Мария Боброва - Марк Твен
У В. И. Ленина есть такая мысль: «Сила привычки миллионов и десятков миллионов — самая страшная сила»[489].
С политической инертностью сограждан Марк Твен боролся всю жизнь. Но никогда еще с такой остротой он не ощущал этой косной силы, как на рубеже двух веков, когда мировая политика империалистов требовала энергичного отпора.
Твен восстает против «молчаливой лжи»-политического равнодушия людей. «Колоссальные национальные заговоры молчаливой лжи — эта поддержка и союзник всякого рода тирании, несправедливости и зла — всего, что угнетает народы, — вот во что надо швырять булыжниками и филиппиками», — говорит Твен в статье «Моя первая ложь и как я из нее выбрался» (декабрь 1889)[490].
В качестве примера Твен ссылается на поведение определенных групп американцев середины XIX века, которые были равнодушны к усилиям противников рабства; французов, которые молчаливо отдавали невинного Дрейфуса на расправу реакционерам («за исключением десятка-другого паладинов нравственности»)[491]; англичан конца XIX века, когда «добрая половина населения страны молчаливо делает вид, что и знать ничего не хочет о намерениях мистера Чемберлена состряпать войну в Южной Африке, припасы для которой он сам же поставляет своему правительству по бешеным ценам»[492].
В композиции этой серьезной политической речи обращает на себя внимание то, что свои обличения Твен пересыпает мягкими юмористическими воспоминаниями о собственном раннем детстве. Рассуждения о невинном вранье девятилетнего мальчугана, захотевшего ласк и сладостей и получившего порку, необходимы Твену как комическая прелюдия к серьезным мыслям, ради которых и произнесена речь.
Но очень скоро Твен откажется от юмористических «прокладок», смягчающих силу его удара.
В статьях 1900 года исчезнут нотки добродушного юмора и появится сатирическая резкость. В «Двух маленьких рассказах» (1900) Твен говорит об английском военном ведомстве, которое гонит солдат в Южную Африку, не беспокоясь о том, что они там тысячами мрут от дизентерии.
В эти рассуждения вкраплена сказка: как император заболел дизентерией и как его спас мальчишка-трубочист Джимми и его друг Томми, работавший с отцом по очистке выгребных ям. Твен нарочито «натуралистически» описывает костюм Томми, перепачканного нечистотами и пропахшего запахами клоаки, откровенный разговор мальчишек, сидящих на обочине тротуара после работы и рассуждающих о том, как спасти императора от дизентерии. Все, что окружает чумазых ребятишек, нарочито огрублено автором. Их позы, манеры, лексикон, даже запах — все это резко дисгармонирует со смыслом их разговора: мальчики полны человеколюбия. Оно «оценено»: излечившийся император дарит Джимми пару старых башмаков, слишком больших для мальчика.
Венценосец выздоровел, но о солдатах, которые мрут от дизентерии, не вспомнил. Твен с вызывающей смелостью играет здесь сатирическими противопоставлениями и с рассчитанной дерзостью показывает, что перепачканные мальчуганы — люди, а император — грязное и тупое животное.
Сказка вставлена в статью, в которой точно обозначено место и время действия: Лондон, февраль 1900 года. Тон статьи — прямые обвинения «в лоб»; сказка сатирически их усиливает, делает беспощаднее; с помощью осмеяния к гневу и негодованию прибавляется еще и презрение.
Посылая солдат на гибель, творя злодеяния в колониях, английские и американские империалисты прикрывались, как щитом, идеей патриотизма, утверждали, что войны и захваты необходимы ради «защиты отечества».
В своих публичных речах Твен прямо и недвусмысленно заявлял: «Обычно патриотизм — убежище негодяев. Такие люди всегда громко вопят о патриотизме»[493].
О том, насколько ясна была для Твена демагогия захватчиков-«патриотов», говорит такая запись:
Патриотизм. «Слово, которое напоминает грабеж. Нет ни клочка земли в мире, который не представлял бы отнятого владения или еще раз захваченного бесчисленным рядом «владельцев», каждый из которых превращается в «патриота», с сердцем, переполненным гордостью, защищается от следующей банды грабителей»[494].
Пройдет пять лет, и практика дельцов-«патриотов» заставит Марка Твена окончательно отделить идеи патриотизма от демагогических криков агрессоров.
