Кристоф Баумер - Следы в пустыне. Открытия в Центральной Азии
В моем пристрастии к Центральной Азии в основном повинен отец, Вернер Баумер. В 1967 г. он подарил мне, тогда пятнадцатилетнему подростку, книги Свена Гедина «Блуждающее озеро» и «Переход через пустыню Гоби». Это была любовь с первого взгляда — по выражению французов, я был как «громом поражен». Я вгрызался в эти книги не один, а десятки раз. Я был восхищен сплавом по пустынной реке Тарим, ныне почти пересохшей и поглощенной песками, предпринятым Гедином в 1934 г.; его находкой в пустыне Лобнор мумий, чей возраст насчитывал тысячи лет; его фантастично звучащей теорией об озере, которое блуждало с места на место подобно маятнику. Я сочувствовал его верблюдам: погонщикам приходилось сшивать чехлы из кожи и закреплять их на копытах животных, израненных и изъязвленных острыми кристаллами соли, покрывающими поверхность пустыни Лобнор. Одно мне было совершенно ясно: туда-то я и хотел отправиться — и не важно как и когда. Но в то время в маоистском Китае бушевала «культурная революция», и, казалось, проще полететь на Луну, чем добраться до Лобнора. Я пал жертвой ошибки, которая также столь распространена среди политиков, представляя себе переход настоящего в будущее как прямую линию. Оказалось, история может изменить курс и открыть новые и неожиданные перспективы.
Своей любознательностью и тягой к путешествиям я обязан матери, Одетте Баумер-Деспейн, которая ко времени свадьбы с моим отцом уже имела опыт богатой на приключения жизни. Проработав некоторое время в дипломатической миссии в Бухаресте, она отправилась в Финляндию в качестве военного корреспондента французской радиостанции HAVAS, застав Финскую кампанию 1939–1940 гг., после которой ее возвращению в Брюссель вначале помешало вторжение Германии в Бельгию и Францию. Своим запоздалым возвращением она была обязана Свену Гедину. Гедин, которого она посетила в Стокгольме и попросила о помощи, был знаком кое с кем из нацистской верхушки; он ходатайствовал за нее в Берлине и сумел добыть ей специальное разрешение.
Вновь и вновь упрашивал я ее живописать мне громадную квартиру Гедина, комнаты с высокими потолками, заполненные книгами, столы, на которых другие книги громоздились стопками высотой в несколько футов, а также фотографии с дарственными надписями знаменитостей, с которыми встречался Гедин, — и в том числе президента Финляндии Маннергейма, у которого моя мать несколько раз брала интервью о ходе войны. Хотелось бы мне повстречаться с Г едином лично!.. Он умер 26 ноября 1952 г., когда мне было пять месяцев, ноя познакомился с ним опосредованно благодаря моей матери.
На девятый день рождения мать подарила мне свою цейссовскую складную камеру 1937 г. В долгих поездках по Европе, которые родители вместе со мной предпринимали каждое лето, я фотографировал каждый замок, собор и локомотив, которые оказывались перед объективом. Уже тогда я ощущал приятный трепет, устраивая засаду на будущий сюжет для снимка: поезд, идущий навстречу на всех парах, или солнце, прорывающееся из-за облаков, — и подобное этому трепету удовольствие при спуске затвора. Могу лишь согласиться с искателем приключений Уилфридом Тесигером в том, что «большинство мужчин обладает врожденной тягой к охоте и убийству»[2]. Тесигер удовлетворял эту тягу охотой на крупного зверя, я же — с помощью фотосъемки.
Пятнадцать лет проработав в маркетинге, я заметил, что прутья моей золотой клетки — которая, по крайней мере, предоставляла мне четырех-пятинедельные ежегодные поездки в Азию — стали делаться все толще; клетка постепенно превращалась в золотую тюрьму. И когда мой босс предложил мне значительное повышение (на самом-то деле это был бы настоящий скачок в карьере), меня обуял страх, что ворота Азии не просто закроются для меня на десятки лет, но что я окажусь окончательно замурован в катакомбах собственной карьеры. Несколько дней я изводил себя, представляя альтернативные сценарии развития событий. После примерно двухнедельных колебаний решение было принято. К недоумению босса и коллег, посчитавших меня безумцем, я подал заявление об уходе, вознамерившись не продавать больше другим людям воплощения их мечтаний, а воплотить свои собственные. Как говорится в китайской пословице, «недрогнувшей рукой схватил овцу, неожиданно выбежавшую поперек дороги, и увел ее прочь». Я сделался европейским кочевником-номадом, влюбленным в Центральную Азию.
