Олег Хлевнюк - Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры
Кто виноват? Кампания борьбы с «клеветниками»
Вопреки современным расхожим представлениям, жертвами «большого террора» (в абсолютных величинах) были главным образом рядовые советские граждане, а вовсе не члены партии и чиновники. Как следует из ведомственной статистики НКВД, в 1937 г. из 937 тыс. арестованных члены партии составляли только 55 тыс., т. е. около 6 %[991]. Чистки и массовые операции 1936–1938 гг. затронули прямо или опосредованно огромную часть советского населения. Помимо арестованных, расстрелянных, депортированных, под удар, как правило, попадали их родственники (причем не только близкие), друзья, коллеги, просто знакомые. Их исключали из партии, комсомола, увольняли с работы, в лучшем случае, прорабатывали на собраниях и заставляли каяться. По сути, превращенные в людей второго сорта, родственники и друзья «врагов народа» жили под постоянной угрозой ареста. В экстремальной ситуации в годы террора оказался каждый (даже если в конечном итоге он не был арестован), кто имел какие-либо «пятна» в биографии: «неподходящее» социальное происхождение, родственников за границей, исключался из партии или получал взыскания по партийной или служебной линии. Прогрессирующее наращивание террора по схеме «первоначальный арест одного — аресты его окружения», а также ориентация НКВД на фабрикацию коллективных дел были причинами выхода массовых операций за рамки тех целей, которые перед ними ставились. Наряду с «бывшими кулаками», «бывшими людьми», уголовниками-рецидивистами, бывшими членами «антисоветских партий», представителями «контрреволюционных национальных контингентов» и т. д. под удар попало немало «социально близких» режиму, кого по формальным признакам репрессии должны были обойти. Так или иначе под воздействием «большого террора» оказались несколько миллионов людей помимо 1,6 млн арестованных и как минимум 3–4 млн членов их семей.
Было бы наивно полагать, что столь масштабные аресты и практика дискриминации остались незамеченными населением страны. Очевидно и то, что значительная часть населения (по крайней мере те, кто пострадал от террора) была недовольна. Как говорилось в предыдущей главе, это недовольство нередко приводило к практическому противодействию репрессивной политике, оказанию различной помощи арестованным и их семьям. По мере нарастания репрессий отчаяние людей все чаще пересиливало их страх. Это изменение настроений зафиксировал, например, в своем дневнике за 1938 г. такой внимательный наблюдатель, как академик В. И. Вернандский:
11 января: «Всюду [разговоры] о терроре. В крестьянской среде масса высылок. Очень нервные настроения кругом. Расстрелы среди верхушек колхозов».
25 января: «Все больше говорят о болезни или вредительстве руководителей НКВД».
20 февраля: «Все больше слышишь о вредительстве Ежова. Опять ненужная, возмущающая кругом жестокость. Опять разговоры о сознательном вредительстве».
19 марта: «Всюду известия об арестах и суровом режиме в тюрьмах. Никого не пугает, но недоверие растет — совершенно пассивное. Никакой силы [власти] не чувствуется. Большую ошибку сделали с процессом (имеется в виду третий открытый московский процесс над Бухариным, Рыковым и другими в марте 1938 г. — О. X.). Сейчас как будто люди подумали и меньше верят, чем раньше. Это новое для меня впечатление».
24 марта: «Со всех сторон слухи об арестах. Накапливается недовольство, и слышишь его проявления, несмотря на страх. Раньше этого не было».
12 апреля: «Сколько ненужных страданий и жестокости, ничем не оправдываемой, от НКВД кругом. Стон и недоумение».
17 апреля: «Для меня ясно, что все это безумие безнадежно — и страна не может жить, развиваться под таким давлением»[992].
Одним из самых очевидных свидетельств социального перенапряжения было огромное количество писем и заявлений, буквально захлестнувших все государственные и партийные инстанции. В ноябре 1937 г. в докладной записке на имя Молотова руководители аппарата Совнаркома СССР отметили значительный рост корреспонденции в 1937 г. Если за январь-июнь 1937 г. в СНК в среднем в месяц поступало 5500 различных обращений (в том числе 1800 заявлений и писем и 600 телеграмм), то в июле было получено уже 6774 корреспонденции (в том числе 684 телеграммы и 2519 заявлений и писем), а в октябре — 8388 (1311 телеграмм и 2593 заявления и письма). В целом за десять месяцев 1937 г. СНК получил корреспонденции на 20 тыс. больше, чем за тот же период 1936 г., что составляло рост на одну треть[993]. Авторы записки не сообщали, за счет какого рода обращений произошел столь серьезный рост переписки. Однако архивные фонды СНК свидетельствуют, что значительную часть писем, заявлений и телеграмм составляли ходатайства по поводу арестов и пересмотра дел заключенных.
В приемную Наркомата обороны в 1937–1939 гг., по некоторым данным, поступало в среднем 1827 писем в день[994]. В Прокуратуру СССР в январе 1937 г. поступило 13 тыс. жалоб, в феврале 16 тысяч, а в январе и за 20 дней февраля 1938 г. около 65 тыс. Сообщая об этом председателю СНК В. М. Молотову, прокурор СССР А. Я. Вышинский просил увеличить количество работников для обработки жалоб[995]. Однако уже через несколько недель стало ясно, что с растущим количеством заявлений невозможно справиться и в случае увеличения прокурорских штатов. В феврале-марте 1938 г. в Прокуратуру поступило 120 тыс. жалоб. В апреле этот поток не уменьшался. Вышинский обратился к руководителям Комиссии советского контроля СССР, Комитета партийного контроля при ЦК ВКП(б), Особого сектора ЦК и Президиума Верховного Совета СССР с просьбой пересылать поступающие к ним жалобы, требующие прокурорской проверки, не в центральный аппарат Прокуратуры, а непосредственно прокурорам союзных и автономных республик, краев и областей[996]. Поскольку эта просьба, видимо, не помогла, в конце апреля 1938 г. руководством Прокуратуры было принято решение оставлять часть жалоб без рассмотрения, складывая их в особые тюки. Через год с небольшим работавшая в Прокуратуре комиссия КПК при ЦК ВКП(б) обнаружила в таких тюках 160 тыс. жалоб. Кроме того, как выяснила комиссия, без рассмотрения остались 81,5 тыс. жалоб, поступивших в Прокуратуру из ЦК и КПК[997].
Письма и жалобы в официальные инстанции и газеты для советских граждан были единственным легальным способом заявления своих претензий властям. По этой причине советское руководство всегда относилось к «письмам трудящихся» с достаточно большим вниманием. Своевременные и, по возможности, благоприятные ответы на лояльные жалобы и заявления рассматривались как важный метод поддержания социальной стабильности, укрепления веры в справедливость и «народный характер» режима. Во всех партийногосударственных учреждениях существовали специальные подразделения, занятые разбором писем и ответами на них.
Огромный поток жалоб и ходатайств по поводу арестов, несомненно, беспокоил советских руководителей. Даже крайне осторожный председатель ЦИК СССР М. И. Калинин решился 28 декабря 1937 г. обратиться к Ежову: «Посылаю Вам жалобы на следственные органы Наркомвнудела. Число их растет […] Хорошо, если бы Вы взяли два места, послали своего доверительного (так в тексте. — О. X.) человека, минуя ведомственные инстанции. Нельзя поручиться, что в таких местах не орудуют враги. Конечно, с целью дискредитации враги могут писать и такие письма. Во всяком случае, их нельзя оставлять без внимания»[998].
23 апреля 1938 г. Молотов направил руководителям Азербайджана письмо, в котором говорилось: «Мне уже не раз приходилось говорить тов. Багирову (первый секретарь ЦК компартии Азербайджана) о потоке жалоб из Азербайджана в Совнарком Союза. Посылаю Вам соответствующую справку и содержание жалоб за вторую половину 1937 г. (их число 1477) и за первые три месяца 1938 г. (их число 699). Тут есть что-то неладное и есть существенные недостатки в работе соворганов Азербайджана, дающие повод к разным жалобам. Прошу Вас разобраться в этом вопросе и сообщить о Вашем мнении и принимаемых в связи с этим мерах». В приложенной справке значилось, что из 467 жалоб, поступивших из Азербайджана в СНК СССР за февраль-март 1938 г. 129 касались вопросов арестов и высылки, а 80 — увольнений с работы[999].
Смещение Ежова, несмотря на то, что официально он оставался у власти (секретарем ЦК, председателем КПК, наркомом водного транспорта) и не был обвинен ни в каких злоупотреблениях по НКВД, вызвало, судя по всему, новый поток писем резкого, обличительного содержания. В декабре 1938 г. в ЦК ВКП(б) обратили внимание на два таких письма. Автор первого — В. Черноусов из Одессы, обвиняя во всем Ежова, в частности, писал: «Вместе с враждебными Советской власти элементами арестованы и сосланы сотни тысяч ни в чем не повинных, честных и частью даже преданных Советской власти людей. Ведь сейчас нет в стране почти ни одного дома, откуда кто-либо не сидел бы. Получилась в конце концов такая картина, что вся страна против Советской власти. При этом совершались неслыханные жестокости. Под тяжелыми пытками люди вынуждены были “сознаваться” в никогда не деланных преступлениях. Жена арестовывается потому только, что муж сидит. Дети бросались на произвол судьбы.
