Аркадий Локерман - Рассказ о самых стойких
Для того чтобы осознать весь трагизм положения, понять, почему серые песчинки, можно сказать, добили алхимиков, надо вспомнить о многом.
В стремлении создать фабрику золота король Испании отнюдь не был первым. Из поколения в поколение сильные мира сего пытались стать еще сильнее с помощью сначала химиков, затем алхимиков и снова химиков.
Название «химия» известно по крайней мере с IV века. Вероятно, произошло оно от египетского слова «хеми» — черный и звучало тогда примерно, как теперь «черная магия».
Приставка «ал», свойственная арабскому языку, добавилась к этому названию лишь в VII веке, после завоевания Египта арабами, нисколько не изменив смысла.
Ко времени возникновения химии практические познания людей уже были и велики и многообразны: умели плавить металлы и стекла, даже окрашенные, похожие на драгоценные камни; изготовлять мыло; во все цвета красить ткани, применяя квасцы и железный купорос в качестве закрепителя; знали много лекарств как природных, так и искусственных; умели использовать процессы брожения, приготовляя хлеб, вино. И так далее, всего не перечесть.
Все эти знания, которые мы теперь называем химическими, совершенствовались, передавались от поколения к поколению, но к тогдашней химии (алхимии) прямого отношения не имели. Она преследовала только такую цель — богатство и бессмертие, стремилась создать золото и эликсир долголетия.
Долгое время обе задачи пытались решить одним ударом, получив «философский камень», обладающий, как отметил Энгельс, «многими богоподобными свойствами».
Для получения «философского камня» по всем рецептам требовался «универсальный растворитель».
Лишь в начале XIII века монаху Бонавентуре удалось получить нечто подобное — смесь соляной и азотной кислоты, в которой растворялись все металлы, даже золото, вечный царь природы (теперь такую смесь называют царской водкой).
Это был крупный успех, но цель заключалась не в растворении, а в получении золота, что оказалось гораздо труднее.
При экспериментах с золотом арабские алхимики без помощи «философского камня» сумели создать эликсир долголетия — панацею от всех болезней. Секрет его тщательно охранялся и был разглашен лишь в 1583 году королевским врачом и алхимиком Давидом де Плани-Кампи, который опубликовал в Париже «Трактат об истинном, непревзойденном, великом и универсальном лекарстве древних, или же о питьевом золоте, несравненной сокровищнице неисчерпаемых богатств».
Тончайше измельченное золото действительно обладает лечебными свойствами, его и поныне применяют в медицине, но отнюдь не как панацею. Теперь все это доказано, а тогда было ясно лишь то, что золото — благо универсальное, что оно обеспечивает и хорошую жизнь и долголетие. Неясным оставалось только, где его взять «квантум сатис»!
Потеряв надежду получить всемогущий «философский камень», алхимики различных школ и стран — арабские, греческие, западноевропейские и другие постепенно сошлись на том, что и без него золото может быть создано. За основу были приняты идеи Аристотеля о естественной природной превращаемости (трансмутации) тел низших в более совершенные.
Подтверждение тому, что в природе один металл постепенно переходит в другой с возрастанием тяжести и ценности, находили не раз при изучении минералов и при плавках руд, обнаруживая, например, в железе примесь меди, в медной и свинцовой руде примесь серебра, а в нем золота.
Вывод напрашивался сам собой: железо в природе превращается в медь, а она, так же как и серебро, самопроизвольно переходит в золото, конечное звено в цепи преобразований, самое тяжелое, вечное вещество природы. И следовательно, задача заключается лишь в том, чтобы найти способ ускорить этот процесс.
Золото, этот «светоч, придающий душу материи», было так желанно, что и отцы церкви, когда-то считавшие всех алхимиков еретиками, постепенно смягчились, признали процессы трансмутации, идущие в природе, угодными богу, и, стало быть, ускорять их не грешно. Подтверждение этому нашли в священных книгах, установили, что алхимиками были евангелист Иоанн и Мариан, сестра Моисея, и другие. Было предписано молиться за успехи сотворяющих золото, а гнев господен обрушивать только на софистов (теперь так называют тех, кто вводит в заблуждение словесными ухищрениями, а тогда софистами называли алхимиков-поддельщиков).
