Николай Еселев - Шишков
В романе «Емельян Пугачев» мы также встречаем фамилии купцов живших и торговавших в Бежецке: Титов Нил, Арбузов, Постников, Гладышевы. Князья Хилковы — богатые помещики из Сеневой-Дубравы, в окрестных лесах которой бывал на охоте с отцом Вячеслав Яковлевич.
В письме к брату в 1941 году Вячеслав Яковлевич вспоминает: «Я часто представляю картины давно отшумевшего милого детства. Люди, хотя и провинциального масштаба, были ярки по своей индивидуальности. И очень типичны. И Сергей Лукьяныч, и Никандр, и кабатчик из Мокрековского кабачка Королек Порфирий Петрович, хороший песенник, даже Ваня Бом».
На протяжении долгой, многолетней работы над романом «Угрюм-река» Вячеслав Яковлевич делился с близкими друзьями своими размышлениями, своими впечатлениями об отдельных главах.
«Надо было начать роман с конца, — пишет он в 1926 году П. С. Богословскому, — я его почти забыл и потому перечитывал с интересом, как чужую вещь. Но сказать, насколько он интересен и интересен ли вообще постороннему читателю, этого сказать не могу. Поэтому мне хотелось бы от Вас, как от просвещенного читателя — просто читателя, — получить некоторую оценку, хотя бы самую краткую: длинен, вял, бессодержателен, утомителен или, наоборот — читается хорошо».
Через шесть лет, в январе 1932 года, Шишков сообщает своему другу Ивану Петровичу Малютину: «Закончил роман „Угрюм-река“. Напряг все силы и закончил. Объем романа 8 томов „Тайги“. Но печатать не буду. Он написан в продолжении 12 лет с огромными, разумеется, перерывами. Но в общем надо класть чистой работы лет пять. Считаю большим подвигом. Эта работа, может быть, та самая, зачем я послан в жизнь?»
В апреле этого же 1932 года в другом письме Шишков категорически пишет Малютину: «„Угрюм-реки“ не дожидайтесь, можете прочесть ее в рукописи, если приедете как-нибудь к нам».
Но в мае рукопись «Угрюм-реки» уже была в издательстве.
В сентябре 1932 года Вячеслав Яковлевич посылает письмо И. П. Малютину из Коктебеля в Ярославль:
«Милый Иван Петрович, спасибо за хорошее письмо. Мне его переслали в Крым… Живем неплохо, но питание наше домашнее вдвое лучше. Потерял в весе пока 1 кило… Сижу правлю „Угрюм-реку“. Договор подписал. В начале 33 года будете, пожалуй, читать ее. А народ у нас живет хороший, веселый, молодой. Из старцев я да профессор-доктор. До свиданья. К. М. кланяется.
Ваш Вяч. Шишков».
Помнится, это плохо оборудованная дача (дом отдыха Литфонда) с низкими, стоящими поодаль помещениями, похожими на сараи. Как раз в одном из них и размещались Шишковы. Неудивительно, что Вячеслав Яковлевич потерял в весе — с утра и до позднего вечера он сидел над «Угрюм-рекой». Лишь изредка выходил на прогулку, появлялся на пляже…
Но как бы напряженно ни трудился Вячеслав Яковлевич, он никогда не изменял чувству юмора. «Я не помню случая, — рассказывает Клавдия Михайловна, — чтобы, приезжая в Крым, Вячеслав Яковлевич не вспомнил бы своего любимого героя из повести „Странники“ — „инженера“ Вошкина, и не повторил бы его слова: „Я думал: Крым что-нибудь особенное, а это — полуостров…“»
Почти все в Коктебеле увлекались собиранием камушков. Среди отдыхающих на даче Литфонда знали, что лучшая коллекция была у профессора В. А. Десницкого. И вот в один из дней какой-то злоумышленник забрался на дачу Десницкого и похитил эту коллекцию. Многие переживали это событие и сочувствовали Десницкому, удивляясь тому, что похититель больше ничего не тронул, даже пренебрег золотыми часами, лежащими на столе рядом с камушками.
Число страдающих «каменной болезнью» увеличилось. Увлекся этим делом и Вячеслав Яковлевич, правда, далеко не в такой мере, как М. Зощенко, Н. Браун или Е. Шварц. М. Зощенко часто удавалось находить камушки оригинальные по форме, и он тут же давал им соответствующие названия — например, «грудь негритянки», «бог Шива». Однажды среди камнеискателей пронесся слух: на одном из участков пляжа некоторые «счастливцы» нашли оригинальные по расцветке камушки. Они с гордостью показывали свой «улов».
При внимательном рассмотрении специалисты-собиратели обнаружили, что камушки-то были обычными, но очень ловко раскрашенными. Тут же вскоре выяснилось, что сделал это Вячеслав Яковлевич Шишков…
Через год Вячеслав Шишков писал Малютину: «Милый Иван Петрович, через неделю получите „Угрюм-реку“. 25 экземпляров свои авторские роздал, жду выхода тиража, чтоб докупить и дослать приятелям. Читайте роман помаленьку с толком, не торопитесь сразу проглотить, как шкалик водки. А потом сообщите мне свое мнение».
«Угрюм-река» — это роман из романов: столь переполнена книга действующими лицами с их многообразными, правдиво изображенными судьбами. Но еще мы называем эту книгу Шишкова эпопеей Сибири. То есть это такое повествование, в котором изображается не только путь отдельного человека, но и движение народных масс.
Примат правды жизни над вымыслом — это одна из определяющих и непременных особенностей творческого склада автора «Угрюм-реки».
Думается, что Вячеслав Шишков мог бы сказать о следующем отрывке из «Авторской исповеди» Н. В. Гоголя, одного из наиболее почитаемых автором «Угрюм-реки» писателей: «Я тоже так думаю».
«Это полное воплощение в плоть, это полное округление характера совершалось у меня только тогда, когда я заберу в уме своем весь этот прозаический существенный дрязг жизни, когда содержа в голове все крупные черты характера, соберу в то же время вокруг него все тряпье до малейшей булавки, которое кружится ежедневно вокруг человека, словом, когда соображу все от мала до велика, ничего не пропустивши. У меня в этом отношении ум тот самый, какой бывает у большей части русских людей, то есть способный больше выводить, чем выдумывать…»
И Шишкову, как Гоголю, были «нужны все те бесчисленные мелочи и подробности, которые говорят, что взятое лицо действительно жило на свете».
Наконец, требование Гоголя к драме: «Завязка должна обнимать все лица, а не одно или два» — с замечательным мастерством воплощено в «Угрюм-реке».
Вспомним действующих лиц романа — и каждый, кто знаком с его содержанием, должен будет признать, что за малым исключением все они от самого начала так или иначе участвуют в «завязке» трагической судьбы главного героя «Угрюм-реки» — Прохора Громова. Дед — Данило Громов, «убивец», положивший своей кровавой добычей начало громовским капиталам; Петр Данилыч — отец Прохора, его лютый соперник, любящий Анфису Козыреву; сама Анфиса, впоследствии убитая Прохором; верный черкес, гнусно им оклеветанный; пристав Амбреев — шантажист и преступник, завладевший уликами, способный погубить Прохора; купец Груздев, проглотивший «улику», то есть обгорелый пыж из ружья убийцы, и тем спасший Прохора от каторги и позора; он же сосватал ему Нину Куприянову; Илья Сохатых — приказчик у Громовых, подлец, отвергнутый Анфисой, но с готовностью продающий сердце по приказу хозяина, готовый сойтись с его покидаемой супругой; прокурор Стращалов, убежденно обвиняющий Прохора в убийстве Анфисы; горный инженер Протасов — дока в своем деле, «ведущая ось» предприятий Громова; «царский преступник», политический сыльный Шапошников, также одержимый страстью к Анфисе, в начале романа — добрый, хотя и неудачный наставник юного Прохора, а в конце — один из грозных обвинителей убийцы, когда шайка Ибрагима-Оглы творит суд над пойманным Громовым. Все они участники и «завязки» и «развязки» громовской трагедии.
Незаурядное мастерство проявил автор для того, чтобы связать движение и помыслы людских масс с трагической судьбой главного героя.
Не умолкли до сих пор упреки, что многие из образов романа, многое из описаний тайги и всего того, что творилось на золотых приисках, изображены чересчур густыми и яркими красками. Но если даже и признать в отношении отдельных мест романа уместность подобных суждений, то нельзя забывать главнейшего: произведения Шишкова отнюдь не «акварели», они — «масло», близкие по духу эпическим полотнам художника-сибиряка В. И. Сурикова. Да простит нам читатель, если, не желая оставить без подтверждения свою глубокую убежденность в этом, мы напомним ему некоторые места из «Угрюм-реки», из которых явственней станет изумительное искусство писателя и в портрете, и в картинах природы, и в бытовых сценах, и в лепке характеров.
…Ибрагим-Оглы — ссыльнопоселенец, отбывший каторгу за убийство, совершенное на Кавказе по изуверскому обычаю кровной мести. Но он благороден и добр душою, и, несмотря на свою удаль и мужество, тяжкий житейский опыт, во многом по-детски прост и наивен.
С первых же страниц романа он входит в сознание читателя как забавный, добродушный, чуть ли не комический персонаж.
Одна вывеска над его «хазой» чего стоит: «Стой, црулна, стрижом, брэим, первый зорт».
Но, оказывается, кроме искусства ловко стричь и брить, Ибрагим-Оглы известен пьющему люду как человек, у которого в любое время найдется водка. Вечером «пропившиеся двадцатники, — так звали здесь чиновников, — мастеровщина-матушка, какое-нибудь забулдыжное лицо духовного звания, старьевщики, карманники, цыгане, да мало ли какого народу находило отраду под гостеприимным кровом Ибрагима-Оглы. А за последнее время стали захаживать к нему кое-кто из учащихся…»
