Игорь Суриков - Сапфо
Или вот еще характерные строки, обращенные непосредственно к жениху и невесте:
Славен будь, муж: до свадьбы, столь для тебя желанной,
Дожил, владеешь девой, столь для тебя желанной.
Дивен твой облик дева; сладостней меда взгляды,
Полностью завладела страсть несравненным ликом.
Как уже упоминалось, в эпиталамиях Сапфо жених часто предстает таким, каким он видится глазами юной, растерянной, испуганной девушки-невесты: фигурой грандиозной, даже пугающей. Невесту в такой ситуации нужно не столько еще сильнее запугивать, сколько, напротив, успокаивать, внушать ей, что жених — всё-таки тоже человек, существо того же порядка, что и она сама. Хороший прием — сблизить, столкнуть (в хорошем смысле) супругов в рамках одной-двух строчек — как в только что процитированном фрагменте или, например, в этом:
Радуйся, о невеста!
Радуйся много, жених почтенный!
Здесь жених, конечно, «почтенный», он удостоен этого эпитета. Но «почтенный» — это все-таки не «подобный Аресу, выше самых высоких мужей», а такой же, как и все другие приличные люди. Или вот во многом аналогичный случай:
С чем сравнить тебя, о жених счастливый?
С чем сравнить мне тебя, как не с веткой стройной!
Обратим внимание: перед нами куда более мягкая образность. «Ветка стройная» — отнюдь не то, что способно кого-либо испугать. А свадебные песни Сапфо, напомним, адресованы в первую очередь невестам, пусть даже в них и есть обращения к женихам.
И не случайно как раз в одном из таких обращений поэтесса акцентированно говорит:
В мире девы подобной, жених, не бывало!
А вот этакая общая здравица обоим главным действующим лицам свадебной церемонии:
Слава деве, слава, и зятю слава…
Кстати, легко заметить: перед нами проходят очень короткие отрывки, по большей части одна-две строчки в каждом, редко больше. Они, кроме того, часто обрываются на полу-фразе и лишены контекста, так что трудно в точности понять, о чем идет речь. В частности, далее мы приведем фрагмент, содержание которого тоже явно связано со свадьбой; но в то же время он имеет какое-то отношение к мифологии:
С амвросией там
воду в кратере смешали,
Взял чашу Гермес
черпать вино для бессмертных.
И, кубки приняв,
все возлиянья творили,
И благ жениху
самых высоких желали.
Упоминающийся здесь кратер — тип сосуда, входивший в непременную атрибутику древнегреческих пиров. Крупный, с широким горлом, он служил для смешивания вина с водой. Ведь, как всем прекрасно известно (и как упоминалось в одной из предыдущих глав), эллины обычно не пили вино в чистом виде, а разбавляли его водой.
Но здесь, как видим, с водой в кратере почему-то смешивают не вино (хотя оно во фрагменте тоже встречается), а амвросию, пищу богов. И это даже несколько удивляет, поскольку, вообще говоря, амвросия — именно пища; в мифах небожители ее вкушают, а не пьют, напитком же им служит нектар.
Как бы то ни было, ясно, что в отрывке описывается некая свадьба, в которой принимают участие божества. Это, однако, еще не повод относить его к мифологическим стихотворениям поэтессы, а не к ее эпиталамиям. В последних вполне могли появляться примеры-«модели» из мифов.
Уместно задуматься: а какой миф имеется в виду в данных строках, о каком бракосочетании идет речь? Кто-то из богов женится на богине? В принципе такого нельзя исключать. Но нам представляется более вероятным иное.
Ни из чего не следует, что божества тут пируют у себя на Олимпе или на небесах. Вполне допустимо, что они явились в качестве гостей на свадьбу, проходящую на земле. Кажется, в пользу этого говорит то, что в роли виночерпия выведен Гермес — по одной из своих главных функций посредник между миром людей и миром богов. Его появление в подобном качестве наиболее уместно в том случае, если на пиру присутствуют как те, так и другие.
Греческая мифология знала несколько знаменитых свадеб с участием людей или богов. Как правило, это такие свадьбы, где жених — смертный человек, а невеста принадлежит к божествам. Например, финикиец Кадм, основатель Фив, получил в жены Гармонию, дочь Афродиты и Ареса.
