Игорь Суриков - Сапфо
Уже античная драма в меньшей степени, нежели античный эпос, обладает этими чертами некой «всеобщности», «всечеловечности». Но — все-таки обладает. Она тоже, пусть при некотором усилии, позволяет человеку нашего времени вдохнуть полной грудью пресловутый «ветер времен». Автор этих строк не может удержаться от того, чтобы привести здесь собственное стихотворение, посвященное «отцу трагедии»:
ЭсхилНад земною разверзнутой твердью,
Над тревожною дремой могил,
Над судьбою, над жизнью и смертью
Торжествует кудесник-Эсхил.
Так возвышенно-косноязычен
Этих ямбов прерывистый строй…
Он вещает — и глас его зычен,
Словно буря ночною порой.
Пробужденные гением к скене,
В тяжком скрежете смертных оков
Ходят, ходят усталые тени,
Ходят тени великих веков.
Слышно эхо умолкнувшей сечи,
Виден след огневого столпа…
И внимает неведомой речи
Пораженная громом толпа[86].
Ну а лирика… Уж слишком она индивидуальна и, можно даже сказать, ситуативна. Какое, собственно, дело нам до того, что Архилох ругательски поносит отца девушки, которую он хотел взять в жены, но получил от несостоявшегося тестя отказ? До того, что Алкей с сотоварищами совещаются, как бы поудачнее совершить государственный переворот? До того, что Солон рассказывает о проведенных им в Афинах реформах? До того, что та же Сапфо нежно беседует с девушками — своими ученицами и подругами, называя в своих стихах их по именам (именно благодаря ей мы и поныне знаем, как звали этих мало чем примечательных девиц)?
Вот точно так же и византийским эрудитам, которые, не будем забывать, сами жили через этак полторы-две тысячи лет после расцвета архаической лирики, всё это было не особо интересно. Понятно, почему они переписывали Платона: это, ясное дело, философ на все времена. Понятно, почему они переписывали Геродота и Фукидида: история воспринималась как «учительница жизни». Понятно, почему они переписывали Демосфена: риторические школы продолжали функционировать, и обучающимся в них всего легче было упражняться на лучших образцах — речах величайших ораторов прошлого. Понятно, почему они переписывали мелика Гиппократа (по его рекомендациям века и века продолжали лечить людей) или математика Евклида (по его простым и исчерпывающим формулировкам века и века продолжали преподавать геометрию).
И именно по тем же самым причинам не переписывали древнейших лирических поэтов. Они представлялись чем-то совсем далеким, экзотичным, малопонятным. Некоторые из них, кстати, были малопонятными даже в самом прямом — языковом — смысле. Сапфо и Алкей писали на эолийском диалекте древнегреческого языка (о диалектах нам еще предстоит поговорить подробнее), который к эпохе «усердных переписчиков» совсем уж подзабылся. Не забудем, этих византийских переписчиков отделял от времен архаики более долгий временной отрезок, чем нас — от самих переписчиков! Это даже трудно представить, но это так. Тот же Фотий и его сотрудники жили в IX веке. Сейчас на дворе — XXI. Легко посчитать разницу: 12 столетий. Строго говоря — даже меньше, поскольку Фотий трудился в конце своего века, а мы живем в начале своего.
Ну так вот, а жизнь Сапфо — напомним снова и снова — приходится на VII–VI века до н. э. Опять посчитаем и получим: между Сапфо и Фотием — 14 столетий, огромная бездна! Какой глубокой древностью должно было представляться время Сапфо уже в те годы, когда жили эрудированный константинопольский патриарх и его присные…
Говоря, что лириков не переписывали, приходится все-таки отметить одно значимое исключение. Это — Феогнид Мегарский[87], творивший несколько попозже нашей героини; от него дошли до нас не разрозненные фрагменты, а целый сборник объемом почти в полторы тысячи строк. Такая хорошая сохранность, несомненно, связана с тем, что стихи Феогнида в большинстве своем написаны на максимально общие темы, интересные для мыслящих и чувствующих людей самых разных эпох. Причем спектр тем, затрагивавшихся этим поэтом, исключительно широк: тут дружба и любовь, благородство и низость, слава и позор, счастье и страдание… Произведения Феогнида — это в какой-то мере квинтэссенция архаической лирики. В этом смысле они хрестоматийны и были обречены на успех.
