Алексей Эйснер - Роман с Европой. Избранные стихи и проза

Грубый гроб. Погребальные дроги.
Двор тюремный толпой окружен.
Ты уже не собьешься с дороги…
До свидания, Джон!

Надвигается осень. Желтеют кусты.
И опять разрывается сердце на части.
Человек начинается с горя. А ты
Простодушно хранишь мотыльковое счастье.

Человек начинается с горя. Смотри,
Задыхаются в нем парниковые розы.
А с далеких путей в ожиданьи зари
О разлуке ревут по ночам паровозы.

Человек начинается… Нет. Подожди.
Никакие слова ничему не помогут.
За окном тяжело зашумели дожди.
Ты, как птица к полету, готова в дорогу.

А в лесу расплываются наши следы,
Расплываются в памяти бледные страсти —
Эти бедные бури в стакане воды.
И опять разрывается сердце на части.

Человек начинается… Кратко. С плеча.
До свиданья. Довольно. Огромная точка.
Небо, ветер и море. И чайки кричат.
И с кормы кто-то жалобно машет платочком.

Уплывай. Только черного дыма круги.
Расстоянье уже измеряется веком.
Разноцветное счастье свое береги, —
Ведь когда-нибудь станешь и ты человеком.

Зазвенит и рассыплется мир голубой,
Белоснежное горло как голубь застонет,
И полярная ночь проплывет над тобой,
И подушка в слезах как Титаник потонет…

Но, уже погружаясь в арктический лед,
Навсегда холодеют горячие руки.
И дубовый отчаливает пароход
И, качаясь, уходит на полюс разлуки.

Вьется мокрый платочек, и пенится след,
Как тогда… Но я вижу, ты всё позабыла.
Через тысячи верст и на тысячи лет
Безнадежно и жалко бряцает кадило.

Вот и всё. Только темные слухи про рай…
Равнодушно шумит Средиземное море.
Потемнело. Ну что ж. Уплывай. Умирай.
Человек начинается с горя.

Всё это было. Так же реки
От крови ржавые текли, —
Но молча умирали греки
За честь классической земли.

О нашей молодой печали
Мы слишком много говорим, —
Как гордо римляне молчали,
Когда великий рухнул Рим.

Очаг истории задымлен,
Но путь ее — железный круг.
Искусство греков, войны римлян
И мы — дела всё тех же рук.

Пусть. Вечной славы обещанье
В словах: Афины, Рим, Москва…
Молчи, — примятая трава
Под колесом лежит в молчаньи.

Внимаю ли я ночи черной,
Слежу ли утром облака, —
В моей руке лежит покорно
Твоя красивая рука.

Не помню, сколько лет мы вместе
Идем по одному пути.
Тебе — завещанной невесте —
Я мог ли верность соблюсти?

Я изменял тебе сначала
Для шумных игр, но ты — как мать —
Меня по вечерам встречала
И жизнь учила понимать.

Потом, под звонкий вой набата,
Тихонько я седлал коня,
И — заговорщица — как брата,
Благословляла ты меня.

Но годы таяли в тумане,
Я посвящал стихи другим, —
Ты, как в классическом романе,
Ждала назвать меня своим.

И пусть влачу я жизнь пустую,
И ночи провожу без сна, —
Ты терпеливо, не ревнуя,
Ждешь дома, кроткая жена.

Изменит друг, предаст подруга,
Обманут лучшие мечты, —
Из заколдованного круга
Укажешь выход только ты.

Когда же время успокоит
В груди червового туза,
Ты непослушною рукою
Закроешь мертвые глаза.

И будешь жить, по мне тоскуя,
Сама с собою говорить…
Как за любовь тебя такую
Посмею я благодарить?

Лишь в час, когда густеют тени
И глубже сумрак женских глаз,
Упасть лицом в твои колени,
И тихо плакать, как сейчас…

Корабли уплывают в чужие края.
Тарахтят поезда. Разлетаются птицы.
Возвращается ветер на круги своя,
Выставляется весь реквизит репетиций.