«…Настоящий патриотизм, — заявит Твен со страниц «Североамериканского обозрения», — единственно рациональный патриотизм — это преданность народу во все времена, преданность правительству, если оно заслуживает этого»[495].
Заслуживает ли?
В речи «Продажность в муниципалитетах», произнесенной Твеном в январе 1901 года, писатель громит коррупцию в государственных учреждениях, где цены на голос избирателя зависят от «аппетитов» продающихся.
Убийственным сарказмом звучат приведенные Твеном слова одного политического дельца, Билла Стайлса, который сетовал:
«Просто руки опускаются, так трудно найти честных людей, которые, однажды продавшись вам, оставались бы вашими».
Речь «Продажность в муниципалитетах» была произнесена в разгар избирательной кампании, когда по всей стране прокатились волны протеста и гневного возмущения народа. Президентские выборы прошли при всенародном внимании к главному политическому фактору — поведению Америки на мировой арене. Твен, принявший активное участие в избирательной полемике, использовал ее для резкого осуждения внешней политики; он не хотел знать ни демократов, ни республиканцев, проклинал обе партии и кончил тем, что отказался идти к избирательным урнам, не желая голосовать ни за Брайана — демократа, ни за Мак-Кинли — республиканца. «Я не хочу поддерживать человека, который отправляет наших мальчиков в качестве добровольцев на Филиппины- сражаться под обесчещенным флагом», — заявил Марк Твен, характеризуя Мак-Кинли в упомянутой речи[496].
«…Я не пожелал голосовать ни за того, ни за другого кандидата и сохранил свой избирательный бюллетень в чистоте и непорочности», — иронизирует Твен и предлагает организовать третью партию в стране, которая бы следила за двумя буржуазными партиями и не давала бы им жульничать[497].
События на Филиппинах глубоко задевали в Твене честь американца — сына народа, за чью спину прятались виновники преступных дел в колониях. Его остро волновало то, что народ, дезориентируемый буржуазной печатью, не знает всей сути происходящих событий. В письме к Твичелу от 29 января 1901 года Твен писал: «Великий несведущий народ ничего не знает, даже самого простого, о филиппинском эпизоде, он опозорен перед саркастически смотрящим на него миром». «Я запачкан этими делами», — заканчивает письмо Твен[498].
Писатель старался использовать любую форму общения с простыми людьми Америки, для того чтобы открыть им глаза на происходящее. Например, в конце 1900 года, под новый, 1901, год им была приготовлена речь для митинга Общества Красного Креста под названием: «Приветствие от XIX века XX веку». В ней он язвительно приветствовал «величественную христианскую нацию», «запятнанную, грязную и обесчещенную пиратскими нападениями в Киоку, Маньчжурии, Южной Африке, Филиппинах, с душою, полной низости, с карманами, полными взяток, с речью, полной благочестивого лицемерия; дайте ей мыло и полотенце, но спрячьте зеркало»[499]. Это «приветствие», появившееся в «Геральд» 30 декабря 1900 года, имело огромный успех. Все газеты антиимпериалистического направления охотно перепечатали его.
«Антиимпериалистическая лига» выпустила его в виде открыток с добавлением стихов-куплетов, видимо составленных Марком Твеном. После слов «спрячьте зеркало» стояло такое двустишие:
А если зеркало вручишь, ошибки тем не совершишь:
Увидит там себя такой, какой предстала пред тобой[500].
Во время выборов 1901 года Твен много выступал, обращаясь к народу. И хотя не примкнул к определенной партии, он «скрестил копье» с крупнейшей политической организацией партии демократов — Таммэни-Холл. Твен выступил против главы Таммэни-Холл Крокера, в прошлом содержателя бара, темного политического дельца, замешанного во многих уголовных делах и хищнических операциях.
Речь Твена, серьезная и патетическая, свидетельствовала о многообразии форм в ораторском искусстве прославленного юмориста. Вот ее начало:
«Я обвиняю Ричарда Крокера в тяжких преступлениях и проступках.
Я обвиняю его от имени людей, чье доверие он предал.
Я обвиняю его от имени всех людей Америки, чью национальную репутацию он обесчестил.
Я обвиняю его во имя тех вечных законов справедливости, которые он преступно нарушил.