Впрочем, «Феогнидов сборник» на самом деле представляет собой пестрый конгломерат, складывавшийся на протяжении многих столетий. Не то чтобы имя Феогнида, стоящее в качестве его автора, было чисто условным. Нет, данный поэт — лицо вполне историческое (хотя, кстати говоря, относительно времени его жизни единства мнений нет — то ли это первая половина VI века до н. э., то ли вторая). Однако никто не сомневается в том, что далеко не все строки «Феогнидова сборника» действительно принадлежат его перу.
Грубо говоря, после Феогнида в его «собрание сочинений» добавляли свои стихи другие поэты. Имена их нам неизвестны, поскольку они их не ставили и тем самым приписывали собственную литературную продукцию Феогниду — этакий «плагиат наоборот», довольно типичный для античной культуры. В результате в сборник заведомо попали элегии, созданные уже после окончания архаической эпохи — в следующую, классическую (V–IV века до н. э.), а возможно, даже и еще позже.
* * *Каждый из крупных архаических лириков — поэт с «лица необщим выраженьем», яркая индивидуальность, которую ни с какой другой не спутаешь. К тому же все они были новаторами, смело делавшими замечательные открытия в области стихосложения, образности, стилистики, средств художественной выразительности. Как мы уже отмечали, эти авторы принадлежали по происхождению к знатной аристократии, и, что интересно, многие из них не ограничивались работой на литературном поприще, были людьми деятельными, с широким кругом интересов и занятий. Афинянин Солон — законодатель, мудрец, путешественник; Архилох — воин-наемник, ведший полную трудностей и лишений жизнь — от похода к походу, от сражения к сражению; Алкей — активный участник политической борьбы на родном острове Лесбос, член одной из соперничающих за власть группировок (гетерий), подбодрявший сотоварищей «Песнями гражданской смуты», как он сам назвал сборник своих стихов…
Раньше безраздельно царил величественный, но несколько однообразный гомеровский гекзаметр, — а в VII–VI веках до н. э. возникло богатейшее разнообразие самых непохожих друг на друга стихотворных размеров. Некоторые из них получили названия по именам придумавших их поэтов (архилохов стих, алкеев стих и, конечно же, сапфическая строфа), а это ведь тоже проявление индивидуалистического начала. Гекзаметр никто никогда не называл «гомеровым стихом».
Прежде чем перейти к характеристике конкретных лириков, нужно сказать хотя бы несколько слов о классификации того рода поэзии, которым они занимались. В науке принято делить древнегреческую лирическую поэзию на два основных вида. Это — декламационная лирика, которая исполнялась скорее речитативом, чем пением, и либо без аккомпанемента, либо под музыкальное сопровождение флейты, и песенная лирика. Для последней есть особый термин — «мелика» (от слова «мелос» — песня; кстати, от этого же корня происходит знакомое всем нам интернациональное существительное «мелодия»).
Как правило, если поэт писал декламационную лирику — он уже не уклонялся в область мелики. И наоборот. Были, конечно, и исключения. Великий лирик рубежа эпох архаики и классики Симонид Кеосский (не следует путать его с жившим раньше «почти тезкой» — Семонидом Аморгским, чьи колоритные женоненавистнические стихи цитировались выше) работал на обоих поприщах. Но, как давно уже было сказано, исключения только подтверждают правило.
Сапфо — представительница жанра мелики. Посему об этом жанре в дальнейшем у нас и пойдет более подробный разговор. Но начнем мы все-таки с декламационной лирики, поскольку в хронологическом плане она появилась раньше.
Да и памятники ее более просты, чем мелические. Тут мы встречаем два жанра — элегию и ямб. Первая — в большей степени задумчиво-созерцательная (хотя и не обязательно с грустными нотками, которые волей-неволей всплывают в нашем сознании, когда мы слышим слово «элегия»); второй — в большей степени язвительно-разухабистый (хотя тоже не всегда). Соответственно, употреблялись два основных стихотворных размера: элегический дистих и ямбический триметр.
Дистихами написано, например, приводившееся выше сочинение Ксенофана о симпосии. Размер, о котором идет речь, представляет собой, как ясно уже из его названия, строфу, состоящую из двух стихов (строк). Вначале — уже знакомый нам гекзаметр, а за ним следует пентаметр; он несколько короче, и его введение придает строфе определенную завершенность по сравнению с «чистым» эпическим гекзаметром, который длится, длится, длится и, кажется, никогда не закончится.
