Анатолий Уткин - СССР в осаде
Но в основном Трумэн подписывал бумаги, сочиненные другими. Его собственной идеей была довольно странная мысль о нейтрализации речных путей в Европе — «источник войн в европейской истории». Сталин сразу же спросил, почему в списке водных путей нет Суэца и Панамы. Смутилась даже американская делегация.
Обстановка накалилась на следующий день, на третьей сессии. Трумэн не хотел делить германский флот: «Он нам понадобится в войне против Японии». Сталину не нравился Франко, но Трумэн сказал, что сделает все для предотвращения гражданской войны в Испании. «Хватит войн в Европе».
Удовлетворение Сталина вызвал лишь концерт классической музыки, данный американцами на Кайзерштрассе, 2.
* * *Не очень искушенный в дипломатии Трумэн начинает уставать. Матери Трумэн пишет: «Это была большая нервотрепка, но кому-то же надо было это делать». В ходе встреч Трумэна раздражали длинные риторические пассажи Черчилля; короткие ремарки Сталина он, как председатель, воспринимал более благожелательно. Но не без труда. Трумэн ждал конкретности, желал повторения твердого обещания Сталина начать наступление на Дальнем Востоке, все остальное казалось ему скучным. Все эти манипуляции, рассматривание карт, все это выводило Трумэна из себя. Сталин высказал искомое пожелание уже в первый день. «Теперь можно и домой», — сказал Трумэн. Все остальное было для Трумэна мукой, он снимал напряжение только ночной игрой в карты.
Бирнсу он шепчет на ухо: «В течение десяти дней мы ничего не можем решить!»
Советскую делегацию более всего мучил вопрос, сможет ли она найти общий язык с американским президентом. Заместитель Молотова Вышинский сказал экс-послу Дэвису, что «русские знали, чего ждать от Рузвельта, но не знают, чего можно ждать от Трумэна». Вышинский спросил, в какой мере дружественны Трумэн и Бирнс. Советская сторона довольно быстро ощутила, что англичане и американцы на этот раз выступают более дружной командой. Справедливое суждение.
Англичанин Диксон записал в дневнике: «На этот раз между нами и американцами гораздо более тесные связи, и каждую ночь мы вместе обсуждаем процедуру следующего дня. Царит атмосфера реализма». Англичане нашли Трумэна деловитым и конкретным.
Молчаливо раздраженного президента во многом заменял государственный секретарь Бирнс. Бирнс отличался неутомимой энергией, и его сила заключалась в том, что президент Трумэн неизменно поддерживал его («Я поддерживал Джима Бирнса до предела»).
Несколько вопросов конференция решила без особой сложности. Был создан Совет министров иностранных дел, представлявший, помимо трех традиционных участников, Францию и Китай. Решено было управлять Германией четырехсторонним Контрольным советом, состоящим из командующих четырех военных зон оккупации. К Германии решено было относиться как к единой величине при рассмотрении экономических вопросов. Но не удалось продвинуться по вопросам репараций, отношения к германским сателлитам, в польском вопросе. Неудача в этих трех вопросах вызвала опасение, что конференция может завершиться скандалом, не найдя решения спорных вопросов.
Русские не так уж нужны
Трумэн спросил, как отвечать на требование русских поделиться германским флотом? Черчилль считал, что «следует приветствовать выход русских на широкие мировые воды и сделать это следует в великодушной манере. Это затронет проблему Дарданелл, Кильского канала, Балтики, Порт-Артура. Трудно отрицать за русскими права на треть трофейного флота». Но вопрос этот следует связать с развитием событий в Центральной Европе.
Быстро подготовленный к роли первостепенной важности дипломатического творца, президент Трумэн был настроен таким образом, что великий подвиг русских, вынесших на себе основную тяжесть войны, терял для него свою значимость. Зато приобретали все более весомую значимость раздражение нового президента по поводу практически всех аспектов европейского урегулирования. У него возникает злость и ярость в отношении советской политики, в отношении советских намерений. Все до единого окружающие отмечают его почти «обиженный», мрачный вид, настроение человека, которого обвели, но который еще покажет.
На конференции в Ялте было решено, что Германия выплатит пострадавшим от ее агрессии странам репарации — 20 млрд. долл. Половину этой суммы, как было условлено, получит Советский Союз. Г. Трумэну эта договоренность не казалась рациональной, и он ее пересмотрел. Это было вопиющим нарушением союзнических соглашений. Пока Советская Армия являлась основной силой, противостоящей Германии, американскому руководству казалось резонным соглашение, по которому разоренная войной страна надеялась получить частичную компенсацию. Но вот смолкли пушки, и главенствующими стали мотивы стратегического свойства: не ослаблять Германию, большая часть которой оказалась под управлением США, Англии, Франции, а превратить ее в бастион против СССР — вчерашнего союзника.
Теперь, читая переписку Макклоя, Бирнса, Ачесона, Клея и президента Трумэна, мы твердо можем сказать, что Америка не планировала позволить Советскому Союзу получить хотя бы долю того, что Москва хотела бы иметь для восстановления цивилизованной жизни в разоренной стране.
В Потсдаме Поули совершил подсчеты, согласно которым в западных зонах даже при больших усилиях можно было реквизировать не более 1,7 млрд. долл. — в пять раз меньше, чем желал получить один лишь Советский Союз. Поули посоветовал государственному секретарю Бирнсу даже не упоминать ясно очерченные цифры, а говорить с русскими о процентах. «Одно лишь упоминание цифр может сорвать подписание союзного соглашения». Игнорировали ли американцы репарации и трофеи вовсе? Сами американцы признают, что, передавая назад русским неверно оккупированные земли, американские войска вывезли с собой более 10 тысяч груженых грузовиков.
В присутствии своих коллег американцев государственный секретарь Бирнс посчитал возможным выговорить советской делегации, что «германский народ в условиях демократии покажет себя гораздо лучшим союзником, чем Россия…
Слишком много различия в идеологии существует между Соединенными Штатами и Россией, чтобы можно было создавать долговременную программу». Президент Трумэн счел возможным сообщить участникам конференции, что «Германия превратится в достойную нацию и займет свое место в цивилизованном мире». А если бы Сталин в тот же день сказал подобные слова о Японии? А президент Трумэн без обиняков говорил о том, что обновленная и денацифицированная Германия — как часть некоммунистического мира и стабильной Европы — является более желаемой целью для Соединенных Штатов, чем все эти репарации и четырехсторонний контроль, которые способны только усилить Россию в послевоенную эпоху.
Но своеобразным пиком нового отчуждения был вопрос о признании Италии, за что энергично выступали США. Черчилль обрисовал Италию как страну со свободной прессой, где дипломатические миссии свободно вершат свою работу. В Бухаресте же британская миссия была посажена под арест. Создан железный занавес. «Все это сказки!» — воскликнул Сталин.
По вопросу о свободных водных путях в Европе, Трумэн попросил от Сталина уступки. «Нет», — сказал тот и повторил отказ по-английски. Трумэн побагровел. «Я не могу понять этого человека» — слышали сидящие рядом. В письме матери Трумэн назвал русских «самым свиноголовым народом в мире».
Англичане не желали платить за поставки продовольствия в свою зону оккупации, и их никак не волновали просьбы советской делегации. 25 июля Черчилль говорит Сталину, что хотел бы получать в обмен на индустриальные товары Рура сельскохозяйственную продукцию Восточной Германии.
Помощник госсекретаря Уильям Клейтон старался объяснить подкомитету по репарациям, что германская экономика должна платить за свои импорт до выплаты репараций.
Он объяснил: «Это как получение доходов от больших корпораций. Иначе кредиторы не получат ничего». Русские ответили, что их народ, после стольких невероятных жертв, не может понять, почему немцы в первую очередь должны платить банкирам Уолл-стрит. Молотов: «Ваша комиссия по репарациям и ваше правительство не определило даже «цифры для дискуссий» в вопросе о репарациях».
27 июля 1945 г. было нерадостной датой в быстро ухудшающихся межсоюзнических отношениях. Государственный секретарь Бирнс заявил, что русские извлекут столь важные для них репарации из их собственной зоны оккупации; возможно им удастся продать сельскохозяйственной продукции западным индустриальным зонам примерно на 1,5 млрд. долл., на протяжении 5–6 лет покупая индустриальное оборудование.
* * *Озлобление советской стороны можно понять: когда русские дивизии выручали американцев и англичан в Арденнах, речь в Ялте твердо шла о 20 млрд. долл. репараций. А теперь оказывается, что это была «основа для дискуссий». Государственный секретарь США полгода назад был благодарен за спасение Западного фронта, а теперь Бирнс называл двадцатимиллиардные репарации непрактичными. Министр иностранных дел СССР Молотов требовал назвать конкретную цифру германских репараций, а американский министр словно его не слышал. Кто виноват в этом быстром взаимном охлаждении? Разве Москва выдвинула новые условия, нарушила прежде данное слово? Молотов: «Означают ли слова государственного секретаря, что каждая страна свободна в своей зоне оккупации и может действовать не оглядываясь на других?» Бирнс ответил: «Именно так». Молотов заговорил о Руре и фактически обвинил Бирнса в создании препятствий Советскому Союзу действовать в соответствии с программой разоружения. Бирнс не согласился с этой оценкой.
