас у себя в замке Хейзлвуд, но я знаю, что вам было бы приятнее принять это приглашение дня через два, и поэтому позвольте мне вернуться сейчас вместе с вами в Вудберн. Впрочем, вы ведь, кажется, пришли сюда пешком?
- Так пусть молодой лэрд берет мою лошадь...
- Или мою... Или мою... - одновременно закричало несколько голосов.
- Или мою. Он может на ней десять миль в час скакать, ее ни погонять, ни пришпоривать не надо, а теперь ведь он наш молодой лэрд, и, если хочет, он может взять ее как хирезельд, [t98] раньше это так называли.
Бертрам взял на время чью-то лошадь и поблагодарил весь парод за добрые пожелания, на что толпа отвечала ему приветственными криками и клятвами верности.
В то время как осчастливленный владелец лошади посылал кого-то из ребятишек сбегать за новым седлом, другого - почистить ей соломенным веником бока, третьего - взять у Дэна Данкисона новые стремена и жалел, что некогда покормить кобылу, а то бы молодой лэрд увидел, что это за диво", Бертрам, взяв под руку священника, ушел с ним в башню и запер за собой дверь. В течение нескольких минут он молча смотрел на мертвое тело Мег Меррилиз, распростертое перед ним.
Смерть заострила черты ее лица; в них по-прежнему проступали суровость и решительность, позволявшие ей при жизни пользоваться такой властью над свободным народом, среди которого она родилась.
Увидев бездыханное тело женщины, которая принесла себя в жертву ему и его семье, Бертрам утер навернувшиеся на глаза слезы. Потом он взял священника за руку и, исполненный благоговения, спросил его, была ли умирающая в состоянии внимать словам отходной.
- Сэр, - ответил ему добрый священник, - я уверен, что разум этой несчастной женщины в последние минуты жизни еще не совсем угас и она могла услышать мои молитвы. Будем же смиренно надеяться, что на Страшном суде с каждого спросят столько, сколько ему было дано. Эту женщину, пожалуй, можно было бы считать язычницей, хотя она и жила на христианской земле. Но не надо забывать, что заблуждения и пороки, происходящие от невежества, искупаются ее бескорыстной преданностью, доходившей едва ли не до героизма. С великим страхом, но и с надеждой вручаем мы душу ее в руки того, кто властен положить на одну чашу весов наши грехи и заблуждения, а на другую - наше стремление к добру, и увидеть, что тяжелее.
- Можно вас попросить, - сказал Бертрам, - чтобы ее похоронили по христианскому обряду? У меня есть кое-какие ее вещи... Во всяком случае, все расходы я оплачу. Вы найдете меня в Вудберне.