Но самая знаменитая из этих мифологических свадеб игралась, конечно, когда герой Пелей брал в жены морскую богиню Фетиду. И родился-то потом от этого брака один из самых популярных персонажей эллинских мифов — Ахилл, «быстроногий», как его постоянно называет Гомер, и почти неуязвимый (не считая известной «ахиллесовой пяты»); и, главное, яблоко с надписью «Прекраснейшей», именно на этом пиру брошенное в окно неприглашенной и разобидевшейся богиней раздора Эридой, стало потом поводом для суда Париса, а в конечном счете — и для самой Троянской войны.
Уж не свадьбу ли Пелея описывает Сапфо? Хотя, повторим, вполне возможен вариант и со свадьбой Кадма.
БОЖЕСТВА, ОБРЯДЫ, ПРАЗДНИКИ…
Как бы то ни было, чрезвычайно характерно, что в поэзии Сапфо постоянно встречаются подобного рода мифологические парадигмы. В этом она — истая гречанка. Эллины еще со времен Гомера (как минимум) мыслили бытие как бы в двух параллельных планах — как сосуществование мира человеческого и мира божественного. В той же «Илиаде» постоянно чередуются сцены из жизни людей и из жизни богов.
При этом мир богов безусловно первичен (они появились раньше смертных обитателей Земли) и тем самым как бы «идеален», а мир людей — вторичен (они созданы Прометеем «по образу и подобию» небожителей) и, соответственно, подражателен. Кстати, не приходится сомневаться в том, что именно эти представления породили в конечном счете грандиозную философскую концепцию Платона — идеализм в чистом виде, где существует мир идей, характеризующийся полнотой всех качеств, и мир материальных вещей — его бледное, в чем-то неудачное отражение.
Древнегреческая религия была политеистической, «многобожной», как и подавляющее большинство других религий Древнего мира. Но на фоне всех этих религий верования эллинов выделялись[163] чрезвычайно ярко выраженным, доведенным до предела антропоморфизмом, «очеловечением» божеств (антропоморфизмом называют уподобление человеку, наделение человеческими свойствами явлений природы или мифологических существ). Боги греков — в сущности, те же люди, но люди идеальные: бессмертные, наделенные совершенной красотой, обладающие огромным могуществом, блаженные, то есть не ведающие горестей и забот.
Эти боги прекрасны с эстетической точки зрения, греки любовались ими. Но вот с точки зрения этической они отнюдь не могут служить примером для подражания. Олимпийским божествам «ничто человеческое не чуждо»: они настолько человекоподобны, что разделяют и все недостатки людей. Даже в отношениях между собой они ведут себя «не по-божески»: препираются, хвастают, лгут, прелюбодействуют, воруют и даже дерутся…
Приведем несколько примеров. Зевс и его жена Гера изображены Гомером как крайне недружная супружеская пара. Они постоянно ссорятся, бранятся. Вот образчик одного из их разговоров на Олимпе.
Гера:
«Кто из бессмертных с тобою, коварный, строил советы?
Знаю, приятно тебе от меня завсегда сокровенно
Тайные думы держать; никогда ты собственной волей
Мне не решился поведать ни слова из помыслов тайных!»
Зевс:
«Гера, не все ты надейся мои решения ведать;
Тягостны будут тебе, хотя ты мне и супруга!
Что невозбранно познать, никогда никто не познает
Прежде тебя, ни от сонма земных, ни от сонма небесных.
Если ж один, без богов, восхощу я советы замыслить,
Ты ни меня вопрошай, ни сама не изведывай оных…
Дивная! всё примечаешь ты, вечно меня соглядаешь!
Но произвесть ничего не успеешь; более только
Сердце мое отвратишь, и тебе то ужаснее будет!..
Ты же безмолвно сиди и глаголам моим повинуйся!
Или тебе не помогут ни все божества на Олимпе,
Если, восстав, наложу на тебя необорные руки».
Одним словом — «молчи, женщина». Древнегреческая сугубо патриархальная мифология ярко отразила выраженно маскулинное отношение к жизни, свойственное гражданам городов Эллады. Под конец Зевс, как видим, угрожает попросту поколотить жену (вот уж воистину «джентльменское поведение»!). И всё это происходит на пиру, на глазах других олимпийцев. Ситуацию разряжает хромоногий бог-кузнец Гефест: он быстренько берет на себя роль виночерпия и начинает разливать всем «сладостный нектар» из чаши. Видя, как калека неуклюже суетится между столами,