Радость от открытия неведомого я познал во время двух поездок по Йемену. Как и Шелковый путь, Ладанный путь окружен ореолом тайны. Я был просто очарован им, как и южноаравийскими царствами, их доисламскими религиями и тонкой, элегантной доарабской письменностью. В 1980 г. Йемен был все еще разделен на два взаимно враждебных государства: Северный Йемен, где в 1962 г. военный переворот положил конец правящей теократии Саидитов, и марксистский Южный Йемен, который образовался в 1967-м из бывшей колонии британской короны. Первое впечатление от Саны, столицы Северного Йемена, было ошеломительным. Старый город, окруженный средневековой стеной, состоял из сотен жилых башенок или фортов, выстроенных из серо-бурого природного камня и красновато-коричневого кирпича. В проемы окон были вставлены прекрасно отполированные панели из алебастра или стекла, украшенные белыми гипсовыми решетками с геометрическим и цветочным узорами.
Посещение огромного сука (рынка) Саны было сродни погружению в мир волшебных сказок «Тысячи и одной ночи». Крошечные лавочки и мастерские, лепившиеся друг к другу, группировались в соответствии с типом товаров. На южной окраине сука, у Баб-эль-Йемен, что означает «Врата Йемена», я обнаружил, что романтика «Тысячи и одной ночи» имеет и жестокую теневую сторону. С деревянной перекладины свисали две кисти рук и ступня, отрубленные у трех воришек несколькими днями ранее и вывешенные там в назидание остальным.
Вход в главную мечеть Саны был строго воспрещен неверным, но под конец своего четырехнедельного визита я отважился проникнуть внутрь под покровом темноты, вычернив лицо сажей в тех местах, где кожа не загорела от солнца. Я был одет в йеменские одежды до пят и длиннополый темный пиджак поверх них, а лицо частично скрыл тюрбаном. Моя маскировка сработала; никто не обратил на меня внимания. Я исполнил предписанные омовения, прошел, низко опустив голову, через широкий внутренний двор и ступил в молитвенный зал. Между массивными белыми колоннами пол был устлан коврами, на которых сидели мужчины, вполголоса читая отрывки из Корана. Осторожно подняв голову, я с удивлением обнаружил христианские кресты на капителях некоторых колонн. Каким образом этот символ христианства мог оказаться в мечети, которая предположительно была заложена еще при жизни Пророка? Позже мне удалось выяснить, что во время реконструкции мечети в качестве строительного материала были использованы фрагменты христианского собора Саны, разрушенного в 770 г.
Это маленькое личное открытие явилось для меня ключевым опытом, научив тому, что даже в ясных и определенных обстоятельствах можно отыскать нечто совершенно неожиданное. В путешествии стоит заглядывать под каждый попадающийся камень.
Тринадцатью годами позже я обрел еще один памятный опыт общения с Йеменом — теперь уже объединенным. Я пересекал южную оконечность пустыни Руб-аль-Хали, направляясь из великолепного города-оазиса Шибам на юго-востоке в Мариб, расположенный в сердце Йемена. Мариб знаменит не только руинами своей дамбы, обрушившейся в конце VI столетия (они упомянуты в Коране), но и как родина диких племен, которые часто похищают иностранных исследователей и путешественников, вымогая выкуп у них и у правительств их стран. Если в 1980 г. я нанимал двух местных вооруженных телохранителей, повсюду меня сопровождавших, в этот раз я решил, что могу обойтись и без них. Мне предстоял путь через южные горы в Сану из Мариба, и я положился на своего водителя Али, обладателя новенького «Калашникова». По пути в столицу я хотел посетить развалины доисламского храма, посвященного лунному божеству Альмака, близ Сирваха.
Когда мы прибыли на место, Али предупредил меня об опасности похищения и дал мне на фотосъемку храма только десять минут. Он остался сторожить наш «лендкрузер». Поскольку безоружный человек в Йемене никаким положением не обладает, он снабдил меня заряженным десятизарядным маузером, а себе оставил автомат. Мы оба были готовы при необходимости пустить оружие в ход.
Примерно минут через шесть я услышал гудок «лендкрузера», а потом — выстрел. Это был сигнал к немедленному возвращению. Я помчался к машине и увидел два автомобиля, несущихся к нам на бешеной скорости. Один из них попытался выехать мне наперерез, но я оказался проворней и успел добежать до Али. Тогда они блокировали нашу машину, и из них вылезли семеро вооруженных бедуинов. Мы с Али встали спина к спине и взвели курки. Бедуины замешкались, но выбраться мы не могли. Когда я попытался разрядить напряженную атмосферу, предложив им сигареты, главарь этих сердитых людей направил автомат в мою сторону и потребовал, чтобы мы отдали наш «лендкрузер» и 50 000 долларов в придачу. Али поднял свой «Калашников», нацелив его в грудь главарю, и начал отчаянно с ним торговаться. Я понимал арабский и мог следить за этим обменом угрозами. Мне припомнилось, что один из героев гражданской войны в Йемене, бушевавшей между республиканцами и монархистами с 1962-го по 1970 г., был родом из района между Саной и Сирвахом. Это был племенной генерал Касем Мунассар, снискавший восхищение как друзей, так и врагов своей храбростью, тот самый, что привел республиканское правительство на грань краха. Я ухватился за эту мысль, как утопающий за соломинку, и по-арабски спросил главаря:
