Сергей Щепотьев - Супруги Голон о супругах Пейрак
В процессе подготовки к их написанию Анн и Серж Голон изучили более 700 томов исторической документации, тысячи километров избороздили, определяя и осматривая в мельчайших деталях места действия своего будущего произведения. Они стали истинными знатоками эпохи Луи XIV, его жизни и тех, кто жил в его время и кому суждено было стать их героями.
Единственный, кажется, вымышленный персонаж романа — Анжелика де Сансе, в дальнейшем — графиня де Пейрак.
Какой же видели ее авторы?
В 1964 году «Пари-Матч» сообщал, что, по мнению Сержа, героиня должна быть молодой, красивой, дерзкой и трогательной, что у нее должна быть большая любовь и неколебимая верность, которая перевешивала бы все слабости ее добродетели.
Авторы и рисуют ее такой — от восьмилетней девочки до женщины зрелой, прекрасной, умной, образованной, заботливой жены и матери. Мы верим, что Анжелика — натура сильная. Именно сильные натуры способны впадать в минутное отчаянье, когда друзья начинают утешать, а враги злорадствовать. Но вот уже это минуту назад растерянное созданье снова обрело силу, его взгляд тверд, а решения — ясны и прямы. Друзей это и радует, и вызывает в них зависть, а врагов заставляет кипеть от негодования и ненависти. А наша героиня уверенно идет дальше, к намеченной цели.
В минуты слабости она готова пожаловаться на невезенье, как, например, после скандала, разразившегося в Версале из-за дуэли между фаворитом Луи XIV и вторым мужем Анжелики: «Это мое везенье!.. Каждый день и каждую ночь бесчисленное количество женщин при дворе изменяет своим мужьям без всяких осложнений, но в единственном случае, когда это попыталась сделать я, ударил гром. Никакого везения!» («Анжелика и король»). И все-таки ей в значительной степени везет.
Но не будем торопиться объяснить это, подобно А. Эпштейну, тем, что «сюжетная нить в руках авторов». Пожалуй, мы просто не замечаем, как много в жизни зависит от простого везения. А в случае Анжелики, красивой и обаятельной, везение — вещь естественная. В минуты опасности рядом с ней чаще всего оказывается готовая прийти на помощь мужская рука. Только что покинувшую монастырские стены юную графиню де Пейрак спасает от посягательств пьяного племянника архиепископа Тулузы рука супруга, сразившая распоясавшегося пошляка. От гибели в мрачных коридорах Лувра избавляет ее благородный д' Андижос, в Африке — Колен Патюрель. В Новом Свете с Анжеликой не только Жоффрэ, но и тот же Колен, и благородный мальтийский рыцарь Ломени-Шамбор, и знавший ее еще в Ла-Рошели Никола де Бардань, и губернатор Акадии маркиз де Вильдаврэ...
И на протяжении всего цикла ее ангел-хранитель — Франсуа Дегре... Однако, и сама она способна постоять за себя. В моменты крайней безвыходности ее действия парадоксальны (парадокс вообще широко используется авторами, можно сказать — это едва ли не один из главных их приемов). В самом деле: за помощью в осуществлении своего побега из Франции, где за ней установлен полицейский надзор, она обращается к герцогу де Вивонну, брату Атенаис де Монтеспан, главной своей соперницы, а для побега из гарема султана она прибегает к содействию двух его главных жен, и нельзя не согласиться, что логика ее проста: хотите избавиться от соперницы — помогите бежать. Как нельзя не согласиться и с рассуждениями Анжелики о дворе короля и Дворе Чудес, которые явно в пользу «штаб-квартиры» парижского сброда: «Нет. Анжелика не боялась их. Их волчья жестокость менее пугала ее, чем жестокость куда более рафинированных особ... Вонючие болячки возмущали ее меньше, чем красивая одежда, скрывающая отвратительную подлость» («Анжелика и король»).
Всяческое лицемерие, ханжество претит и авторам, и героям серии. Живой житейский юмор — одна из неотъемлемых черт романов Голон.
Взбешенный отказом Анжелики его приказу покинуть Версальский дворец, ее второй муж, Филипп дю Плесси, бросает: «Что ж, отправляйтесь спать, когда хотите и с кем хотите». И сейчас же маркиз де Лавальер утешает огорченную женщину: «Мадам, ни одна дама в Версале не может похвастаться тем, что получила от мужа подобное разрешение» («Анжелика и король»).
