Иван Солоневич - Россiя въ концлагерe
Борисъ, значитъ, тоже получилъ что-то вродe 8-10 лeтъ концлагеря. Исходя изъ нeкоторой пропорцiональности вины и прочаго, можно было бы предполагать, что Юра отдeлается какой-нибудь высылкой въ болeе или менeе отдаленныя мeста. Но у Юры были очень плохи дeла со слeдователемъ. Онъ вообще отъ всякихъ показанiй отказался, и Добротинъ мнe о немъ говорилъ: "вотъ тоже вашъ сынъ, самый молодой и самый жуковатый"... Степушка своимъ романомъ могъ себe очень сильно напортить...
Въ тотъ же день меня переводятъ въ пересыльную тюрьму на Нижегородской улицe...
ВЪ ПЕРЕСЫЛКE
Огромные каменные корридоры пересылки переполнены всяческимъ народомъ. Сегодня -- "большой прiемъ". Изъ провинцiальныхъ тюремъ прибыли сотни крестьянъ, изъ Шпалерки -- рабочiе, урки (профессiональный уголовный элементъ) и -- къ моему удивленiю -- всего нeсколько человeкъ интеллигенцiи. Я издали замeчаю всклокоченный чубъ Юры, и Юра устремляется ко мнe, уже издали показывая пальцами "три года". Юра исхудалъ почти до неузнаваемости -- онъ, оказывается, объявилъ голодовку въ видe протеста противъ недостаточнаго питанiя... Мотивъ, не лишенный оригинальности... Здeсь же и Борисъ -- тоже исхудавшiй, обросшiй бородищей и уже поглощенный мыслью о томъ, какъ бы намъ всeмъ попасть въ одну камеру. У него, какъ и у меня, -восемь лeтъ, но въ данный моментъ всe эти сроки насъ совершенно не интересуютъ. Всe живы -- и то слава Богу...
Борисъ предпринимаетъ рядъ таинственныхъ манипуляцiй, а часа черезъ два -- мы всe въ одной камерe, правда, одиночкe, но сухой и свeтлой и, главное, безъ всякой посторонней компанiи. Здeсь мы можемъ крeпко обняться, обмeняться всeмъ пережитымъ и ... обмозговать новые планы побeга.
Въ этой камерe мы какъ-то быстро и хорошо обжились. Всe мы были вмeстe и пока что -- внe опасности. У всeхъ насъ было ощущенiе выздоровленiя послe тяжелой болeзни, когда силы прибываютъ и когда весь мiръ кажется ярче и чище, чeмъ онъ есть на самомъ дeлe. При тюрьмe оказалась старенькая библiотека. Насъ ежедневно водили на прогулку... Сначала трудно было ходить: ноги ослабeли и подгибались. Потомъ, послe того, какъ первыя передачи влили новыя силы въ наши ослабeвшiя мышцы, Борисъ какъ-то предложилъ:
-- Ну, теперь давайте тренироваться въ бeгe. Дистанцiя -- иксъ километровъ: Совдепiя -- заграница... {33}
На прогулку выводили сразу камеръ десять. Ходили по кругу, довольно большому, дiаметромъ метровъ въ сорокъ, причемъ каждая камера должна была держаться на разстоянiи десяти шаговъ одна отъ другой. Не нарушая этой дистанцiи, намъ приходилось бeгать почти "на мeстe", но мы все же бeгали... "Прогульщикъ" -- тотъ чинъ тюремной администрацiи, который надзираетъ за прогулкой, смотрeлъ на нашу тренировку скептически, но не вмeшивался... Рабочiе подсмeивались. Мужики смотрeли недоумeнно... Изъ оконъ тюремной канцелярiи на насъ взирали изумленныя лица... А мы все бeгали...
"Прогульщикъ" сталъ смотрeть на насъ уже не скептически, а даже нeсколько сочувственно.
-- Что, спортсмэны? -- спросилъ онъ какъ-то меня.
-- Чемпiонъ Россiи, -- кивнулъ я въ сторону Бориса.
-- Вишь ты, -- сказалъ "прогульщикъ"...
На слeдующiй день, когда прогулка уже кончилась и вереница арестантовъ потянулась въ тюремныя двери, онъ намъ подмигнулъ:
-- А ну, валяйте по пустому двору...
Такъ мы прiобрeли возможность тренироваться болeе или менeе всерьезъ... И попали въ лагерь въ такомъ состоянiи физической fitness, которое дало намъ возможность обойти много острыхъ и трагическихъ угловъ лагерной жизни.
РАБОЧЕ-КРЕСТЬЯНСКАЯ ТЮРЬМА
Это была "рабоче-крестьянская" тюрьма въ буквальномъ смыслe этого слова. Сидя въ одиночкe на Шпалеркe, я не могъ составить себe никакого представленiи о соцiальномъ составe населенiя совeтскихъ тюремъ. Въ пересылкe мои возможности нeсколько расширились. На прогулку выводили человeкъ отъ 50 до 100 одновременно. Составъ этой партiи мeнялся постоянно -- однихъ куда-то усылали, другихъ присылали, -- но за весь мeсяцъ нашего пребыванiя въ пересылкe мы оставались единственными интеллигентами въ этой партiи -- обстоятельство, которое для меня было нeсколько неожиданнымъ.
Больше всего было крестьянъ -- до жути изголодавшихся и какихъ-то по особенному пришибленныхъ... Иногда, встрeчаясь съ ними гдe-нибудь въ темномъ углу лeстницы, слышишь придушенный шепотъ:
-- Братецъ, а, братецъ... хлeбца бы... корочку... а?..
Много было рабочихъ -- тe имeли чуть-чуть менeе голодный видъ и были лучше одeты. И, наконецъ, мрачными фигурами, полными окончательнаго отчаянiя и окончательной безысходности, шагали по кругу "знатные иностранцы"...
Это были почти исключительно финскiе рабочiе, тeми или иными, но большею частью нелегальными, способами перебравшiеся въ страну строящагося соцiализма, на "родину всeхъ трудящихся"... Сурово ихъ встрeтила эта родина. Во-первыхъ, ей и своихъ трудящихся дeть было некуда, во-вторыхъ, и чужимъ трудящимся {34} неохота показывать своей нищеты, своего голода и своихъ разстрeловъ... А какъ выпустить обратно этихъ чужихъ трудящихся, хотя бы однимъ уголкомъ глаза уже увидeвшихъ совeтскую жизнь не изъ окна спальнаго вагона.
И вотъ мeсяцами они маячатъ здeсь по заколдованному кругу пересылки (сюда сажали и слeдственныхъ, но не срочныхъ заключенныхъ) безъ языка, безъ друзей, безъ знакомыхъ, покинувъ волю своей не пролетарской родины и попавъ въ тюрьму -- пролетарской.
Эти пролетарскiе иммигранты въ СССР -- легальные, полулегальные и вовсе нелегальные -- представляютъ собою очень жалкое зрeлище... Ихъ привлекла сюда та безудержная коммунистическая агитацiя о прелестяхъ соцiалистическаго рая, которая была особенно характерна для первыхъ лeтъ пятилeтки и для первыхъ надеждъ, возлагавшихся на эту пятилeтку. Предполагался бурный ростъ промышленности и большая потребность въ квалифицированной рабочей силe, предполагался "небывалый ростъ благосостоянiя широкихъ трудящихся массъ" -многое предполагалось. Пятилeтка пришла и прошла. Оказалось, что и своихъ собственныхъ рабочихъ дeвать некуда, что предъ страной -- въ добавленiе къ прочимъ прелестямъ -- стала угроза массовой безработицы, что отъ "благосостоянiя" массы ушли еще дальше, чeмъ до пятилeтки. Правительство стало выжимать изъ СССР и тeхъ иностранныхъ рабочихъ, которые прieхали сюда по договорамъ и которымъ нечeмъ было платить и которыхъ нечeмъ было кормить. Но агитацiя продолжала дeйствовать. Тысячи неудачниковъ-идеалистовъ, если хотите, идеалистическихъ карасей, поперли въ СССР всякими не очень легальными путями и попали въ щучьи зубы ОГПУ...
Можно симпатизировать и можно не симпатизировать политическимъ убeжденiямъ, толкнувшимъ этихъ людей сюда. Но не жалeть этихъ людей нельзя. Это -- не та коминтерновская шпана, которая eдетъ сюда по всяческимъ, иногда тоже не очень легальнымъ, визамъ совeтской власти, которая отдыхаетъ въ Крыму, на Минеральныхъ Водахъ, которая объeдаетъ русскiй народъ Инснабами, субсидiями и просто подачками... Они, эти идеалисты, бeжали отъ "буржуазныхъ акулъ" къ своимъ соцiалистическимъ братьямъ... И эти братья первымъ дeломъ скрутили имъ руки и бросили ихъ въ подвалы ГПУ...
Эту категорiю людей я встрeчалъ въ самыхъ разнообразныхъ мeстахъ совeтской Россiи, въ томъ числe и у финляндской границы въ Карелiи, откуда ихъ на грузовикахъ и подъ конвоемъ ГПУ волокли въ Петрозаводскъ, въ тюрьму... Это было въ селe Койкоры, куда я пробрался для развeдки насчетъ бeгства отъ соцiалистическаго рая, а они бeжали въ этотъ рай... Они были очень голодны, но еще больше придавлены и растеряны... Они видeли еще очень немного, но и того, что они видeли, было достаточно для самыхъ мрачныхъ предчувствiй насчетъ будущаго... Никто изъ нихъ не зналъ русскаго языка и никто изъ конвоировъ не зналъ ни одного иностраннаго. Поэтому мнe удалось на нeсколько минутъ втиснуться въ ихъ среду въ качествe переводчика. Одинъ изъ нихъ говорилъ по нeмецки. Я переводилъ, подъ {35} проницательными взглядами полудюжины чекистовъ, буквально смотрeвшихъ мнe въ ротъ. Финнъ плохо понималъ по нeмецки, и приходилось говорить очень внятно и раздeльно... Среди конвоировъ былъ одинъ еврей, онъ могъ кое-что понимать по нeмецки, и лишнее слово могло бы означать для меня концлагерь...
Мы стояли кучкой у грузовика... Изъ-за избъ на насъ выглядывали перепуганные карельскiе крестьяне, которые шарахались отъ грузовика и отъ финновъ, какъ отъ чумы -- перекинешься двумя-тремя словами, а потомъ -- Богъ его знаетъ, что могутъ "пришить". Финны знали, что мeстное населенiе понимаетъ по фински, и мой собесeдникъ спросилъ, почему къ нимъ никого изъ мeстныхъ жителей не пускаютъ. Я перевелъ вопросъ начальнику конвоя и получилъ отвeтъ:
-- Это не ихнее дeло.
Финнъ спросилъ, нельзя ли достать хлeба и сала... Наивность этого вопроса вызвала хохотъ у конвоировъ. Финнъ спросилъ, куда ихъ везутъ. Начальникъ конвоя отвeтилъ: "самъ увидитъ" и предупредилъ меня: "только вы лишняго ничего не переводите"... Финнъ растерялся и не зналъ, что и спрашивать больше.