В годы, когда Филипп V пытался поправить дела с помощью алхимии, она уже переживала закат. Широкую известность приобрели иронические слова Парацельса, сына алхимика, ученика алхимиков, переставшего считать себя алхимиком: «Теория, не подтвержденная фактами, подобна святому, не сотворившему чуда». Он провозгласил, что настоящая цель химии заключается в приготовлении не золота, а лекарств, в изучении микрокосмоса (человека) и окружающего его макрокосмоса.
Каноны алхимии подверг уничтожающей критике Роберт Бойль в трактате «Химик-скептик, или Химико-физические сомнения и парадоксы, касающиеся спагерических начал, как их обычно предлагают и защищают большинство алхимиков».
И все же служители «тайной философии, составляющей науку и искусство», идею трансмутации защищали довольно успешно. Немало для этого сделал в середине XVII века немецкий алхимик И. Бехер, получив из глины железо.
Песчинки из Колумбии своим появлением теорию в целом не задели, но подорвали ее практически важнейший тезис о том, что золото — самое тяжелое вещество, конечный и вечный венец преобразований.
Где же гарантия, что в результате всех затрат и усилий будет получено золото, а не эта серая дрянь!
Спасая себя и свою науку, алхимики предложили такое объяснение: эти песчинки состоят из золота, спрессованного самой природой и замаскированного какой-то примесью.
Король Испании приказал: немедля золото из песчинок извлечь!
ГАДКИЙ УТЕНОК СТАНОВИТСЯ ЛЕБЕДЕМ
До выяснения, из чего состоят эти песчинки, за ними сохранилась презрительная кличка, которую им дали в Колумбии на приисках — в связи с полной их бесполезностью. Звучала эта кличка — платина, примерно как «серебришко» (plata-по-испански «серебро»).
Чисто вымытые, при ярком свете песчинки действительно выглядели серебряными, но сходство было только внешним.
Серебро, как и золото, мягко, ковко и легко плавится, а эти зерна были хрупки, их не удавалось расплющить даже молотом на наковальне. В пламени кузнечного горна, где все металлы плачут огненными слезами, они даже не краснели. И растворить их не удавалось ни в кислотах, ни в щелочах.
«Nullis igni, nullis artibus» — «ни огнем, ни искусством» — такой вердикт вынесли алхимики, исчерпав все возможности.
В связи с этим король снова впал в меланхолию. Вывести его из этого состояния сумел Уллоа, убедив, что синица в руке лучше, чем журавль в небе, что и без алхимии можно поправить дела, если сосредоточить все усилия на добыче золота в заокеанских владениях. Король назначил его своим советником и приказал действовать.
После того как платина сыграла роль могильщика в истории алхимии, о ней, вероятно, вспоминали бы редко, будь она только бесполезна. Но она не давала о себе забыть и с каждым годом доставляла все больше хлопот.
Испанская казна тогда пополнялась золотом в основном из россыпей Колумбии и Перу. Утверждая в спорах с алхимиками, что платина там не редкость, Уллоа был прав, но он не предполагал, что ее так много. По мере расширения работ становилось все очевиднее, что платиной заражены все золотые россыпи в долинах рек Каука, Богота, Пинто и других. Она следовала за золотом как тень. Местами при промывке песка платины получали больше, чем золота. Разделить же их не удавалось из-за почти одинакового веса. Они были неразлучны, как сиамские близнецы.
Грабя богатства завоеванной страны, конкистадоры стремились получить металл благородный, без фальши. Подлое серебришко этому мешало. При плавке золота песчинки платины огню не поддавались, но золотой расплав их обволакивал и прочно с ними слипался. Получалось нечто вроде конфеты с шоколадной оболочкой и дрянной начинкой.
Для людей предприимчивых открылись большие возможности, потому что даже на весах мудрости не удавалось отличить сплав с платиной от чистого золота. Лишь значительную примесь выдавало изменение цвета. Мерк червонный блеск, присущий высокопробному золоту, монеты приобретали сероватый, тусклый оттенок.
Дурная слава распространилась быстро по всему просвещенному свету. Золото с примесью платины прозвали гнилым, или «испанским». Дукаты и альфонсиносы самого могущественного государства упали в цене. А в некоторых странах их вовсе перестали принимать. Злые языки утверждали, что монеты померкли, как сама испанская корона!
Все это было так оскорбительно, что Филипп в третий раз заболел меланхолией и вскоре умер. Дельного совета, как избавиться от чертовой платины, не смогли дать ни алхимики, ни их противники. А медлить было нельзя — пришлось пойти на крайнюю меру.
