Роман Романов - MMIX - Год Быка
«За мной, читатель!» – призывает Булгаков. Чтобы по знакам, щедро рассыпанным в тексте, пройти тот же путь и найти скрытый смысл, нужно поставить себя на место Автора. Альфред Барков сделал такую попытку и обнаружил ранее незамеченные детали и указания, но не обнаружил главного. Потому что и не искал его, а рассматривал Роман не как притчу, а как отражение столичной жизни начала ХХ века. Причину того, что Автор прибег к зашифровке образов и сюжетов, политизированный аналитик увидел в опасных реалиях 1930-х годов. Эта гипотеза опровергается хотя бы тем, что все секреты бывших профессиональных бунтарей и пролетарских художников, включая истории болезни, пикантные подробности личной и даже двуличной жизни, как правило, никакой тайны для современников не составляли. А уж разоблачения этих «тайн» в 1930-е годы цвели пышным цветом. Но главное – это несоответствие уровня предполагаемой «тайны» видимой глубине личности художника и степени воздействия его Романа на читателя, то есть на нас с вами. Вот вас интересует вопрос, был у Ленина жестокий склероз или же сифилис? Меня, например, вовсе не волнует – что бы там ни было, он честно заслужил. Все эти пикантные подробности имеют лишь косвенное касательство к движущим демоническим силам Истории.
Какая же настоящая Тайна могла волновать Михаила Булгакова настолько, что он буквально отдал ей все силы, сгорел без остатка в этом огне? Придётся нам ещё более внимательно приглядеться к личности писателя, чтобы попытаться взглянуть на Роман глазами его Автора. Это предварительное исследование ненадолго отдалит обещанные разоблачения тайн, зато сделает их более глубокими и обоснованными.
Начнём с наиболее общего вопроса: Что есть писатель с точки зрения психологии? Или даже с ещё более общего: А что такое художник?!
Сведущих в аналитической психологии читателей не нужно убеждать в том, что личность художника развивается на основе функции ощущения. Художник как губка впитывает все жизненные впечатления – краски, звуки, линии, сюжеты. Поработав некоторое время над техникой, он способен воспроизвести это разнообразие на холсте, на экране, на сцене или на страницах книги. Чем мощнее энергия ощущения, тем больше нюансов, оттенков, деталей впитывает в себя «губка», тем сильнее потенциал художника. Без этого художника не бывает, но сама по себе «ощущающая сила» не рождает творца, даже вкупе с отточенной техникой. Живой контрпример – китайские «художники», которые за считанные минуты воспроизведут вам в мельчайших деталях копию любого шедевра.
Поэтому развитая ощущающая функция – это лишь основа, необходим ещё один компонент – творческая интуиция. В зависимости от вида интуиции мы увидим разных художников. Если, например, в самом простом случае функция ощущения дополняется «ощущающей интуицией», то мы увидим художника, совершенствующего стиль, озабоченного более эффектной и точной передачей цвета, деталей, линий. Другой вид «чувствующей интуиции» сформирует художника, стремящегося передать эмоциональное состояние как импрессионисты. Художник, обладающий «мыслительной интуицией», будет стремиться к воплощению внешней, рациональной идеи. В зависимости от развития и влияния двух сторон ощущения – созерцание или воспроизведение, мы увидим экспрессиониста или передвижника, или при балансе – академическую живопись. И точно такое же разнообразие среди литераторов, композиторов, режиссёров.
И все же, кроме трёх видов интуиции – мыслительной, чувствующей, ощущающей, есть ещё глубинная «интуитивная интуиция», которая требует очень большого энергетического потенциала психики и доступна лишь художникам с огромной «ощущающей силой». Высокий потенциал созерцательной функции быстро исчерпывает, впитывает всю доступную реальность. А ненасытное «ощущающее чрево» личности художника требует все новых и новых впечатлений. Можно, конечно, рвануть за ними, как Гоген на Таити. Но если от предков достался дар глубинной интуиции, то для художника открыта иная возможность – ощутить красоту образов и сюжетов коллективной памяти.
Михаил Булгаков – это и есть пример высочайшего потенциала ощущающей силы. Достаточно перечитать его киевскую прозу. Столько красок, деталей, сюжетных поворотов, передающих все многообразие жизни Города и его обитателей, пока ещё не удалось передать больше никому. Поэтому Булгаков был и остаётся первым киевским писателем, а Киев всегда будет булгаковским Городом.
Вообще в смысле различения и тонкой передачи оттенков, в том числе в отношениях людей, прозаик Булгаков стоит рядом с Гоголем. А кто ещё рядом, я даже затрудняюсь сказать. Может быть, два Александра Сергеевича? Но они просто не успели продвинуться в искусстве созерцания так глубоко, как их ученики и последователи. А вот, к примеру, не менее тонкий художник Чехов не рискнул или не сумел «нырнуть» в глубины идеального, оттого и уехал за впечатлениями аж на Сахалин. А потом так всю жизнь и перемывал косточки современникам.
Между прочим, близость жанров и совпадение профессий Булгакова и Чехова, а равно и Нострадамуса – тоже один из заслуживающих внимание моментов. Выбор профессии врача общей практики, как правило, обусловлен именно интуитивно-ощущающим типом личности. Образ жизни земского врача даёт возможность увидеть жизнь в её многообразии, сильно развивая не только наблюдательность, но и интуицию. Разумеется, не каждый земский врач, впитав массу жизненных впечатлений, не удовлетворится этим и будет искать новых. Тут уж всё зависит от природного потенциала «ощущающей силы», как, впрочем, и от жизненных обстоятельств.
Социальная катастрофа мировой войны и русской революции разрушает цветущее многообразие привычной жизни, заменяя её множеством безобразий. Это не могло не сдвинуть баланс от экстравертного созерцания в сторону воспроизводящей функции и одновременно – в интровертное созерцание. Булгаков начинает утолять голод «ощущающего чрева» собственными литературными опытами. А когда сильная личность тяготится дурной монотонностью событий, рано и ли поздно наступает тот самый роковой случай. Морфий выжигает обыденную часть личности земского доктора, все его привычные радости и интересы. В запасе у Булгакова была зрелая творческая ипостась, благодаря энергии и ненасытности которой он и выжил в таких обстоятельствах. Здесь опять можно проследить параллели с судьбой Нострадамуса, только там была чума и гибель всей семьи.
Кто-то подумает, что это фантазия – насчёт двух разных личностей, творческой и обыденной, автономно уживающихся в одном человеке. Тогда можно сослаться на мнение самого авторитетного эксперта в психологии – на работу К.Г.Юнга «Аналитическая психология и поэтико-художественное творчество». Думаю, что доктор Юнг подтвердил бы, что при переключении психической энергии от обыденной личности к творческой ипостаси должна резко усилиться интуитивная интроверсия. Архетипы и прочие идеальные сущности «коллективного бессознательного» замещают в личности художника место потерявших привлекательность жизненных впечатлений. Отсюда полное равноправие ангелов и демонов с обычными персонажами в главном Романе, которому посвящена вся жизнь.
Этот важнейший факт внешне случайного самоотречения Булгакова от обыденной личности, позволяет понять направление и характер взгляда писателя на окружающую действительность. Ведь общее правило, что каждый судит по себе, никто не отменял. В этой связи верно наблюдение Баркова, уловившего вовсе не комплиментарное отношение Булгакова даже к главным героям – мастеру и Маргарите. Критическое отношение ко всем персонажам естественно для писателя-сатирика, и всё же большинство комментаторов горького вкуса книги не улавливают, оставаясь в плену романтических или интеллигентских стереотипов. Кстати, та же беда с восприятием образа профессора Преображенского. Требуется нравственное усилие против айболитовских стереотипов, чтобы признать интеллигентного учёного с мировым именем главным виновником бед своих ближних. И ещё одно усилие над собой, чтобы понять этот образ как сатиру на русскую интеллигенцию.
Вернёмся, однако, к личности самого Автора. Прежде чем снизойти, подобно Орфею, в преисподнюю «коллективного бессознательного», Булгаков ещё в первой своей жизни искал и находил – если не проводников, то наблюдателей, указывающих ориентиры на этом пути. А кто может выступить в этой роли? Кто из творческих личностей более других склонен к интровертному созерцанию идеальных сущностей, отрешившись от подробностей обыденной жизни? Эти странные в обыденном понимании личности называются философы. Нет, не привычные для нас преподаватели философии, а настоящие Философы, которых за всю историю человечества можно пересчитать по пальцам. Сократ, Платон, Аристотель, Кант, Гегель… В этом ряду есть первый русский философ Григорий Сковорода – незаслуженно позабытый сегодня, но живой для киевского общества в начале ХХ века и для дома профессора богословия Киевской духовной академии. Благодаря его сыну идеи первого русского философа, отраженные в Романе, вновь изучаются не только булгаковедами.