Вынимается всякий заржавленный хлам,
Всё, что, тлея, лежит в театральном утиле.
Разрывается с треском душа пополам,
Соблюдая проформы канонов и стилей.

И опять при двойном повышении цен
Я порою всё тот же — не хуже Хмелева,
И в классическом пафосе набранных сцен
Повторяется всё до последнего слова.

Повторяется музыка старых стихов.
Повторяется книга и слезы над нею.
В загорелых руках молодых пастухов,
Повторяясь, кричит от любви Дульцинея.

Повторяется скука законченных фраз.
Повторяется мука троянского плена.
И, забыв Илиаду, в стотысячный раз
Под гитару поет и смеется Елена…

Это было уже до тебя, до меня —
И ненужная нежность моя, и…
Короче,
Мне не страшен ни холод бесцельного дня,
Ни большие бессонные белые ночи.

Я допью эту горечь глотками до дна
И забуду улыбку твою, дорогая…
Но когда ты останешься в мире одна —
Это будет как только ты станешь другая, —

Ты поймешь, ты увидишь, ты вскрикнешь тогда.
Ты оплачешь наивную грубость разлуки.
Через годы, пространства и города
Ты невольно протянешь покорные руки.

Повторяется всё, даже прелесть твоя,
Повторяется всё без изъятья на свете.
Возвращается ветер на круги своя…
Я — не ветер!

Охрипший Гамлет стонет на подмостках.
Слезами Федра размывает грим.
Мы мучаемся громко и громоздко,
О страсти и о смерти говорим.

Мы надеваем тоги и котурны,
Мы трагедийный меряем парик.
Но прерывает слог литературный
Бессмысленный и безнадежный крик.

Весь мир кричит. Мычат быки на бойне
И отпевают счастье соловьи.
И всё пронзительней и беспокойней
Кричат глаза глубокие твои.

Весь мир кричит. Орет матрос со шхуны.
Как барабан, гремит прибой в гранит.
Но устрица на тихом дне лагуны
Дремучее молчание хранит.

Она не стонет, не ломает руки;
В соленом синем сумраке внизу
Она свои кристаллизует муки
В овальную жемчужную слезу.

И я лежу, как устрица, на самом
Холодном, темном и пустынном дне.
Большая жизнь полощет парусами
И плавно проплывает в вышине.

Большая жизнь уходит без возврата…
Спокойствие. Не думай. Не дыши.
И плотно створки раковины сжаты
Над плоским телом дремлющей души.

Но ты вошла, ничтожная песчинка,
Вонзилась в летаргический покой,
Как шпага в грудь во время поединка,
Направленная опытной рукой.

Подобной жгучей и колючей болью
Терзает рак больничную кровать…
Какой дурак посмеет мне любовью
Вот эту вивисекцию назвать!..

Кромешной ночью и прозрачным утром
Среди подводной допотопной мглы
Я розовым и нежным перламутром
Твои смягчаю острые углы.

Я не жалею блеска золотого,
Почти иконописного труда…
И вот уже жемчужина готова,
Как круглая и яркая звезда.

Сияешь ты невыразимым светом
И в Млечный Путь уходишь. Уходи.
На все слова я налагаю вето,
На все слова, что у меня в груди.

В таких словах и львиный голос Лира —
И тот сорвется, запищит, как чиж…
Ты в волосатых пальцах ювелира,
Ты в чьем-то галстуке уже торчишь.

Я, думаешь, ревную? Что ты, что ты,
Ни капельки, совсем наоборот:
Пускай юнец пустой и желторотый
Целует жадно твой карминный рот.

Пускай ломает ласковые пальцы.
Ты погибаешь по своей вине,
Ведь жемчуг — это углекислый кальций,
Он тает в кислом молодом вине.

Так растворяйся до конца, исчезни
Без вздохов, декламации и драм.
От экзотической моей болезни
Остался только незаживший шрам.

Он заживет. И всё на свете минет.
Порвутся струны и заглохнет медь.
Но в пыльной раковине на камине
Я буду глухо о тебе шуметь.