А как современно звучат раздумья героини о том, что в истинную причину ее опоздания в Версаль — поломку кареты — никто не поверит, поскольку все используют эту отговорку при опозданиях!
Примеров можно привести множество, но, думается, сказанного достаточно, чтобы сделать вывод о живости, неоднозначности как самой героини, так и всего произведения Голон в целом.
Что же касается его социального значения, о котором упоминал, говоря об авантюрном романе М. Левидов...
Вторая мировая война и оккупация Франции, справедливо названные де Голлем в упомянутой речи в Байе «неслыханными испытаниями», способствовали росту национального самосознания. После войны возникает движение, подобное возникшему в XIX веке «фелибрижу»[14].
Тогда, в 1870 году, был организован в Монпелье издающийся поныне журнал «Обозрение романских языков», специализирующийся на изучении южнофранцузских диалектов. И в начале пятидесятых годов нашего века делаются попытки объединить литературные силы Прованса, появляются новые журналы.
Ученые и поэты группировались вокруг Института по изучению Прованса с центром в Тулузе.
С другой стороны, в 1955 году выходит книжка французского историка Фернана Ниэля «Альбигойя и катары», утверждавшая, что «альбигойцы были анархистами, угрожавшими обществу», что их «истребление спасло человечество»[15]. То есть, оправдывалось кровавое злодеяние крестоносцев, уничтоживших в XIII веке цветущий край, разоривших Тулузу, гордость французского Юга.
Могла ли южанка Симона Шанжё — Анна Голон остаться равнодушной к этой общественной борьбе?
Нет, конечно. И, чтобы объяснить читателю свою в том убежденность, позволю себе некоторый исторический экскурс.
Супруги Голон о супругах Пейрак. Ч.3
Вспомним, что такое юг Франции. «Юг помпезный, классический, театральный, обожающий зрелища, костюмы, подмостки, пышные султаны, фанфары и знамена, плещущиеся на ветру... Юг… с его красноречием, ... с его короткими и страшными вспышками гнева... А главное, с его воображением — оно является самой характерной чертой тамошней породы людей», как писал о нём Альфонс Доде, сам уроженец южного Нима[16].
Сравнительно недавние археологические исследования указывают на то, что культурные традиции этой местности восходят к палеолиту, когда были созданы, например, женские фигурки, найденные на территории климатического курорта Ментоны, или неолиту, о чем свидетельствуют менгиры[17] Лангедока.
А за 600 лет до нашей эры на южном побережье Прованса высадились греческие колонисты из Фокеи. Когда их прекрасный, с двумя превосходными гаванями, храмами и дворцами город был захвачен персами, фокейцы не пожелали им повиноваться, сложили на корабли свои сокровища и вместе с семьями отправились к берегам Галлии, куда и до того уже доходили их галеры. В Фокею они пообещали вернуться лишь тогда, когда всплывет железо, потопленное ими у её берегов при отплытии.
В основанную ими Массалию, как назвали они будущий Марсель, фокейцы привезли священный огонь, зажжённый от общественного очага на их родине. Неустанный труд колонистов способствовал развитию в Массалии науки и искусства. В III веке до н. э. жители Массалии подстрекали Рим к войне с Карфагеном — главным соперником греческой колонии в торговле. Во II веке — к войне с лигурами и кельтами. В результате тесных контактов с Римом выработалось римское название города — Массилия. А говорило население Прованса на трёх языках: греческом, латинском и галльском. Много нового в язык Галлии привнесло завоевании её франками, язык которых, соединившись с латынью, образовал романский язык. С развитием феодализма, означавшего торжество местных начал, увеличивалась разница между северо- и южнофранцузскими говорами. Провансальское наречие господствовало на обширном пространстве, некогда составлявшем семь провинций Галлии с ее театрами, цирками, школами, храмами...
Так на древе цивилизации раскрылись почки фокейской колонии, отдавшие щедрому южному солнцу нежный бутон культуры массилиотов, которому впоследствии суждено было распуститься неповторимым цветком провансальской поэзии.
По словам Ф. Энгельса, провансальская нация «первая из всех наций нового времени выработала литературный язык. Ее поэзия служила тогда недостижимым образцом для всех романских народов, да и для немцев и англичан. В создании феодального рыцарства она соперничала с кастильцами, французами-северянами и английскими норманнами; в промышленности и торговле она нисколько не уступала итальянцам. Она не только блестящим образом развила „одну фазу средневековой жизни“, но вызвала даже отблеск древнего эллинства среди глубочайшего средневековья»[18].
